Я тебя заберу (СИ) - Коваленко Марья (Мария) Сергеевна Solazzo

— Я знала об аварии, — говорю скорее себе, чем ему. И, будто вокруг минное поле, осторожно вхожу в комнату.

Со светом здесь тоже беда, как и с чистотой. Главная люстра не включается, а потолочные споты светят исключительно на изголовье.

Когда-то мне это нравилось — можно было читать учебники, пока трудоголик Шаталов разгребает на ноутбуке вечернюю почту. Сейчас бесит.

Чтобы превратить спальню из царства мрака в нормальную комнату, приходится включить все, что есть: боковые бра, торшер в углу и настольную лампу.

С таким освещением здесь уже почти не страшно. Но мне все же трудно подойти к креслу и жутко от того, что вижу на столе.

«Авария была давно. Он выжил. Восстановился!» — успокаиваю себя, делая первый шаг.

«Нет ничего хуже, чем то, что я уже знаю», — повторяю дважды.

Однако у письменного стола вся эта уверенность разлетается, как пыль под пальцами.

За время практики в мединституте я видела много людей после аварий. Одних — в операционных, других — в морге.

В открытых ранах, гематомах и кровавом месиве не было ничего красивого. Чужое страдание, вера, а порой отчаяние. За годы учебы я научилась пропускать этот кошмар мимо себя. Врач не бог, глупо надеяться спасти всех. Но фотографии на краю стола пробивают насквозь такой волной боли, что не могу дышать.

На них не просто человек после аварии — на них кто-то очень похожий на Шаталова. Такого же телосложения. В одной из его любимых белых рубашек... на снимке она почти вся красная. С его губами, носом и длинными ресницами, закрывающими глаза.

Верх тела знаком до родинки над бровью, такой же, как Марк передал сыну. А низ... Это хуже, чем все, что я видела в моргах и на операциях. Ни один человек в мире не выжил бы с подобным ранением. Не дожил бы даже до приезда скорой помощи.

— Никто так и не понял, как он вернулся с того света, — доносится до меня от дверей. — Хирург мычал что-то про бога, но я думаю, Шаталова тупо выперли из ада.

— Сейчас швы почти не заметны. — Слез нет, а я тру щеки, словно смахивая соленые капли. — Я видела. Парочка кривых внизу живота. Они не настолько пугающие, как все это... — Указываю взглядом на фото.

— Шаталов! Подозреваю, он скорее сдох бы от жалости окружающих, чем от ранения. — Клим закатывает глаза и фыркает. — Нормальные люди после реабилитации уходят в отрыв и радуются жизни, а он подчищал все следы. Везде.

— Он... да. — Я запрещаю себе представлять, каким долгим и болезненным было восстановление. Мысленно говорю: «Стоп». И тут же задаю следующий вопрос: — А кто сделал снимки? Это ведь сразу после аварии, спасатели таким не занимаются.

— Это отчет об исполнении заказа, — сухо произносит Хаванский. — С виду авария. Никому не докажешь, что покушение на убийство. Только Шаталов же чокнутый, он нашел и исполнителей, и фото.

Наверное, нужно спросить, что с ними стало, но мне все равно. Чужая боль на фотографиях обжигает пальцы и скручивает нутро в тугой ком.

— И все это время Марк... Он был один?

Это новая степень «мне плохо». Долбаная суперигра с максимальными ставками. Утром была уверена, что хуже быть уже не может. Какое «хуже» после правды, что меня не предавали, а спасали?! Однако вечер преподнес сюрприз. Жесткий. Мучительный. В картинках.

— А ты как думаешь?

После вопроса Клима я несколько минут памятником стою на месте. Больше не смотрю на фото, не жду никаких подсказок. Учусь дышать, будто делаю это впервые. Несмотря на боль, кажется, что получается. Что вот-вот, и можно уходить из этой комнаты. И лишь взгляд на другую сторону стола заставляет прилипнуть к полу.

— Что это за адреса? — Стряхнув пыль с верхнего листа, присматриваюсь к цифрам и словам.

Вроде бы ничего особенного, ксерокопия какого-то справочника. Только почему-то вверху указан адрес моей мамы.

— То, в чем ты ошиблась. — Хаванский скрещивает руки на груди и смотрит на меня как на убогую.

