Мой мальчик - Ник Хорнби

Вот, более или менее, и все. Помимо того, что Фиона спросит его "В чем смысл?" (вопрос, который и близко не всплыл в их разговоре, должно быть, оттого, что по его лицу и по самой его жизни было видно, что он не имеет об этом ни малейшего представления), больше всего Уилл боялся, что корень ее страданий кроется в некой страшной тайне, ужасном изъяне, с которым только он один в мире может справиться, и ему придется что-то предпринимать без малейшего на то желания. Но все обстояло иначе; ничего подобного не обнаружилось — если, конечно, не принимать во внимание саму жизнь, сопровождающуюся разочарованиями, компромиссами и маленькими горестными поражениями. Но ее, видимо, все же надо принять во внимание.

Домой к Фионе они поехали на такси. Водитель слушал радио, диджей говорил о Курте Кобэйне; сначала Уилл не понял странного, приглушенного тона его голоса.

— Что с ним случилось? — спросил Уилл у водителя.

— С кем?

— С Куртом Кобэйном.

— С этим чуваком из "Нирваны"? Выстрелил себе в голову. Бум!

— Он умер?

— Не-е, только голова побаливает. А ты как думаешь, конечно, умер!

Уилл не особенно этому удивился, да к тому же он был уже не в том возрасте, чтобы испытать шок от подобного известия. В последний раз смерть поп-звезды потрясла его, когда умер Марвин Гей[72]. Тогда ему было… а сколько ему тогда было? Мысленно он вернулся к тем дням. Первое апреля 1984 года… Господи, десять лет назад, почти день в день. Тогда ему было двадцать шесть — возраст, когда такие вещи еще что-то значат: должно быть, в двадцать шесть он пел песни Мартина Гея с закрытыми глазами. Теперь он знал, что самоубийства поп-звезд — обычное дело, а единственным последствием гибели Курта Кобэйна лично для него станет то, что альбом "Nevermind" будет звучать гораздо круче. А Элли и Маркус слишком молоды, чтобы это понимать. Им покажется, что это событие наполнено смыслом… Уилл почувствовал волнение.

— Это тот певец, который нравится Маркусу? — спросила его Фиона.

— Да.

— О боже.

И вдруг Уилл испугался. У него никогда в жизни не срабатывала интуиция и не возникало предчувствий, но сейчас случилось именно это. Конечно, только такой, как Маркус, а не Рейчел или некто с внешностью Умы Турман, мог разбудить в нем подобные чувства.

— Боюсь показаться странным, но можно я зайду с тобой в квартиру, чтобы послушать сообщение Маркуса на автоответчике? Просто хочу убедиться, что с ним все в порядке.

Но все было отнюдь не в порядке. Маркус звонил из полицейского участка городка под названием Ройстон и говорил грустным и испуганным детским голосом.

Глава 33

Сначала в поезде они ехали молча; время от времени Элли тихо всхлипывала, грозилась дернуть стоп-кран или угрожала расправой людям, которые бросали на нее взгляд, когда она нецензурно выражалась либо отхлебывала водку из бутылки. Маркус был опустошен. Теперь ему стало ясно: вопреки тому, что он считает Элли классной девчонкой, что ему всегда приятно видеть ее в школе и что она веселая, симпатичная и умная, — он не хочет, чтобы она была его подружкой. Она ему просто не подходит. Ему нужен кто-то поскромнее, кому нравится читать и играть на компьютере, а Элли нужен кто-то, кто любит пить водку, ругаться на людях и угрожать остановкой поезда.

Однажды его мама объяснила ему (наверное, когда она встречалась с Роджером, который был на нее совсем не похож), что некоторым нужен человек, противоположный по характеру, и Маркус понял почему: если подумать, то в данный момент Элли скорее был нужен кто-то, кто мог бы не дать ей нажать стоп-кран, а не тот, кто обожает нажимать стоп-краны, потому что в таком случае они бы его давно нажали и сейчас направлялись бы прямиком за решетку. Слабое место этой теории заключалась в том, что противоположностью Элли быть не сладко. Порой это даже здорово — в школе, где Элли… где "эллость" можно удержать в известных рамках. Но во внешнем мире это нелегко. Страшно и ужасно неловко.

— Почему это имеет для тебя такое значение? — тихо спросил он. — Ну, я знаю, что тебе нравятся его песни и все такое, и я понимаю, что это грустно из-за того, что Фрэнсис Бин…

— Я любила его.

— Ты его даже не знала.

— Конечно, знала. Я слушала, как он поет, каждый день. Я каждый день носила его на груди. То, о чем он поет, это и есть он. Я знаю его лучше, чем тебя. Он понимал меня.

— Он понимал тебя? Каким же образом? Как кто-то, кого ты никогда не видела, может тебя понимать?

