Пчелиный пастырь - Арман Лану

Сигарета Пюига косо торчала из его тонких губ.

— Что с тобой? — ласково спросил его Лонги. — Есть что-то еще, а?

— Беда в разногласиях. Товарищи на все смотрят по-разному.

У Эме вертелся на языке один вопрос. Но он сдержался. А Пюиг продолжал:

— Я тебе сказал, что не собираюсь в Испанию. Вернее, так: я не хочу, чтобы мне пришлось перебираться в Испанию.

Пюиг откинулся на спинку сломанного стула, стоявшего подле камина, и стал раскачиваться.

— Последние приказы носят совершенно категорический характер. Никаких серьезных операций. Только геррилья. Не давать покоя. Нападать только в расчете на полный успех. Никаких партизанских частей. А ребята, которые бегут в партизаны из Службы трудовой повинности, только этого и требуют! В конце концов, там, в Монпелье, может быть, и правы.

Много времени спустя Эме узнает, что Восточные Пиренеи, Гар, Эро, Од и Лозер входили в ту пору в Третью подпольную организацию с центром в Монпелье. Коммунисты составляли там большинство, но им приходилось считаться с самыми различными элементами.

Пюиг тщательно погасил окурок, вытащил из кармана коробку из-под леденцов, открыл ее и насыпал туда табаку.

— Да оставь себе всю пачку! — сказал Эме. — Здесь я курю меньше.

Он задумался. Какими бы разными по характеру и по убеждениям ни были Эсперандье и Пюиг, оба они, видимо, придерживались в Сопротивлении выжидательной тактики, только первый одобрял ее, а второй хулил.

— Обидно думать, что они неправы, но я именно так и считаю, — продолжал Пюиг. — Нельзя быть лояльными по отношению к немцам. Их надо карать повсюду, где только они проявят неосторожность. Нельзя пускать их в горы выше двух тысяч метров. А иначе они нам дадут прикурить.

Эме рассказал о визите гауптмана. Из всех туманных речей Линдауэра ему четко запомнилось вот что: «Мы не понимаем друг друга оттого, что боимся — вы-то понятно почему, но и мы, немцы, откровенно говоря, тоже боимся. Мы испытываем страх завоевателей. Страх оккупантов. Тот страх, который знаком был и французам — солдатам Наполеоновской армии, — страх перед испанцами. Об этом хорошо сказано у Клаузевица».

— Больно уж он умен, этот тип из абвера, — сказал Пюиг. — Если ты узнаешь, что он собирается снова сюда приехать, предупреди меня.

Они пообедали во дворе. Ночь, казалось, все не хотела наступать. Капатас не разжимал губ. Стрижи вычерчивали свои круги все выше и выше. Мамаша Кальсин ворчала — никто не похвалил ее баклажаны. Досада и раздражение людей составляли резкий контраст с умиротворенностью природы.

Эме лег было со старой книжкой Альбера Бозиля «Осел, который ест розы», но вдруг заметил, что началась какая-то суета. Салат, Цыган, он же Сантьяго, он же Санти, сопровождаемый Толстяком Пьером, поднимался по направлению к хуторку. На хуторе Пишо давно уже отказались от «приема гостей» даже в его комнате, что избавляло Алису от необходимости о чем-нибудь предупреждать его. Он с сожалением улыбнулся. Кроме Пюига, наверху есть и другие люди, и в воздухе носятся разногласия, несомненно, из-за этих людей. Но Пюиг ни о чем не предупредил Лонги, хотя они договорились, что скрывающийся лейтенант будет переправлен при первой же возможности.

Странная женщина была эта Алиса! Та же игра в незнакомцев в доме повторилась и в следующий раз, потом это прекратилось. Днем Алиса довольствовалась тем, что всякий раз фыркала при виде его — будь то в кафе, будь то на хуторе или утром, когда он мылся у колонки. В последний раз он окатил ее мощной струей воды. Она удрала — такая юная и такая веселая, что рядом с ней он почувствовал себя стариком.

Он и до войны плохо понимал женщин. По крайней мере все они в один голос говорили ему об этом. После возвращения из плена дело пошло еще хуже. Он покорялся им безропотно, не догадываясь, что это — извечная игра Евиных дочерей с мужчиной, которого они всегда считают грубым самцом, даже если у него ямочки на щеках и на подбородке. «Сере… Сен-Поль… Сен-Ферреоль… тропинки на Альбере… фонтаны под вишневыми деревьями! Сере, я дарю тебе это свое воспоминание — веточка мимозы, в которой еще трепещет припев сарданы». Мгновение, околдованное старинным очарованием Осла, поедающего розы; он было задремал, но вдруг почувствовал, что к нему кто-то привалился. Он чуть было не вскрикнул, но упругая полнота этого существа удержала его от крика.