— Марк искал... меня?..

— Я не знаю сколько. Этот ненормальный мало кому рассказывал, чем занимается. Не месяц и не два точно.

— Он искал меня рядом с мамой?

Я листаю страницы. На них чужие женские имена и незнакомые фамилии. Но все города недалеко от родного дома, а даты регистрации и даты рождения почти точь-в-точь совпадают с датами моего переезда и рождения.

— Насколько я знаю, Марк просил следователя отправить тебя поближе к родне. Чтобы рядом был хоть кто-то близкий.

— И тот не сказал ему про Москву?

В голове не укладывается. Все эти годы я прекрасно понимала, откуда у следователя взялась гора налички, и свято верила, что он работает на Марка.

— После суда над Роговым не осталось больше никаких договоренностей со следствием. Твой Шаталов выпал из обоймы. Никто не захотел рисковать погонами и разглашать конфиденциальную информацию. Никакие деньги не помогли.

— И он искал вслепую?

— Я ж говорил... — Словно потерял ко мне всякий интерес, Хаванский разворачивается и уходит. — Псих!

Даже у самых безобидных лекарств есть максимальная дозировка. С эмоциями, наверное, так же. После того как побывала в спальне Марка, мне уже ничего не хочется. Перед глазами, как на карусели, кружатся фотографии: море крови, любимое лицо и искореженная машина. Руки дрожат. Никак не удается избавиться от озноба.

Полчаса я пытаюсь согреться под горячими струями в душе. Потом кутаюсь на кровати в одеяло. Когда не помогает и это, выкручиваю батареи на максимум и надеваю носки.

Ненормальная ситуация. Либо простуда, либо что-то психическое. Будь я на работе или дома, измерила бы температуру. Пять минут, и вычеркнула бы хоть одну версию.

Однако я не на работе. Рядом нет никаких термометров, нет других докторов, а в кухне Марка давно нет аптечки. Вместо них лишь телефон. И когда становится совсем плохо, я решаюсь.

«Ты мне нужен», — путаясь в кнопках, набираю Марку СМС.

«Я знаю, что ты не бросал меня. Я была в твоей спальне», — пишу спустя минуту.

«Пожалуйста...» — Не знаю, о чем просить. Сообщение из одного слова смотрится дико, а добавить нечего.

Умом понимаю, что сейчас дела Шаталова гораздо важнее моих эмоций. Именно от Марка зависит жизнь Лены. Эгоистично — умолять бросить все и лететь ко мне.

Нельзя!

Глупость!

Но, когда спустя пять долгих минут телефон мигает входящим сообщением, мой озноб превращается в жар.

Глава 59. Оголенные провода

Чувства — как провода.

То их коротит, то они заставляют все вокруг светиться и двигаться.

За девять лет у нас с Марком были разные встречи. Иногда хотелось его убить, иногда — сбежать от него подальше. Иногда — прижаться и не отпускать.

Никакой стабильности!

Сегодня ее нет совсем. За пятнадцать минут ожидания я успеваю ощутить столько эмоций, что к моменту встречи не могу больше думать ни о чем. Услышав стук в окно, открываю его нараспашку и стараюсь не задохнуться от чувств.

— Впустишь?

Марк в том же костюме, в каком я отправляла его вчера в офис. Осунувшийся, с колючей щетиной и темными кругами под глазами.

Вполне реальный. Не галлюцинация и не призрак. Но несколько секунд медлю. Не могу поверить, что он рядом. Помню скупое «Еду» — самое короткое сообщение, которое я когда-либо получала. А все равно... скольжу взглядом по красивому лицу, пытаюсь убедить себя, что это не плод моего воображения. И проигрываю.

— Не хочу будить Глеба, а Хаванский без шума не впустит, — оглядываясь куда-то назад, произносит Марк.

— Вдруг я тоже буду шуметь? — Облизываю внезапно пересохшие губы.

Всего день порознь, а соскучилась, словно не виделись девять лет.

— Будешь. — Глаза Марка становятся такими же чёрными, как ночь за его спиной. — Обязательно.

Прошлая я фыркнула бы от такого обещания. Мужские клятвы стоили столько же, сколько мужская верность. А нынешняя я... будто девочка, одергиваю рукав пижамы и позволяю перемахнуть через подоконник.