— Он знал, что я чувствую, и пел об этом.

Маркус попытался вспомнить какие-нибудь слова песен с альбома "Нирваны", который Уилл подарил ему на Рождество. Слушая его, он смог расслышать только обрывки фраз: "Я чувствую себя тупым и заразным…", "Комар…", "У меня нет пистолета…"[73]. Ничто из этого не задевало струн его души.

— Так что же ты чувствуешь?

— Злобу.

— На что?

— Ни на что. Просто… на жизнь.

— А что в ней такого?

— Жизнь — дерьмо.

Маркус задумался над этим. Он задумался, можно ли сказать, что у него дерьмовая жизнь, и можно ли назвать особенно дерьмовой жизнь Элли, и понял, что она просто так сильно хочет, чтобы ее жизнь была дерьмовой, что сама делает ее такой, все себе усложняя. В школе у нее все дерьмово, потому что она каждый день носит свитер, который носить нельзя, орет на учителей и затевает драки, а людям это не нравится. А если бы она не носила этот свитер и прекратила на всех орать? Насколько дерьмовой была бы ее жизнь тогда? Не такой уж и дерьмовой, решил он. Вот у него жизнь действительно дерьмовая, с его мамой, всеми этими парнями из школы и так далее, и он отдал бы все за то, чтобы быть Элли; а Элли определенно пыталась превратиться в него — как нормальный человек может этого хотеть?

Это напомнило Маркусу Уилла с его постерами мертвых наркоманов; быть может, Элли такая же, как Уилл? Если бы в их жизни имелись реальные проблемы, то у них не было бы необходимости и желания что-то изобретать в этом роде или развешивать постеры по стенам.

— Элли, это правда? Ты действительно думаешь, что жизнь — дерьмо?

— Конечно.

— Почему?

— Потому что… потому что мир полон сексуальных и расовых предрассудков и несправедливости.

Маркус знал, что она права — его мама и папа достаточно часто ему это повторяли, — но он не был уверен, что именно это и было причиной озлобленности Элли.

— Так думал Курт Кобэйн?

— Не знаю. Наверно.

— Так значит, ты не уверена, что он чувствовал то же самое, что и ты?

— Слушая его песни, тебе кажется, что это так.

— А ты хочешь застрелиться?

— Конечно. По крайней мере, иногда.

Маркус посмотрел на нее:

— Это неправда, Элли.

— Ты-то откуда знаешь?

— Потому что я знаю, что чувствует моя мама. А ты себя так не чувствуешь. Тебе бы хотелось думать, что это так, но это не так. У тебя слишком интересная жизнь.

— У меня дерьмовая жизнь.

— Нет. Это у меня дерьмовая жизнь. Не считая того времени, что я провожу с тобой. И у моей мамы дерьмовая жизнь. Но у тебя… Не думаю.

— Ничего ты не понимаешь.

— Кое-что я понимаю. В этом — понимаю. Говорю тебе, Элли, ты не чувствуешь ничего похожего на то, что чувствуют моя мама или Курт Кобэйн. Нельзя говорить, что хочешь покончить с собой, когда на самом деле этого не хочешь. Это нехорошо.

Элли покачала головой и засмеялась своим низким смехом, в котором слышалось: "никто меня не понимает", смехом, которого Маркус не слышал с тех пор, как они встретились у кабинета миссис Моррисон. Она была права, потому что тогда он ее не понимал; теперь он понимал ее гораздо лучше.

Пару остановок они проехали молча. Маркус смотрел в окно и пытался придумать, как объяснить приезд Элли своему папе. Он не заметил, как поезд остановился на станции Ройстон, и не сразу сообразил, что происходит, когда Элли внезапно вскочила и выбежала из поезда. На мгновенье он заколебался, а потом с ужасным чувством накатывающейся на него тошноты выскочил вслед за ней.

— Что ты делаешь?

— Я не хочу ехать в Кембридж. Я не знаю твоего папу.

— Ты и прежде его не знала, но все равно хотела поехать.

— То было прежде. Теперь все изменилось.

Он последовал за ней, ему не хотелось терять ее из виду. Они вышли со станции и, миновав какой-то переулок, оказались на главной улице. Прошли мимо аптеки, овощного магазина и "Теско" и тут перед ними в витрине музыкального магазина предстала большая картонная фигура Курта Кобэйна.

— Ты посмотри, — сказала Элли. — Ублюдки. Уже хотят сделать на нем деньги.

Она сняла ботинок и запустила им в витрину изо всех сил. Стекло пошло трещинами с одного удара, и, прежде чем Маркус сообразил, что происходит, он подумал, что в Ройстоне витрины магазинов гораздо более хилые, чем в Лондоне.