— Ты ведь завтра уходишь, — шепнула Алиса.

И таким образом он узнал сразу две вещи: что он действительно уходит завтра и что не всегда Алиса исполняла только служебные обязанности.

Чтобы обеспечить все шансы на успех этой операции, они переправлялись через Теш не по мосту в Амели-ле-Бен и не по мосту в Сере, а по железнодорожному мосту между тальковыми фабриками. Оттуда через хутор Ла Мор и Фонфредский перевал они добрались до Лас Ильяса. Когда и перевал, и городок останутся позади, они перейдут границу к западу от перевала Льи.

Таково было решение Пюига — срочно вывезти Лонги. У майора Эсперандье еще не были готовы документы. Подделывавший их Люнетт (такова была его настоящая фамилия), лояльный чиновник из префектуры, был совершенно измотан. Тем лучше. У него не будет документов, и в случае необходимости он скажет, что они пропали. Это не помешает ему объявить себя канадцем, родившимся в Квебеке в 1913 году на улице Су-ле-Кап. Какой акцент? Обыкновенный нормандский — ведь сперва он изучал филологию в Руане, а потом уже в Париже. Преподавал французский в Университете в Лавале.

Но и помимо языковой общности, выбор Канады был не случаен. После высадки союзников в Северной Африке Испания под давлением Америки больше не возвращала беженцев ни французам, ни немцам. Однако, с другой стороны, испанцы находились под давлением Берлина — вот почему они очень редко пропускали беженцев в Алжир. С канадцами дело обстояло просто: по требованию канадских властей им возвращали интернированных. Самое главное заключалось в том, чтобы тебя не приняли за француза. Франкистские власти не питали ни малейшей симпатии к французам, которых они, невзирая на дружественный режим, обвиняли в том, что те остались республиканцами, демократами, либералами, и вообще это было царство Антихриста. Они интернировали их в Фигерасе, в Жероне, Лериде и Барселоне и обходились с ними в лучшем случае неважно, а то и совсем плохо.

С июля 1943 года нажим союзников усилился. Канадцы требовали, чтобы канадских подданных перевели на вольное положение или прямо отправляли в Северную Африку. Позиция Испании — неблагожелательный нейтралитет — была прекрасным показателем того, как эволюционирует война.

Если бы Эме Лонги арестовали; он, не имея документов, оказался бы теперь в лучшем положении, чем то, в каком он очутился бы год назад. В крайнем случае ему грозила бы прогулочка в лагеря Рокальора или Миранды-на-Эбро. Что ж, это только обогатило бы его лагерный опыт!

Они с Эсперандье обсуждали этот вопрос, когда понадобилось давать инструкции Люнетту. Майор хотел сделать Лонги летчиком. Он твердил об этом постоянно. А Эме желал сохранить верность своему роду войск — пехоте. Оставалось лишь одно решение — канадское подразделение, которое совершило рейд на Дьепп. Таким-то образом он и превратился в лейтенанта Эме Лонжюмо из батальона Мон-Рояльских стрелков, которым командовал подполковник Менар. Вместе с 5000 соотечественников он высадился во Франции 18 августа 1942 года. Целых двадцать четыре часа провел он в аду, его ранили. Задача заключалась в том, чтобы сделать его военнопленным — он и сделался военнопленным! Эта нотка юмора в его выдуманных похождениях определила выбор легенды. Излечившись от раны, он бежал. Надо было только не выходить за рамки этой легенды.

И однако, Лонги тревожился за исход операции, потому что ее не одобрял Капатас. Он считал, что проход через Лас Ильяс засвечен. Тем не менее он вручил Эме песеты и доллары в обмен на французские деньги, которые были не очень-то в ходу по ту сторону гор. Эме сразу понял, почему Капатас так болезненно переживал то обстоятельство, что жена наставила ему рога именно с таможенником. Его главной страстью после пчел была контрабанда. Совсем молодым он начал контрабанду сигаретами, а теперь занимался контрабандой людьми.

Первое осложнение произошло около железнодорожного моста. Мост охранялся, приходилось идти вброд. Это было легко. Река почти совсем обмелела. Когда спустилась ночь, они перешли через дорогу. У Эме сложилось впечатление, что движение здесь оживленное.

Вопреки предположениям Пюига они вошли в Рейнес. Со двора у почтальона они угнали грузовичок почтового ведомства и бросили его лишь за милю от Лас Ильяса. Эме был удивлен такой неосторожностью, но у Пюига, уж конечно, были свои соображения.