Год тысяча шестьсот… - Михаил Михеев

Рассказчик она была менее умелый, нежели Клим, ей не хватало его спокойной расчетливости, увлекаясь, она то и дело заскакивала вперед случившихся событий, ей приходилось возвращаться для их объяснения, ее повествованию не хватало связности, зато в нем было достаточно взволнованной живописности, и я слушал ее с не меньшим удовольствием и вниманием.

Когда она с Дубком подошла к церкви Святого Себастьяна и упомянула про барельеф над дверями, я попросил ее прерваться. Достал с полки только что полученный журнал «Курьер Юнеско» и лист чистой бумаги. Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не читала. Тогда я положил журнал на стол, а на него лист бумаги и попросил нарисовать по памяти фасад церкви и барельеф над дверями, хотя бы приблизительно.

Ника вспыхнула:

— Вы нам не верите?

— Что вы, Ника! — сказал я. — Да у меня и мысли такой не было. Я все объясню чуть позже. Вы оба так удивили меня своей историей! Не желая оставаться в долгу, я хочу чуточку удивить вас.

Их явно заинтриговало мое заявление. Но я пока ничего не стал объяснять.

Ника послушно взяла карандаш.

Надо признать, рука у фехтовальщицы — мастера спорта — была твердая, если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то в четкости и точности отказать было нельзя. Если она рисовала прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник, который не нужно было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и точно она нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.

Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня, но я только улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.

Она достаточно внятно передала весь драматизм ощущений, которые испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не воспринимаемых его рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к чудесам, и он честно старался хотя бы поверить ей.

Понятно мне было и ее обязательство, рискованная попытка защитить незадачливого испанского принца, который три десятка лет хранил в подсознательной памяти смутную тайну своего королевского происхождения…

Поставив его за своей спиной, Ника пробивалась по тесному и темному церковному коридору, через заслон из двух шпаг — третьего противника взял на себя Дубок. Брат Мишель держался в активном отдалении, выстрелил в Дубка из пистолета, к счастью, не попал, добраться до брата Мишеля у Ники не хватило времени, хотя ее противники фехтовали неважно и быстро вышли из игры.

Потом они втроем, впереди Дубок, за ним его высочество и последней Ника, бежали через пригород. Принцу пришлось сбросить подрясник. Дубок отдал ему свой камзол.

— Выбрались мы на главную улицу, народа там много, и потерял нас брат Мишель. Но догадывался, куда торопимся, на пристань, конечно. А по улице бежать неудобно, все на тебя внимание обращают. Шляпу потеряла в суматохе, парик сама сбросила — мешал только. И кое-кто меня уже за рубашку хватать начал. Матрос, вот такой, — Ника развела руками, — голый по пояс, толстый, как Фальстаф, руки волосатые, как у гориллы… Пьяный, разумеется. Поймал меня в охапку. Я ему по-доброму: «Тороплюсь, сеньор! Лет пасс…». Где там. — Ника быстро глянула на Клима. — Некогда было с ним возиться, но выпустил он меня, конечно… Слышу, сзади брат Мишель кричит: «Держите ее!» Тут Дубок сообразил, тоже как закричит: «Держите!», а сам вперед показывает, пьяных на улице много, не знают, кого держать. Добрались до пристани, вот тут брат Мишель, — где-то по дороге помощников себе подобрал, — чуть-чуть нас не ухватил. Ялик мы все же впереди его лодки успели спустить… И до «Санты» добрались. «Аркебузу» я не вижу, а Клим к самой воде спустился, принца на лестницу подсаживает. И тут брат Мишель выстрелил… И так мне Дубка было жалко, ведь это он меня от пули прикрыл. Клим торопит, а у меня слезы бегут. Только плакать уже было некогда…

О последней схватке на «Санте» рассказывал Клим:

— Только мы на палубу втроем поднялись, тут нас и взяли в клещи. С одного бока Оливарес со своими молодцами, с другого — брат Мишель, и тоже не один. Я думал было мирные переговоры начать — где там! Прижали меня кинжалами к каюте. Хорошо, Грегори закричал: «Не убивайте его, он мне еще нужен!» А Ника у борта, принц за ее спиной, помощи от него никакой, зато у Ники шпага, и к ней уже подступиться не могут, а стрелять опасаются, как бы в своих не попасть. Кто-то догадался, шкот у паруса перерубил, парус ветром развернуло над палубой, и Нику реей по боку ударило. Сильно ударило. Упала она. А тут и принц рядом повалился. Брат Мишель кричит: «Письмо у нее, письмо!» Оливарес Нику в охапку и в каюту потащил. Здесь я от своих караульщиков с кинжалами все же ушел. Грегори мне на дороге попался… Кругом меня публика со шпагами, кинжалами, а мне даже закрыться нечем. И тут слышу: «Эй, сеньор!», — а это Долорес кричит мне с мостика. И бросила она мне сверху вымбовку — рычаг такой, дубовый, которым брашпиль крутят, когда якорь поднимают. Ладно она сообразила с вымбовкой, умница!

— Ну, еще бы! — вставила Ника.

— Конечно! — заступился Клим. — Значит, у нее в душе здорово на Оливареса накипело. Если бы не она…

— Ты про вымбовку рассказывай.

— Что ж, вымбовка… Метра два длиной, тяжелая, пришлась хорошо на руку. Я от своих соседей отмахнулся и к Оливаресу. Он за шпагу, а куда его шпаге против моей вымбовки… Я Нику на плечо подхватил, хорошо, она в сознание пришла.

— Уцепилась ему за шею, еле держусь, повисла.

— Зато руки мне освободила. Я вымбовкой помахиваю направо-налево, к борту пробился и на палубу «Аркебузы» спрыгнул. Хорошо, они ее пришвартовали вплотную. А там, на палубе, никого нет, все на «Санте», и никто до люка добраться мне не помешал. Откинул крышку… вот тут кто-то из пистолета в меня и выстрелил. По ноге, как оглоблей ударило, — пуля-то у пистолета с палец толщиной. Я ухватил Нику, и кубарем с нею по лестнице в трюм. А она уже глаза закрыла и даже не стонет. Боцман к люку подбежал, крышку захлопнул. Обрадовался, поймал! Из трюма теперь не убегут… Ящик наш вот он, рядом. Крышка закрыта, а у меня с собой ничего нет. Тогда я ногтями в притвор крышки вцепился и сорвал с замка. Свалился в кресло, Нику втащил. Чувствую, нога у меня горячая-горячая и кровь идет. Ох, поскорее бы мне из этого семнадцатого! А сам ручку нащупать не могу. Вдруг тьма кругом… меня как будто током ударило и вода хлынула в лицо. А это катер кубинский в это время там, в море, на ящик наскочил, генератор водой залило, он сам выключился. И тут мы с Никой из семнадцатого века и вырубились.

— Да, — сказала Ника. — Очнулись уже в больнице. Так и не увидели конца Порт-Ройяла.