Сага о Вигдис и Вига-Льоте. Серебряный молот. Тигры моря: Введение в викингологию - Сигрид Унсет

Он все время повторял на чужом языке одно слово, смысл которого она не понимала и которое он не мог перевести. Он даже сел на корточки и принялся рисовать что-то на песке, объясняя ей смысл этого слова.

Он рассказал ей о лошадиных бегах в Миклагарде, о базаре, на котором продавцы во весь голос расхваливают свои товары; о замках с удивительно просторными залами из разноцветного кирпича, о домах с большими окнами и крытыми галереями снаружи, возвышающимися над узкими переулками.

Ей казалось, что она ощущает запах чужеземных блюд, видит разноязычную, одетую в пестрые одежды толпу. Она представляла себе огромные государства, где рабы носили на носилках богачей, а бедняки в своем сером убожестве и нищие калеки с облепленными мухами ранами громко просили милостыню. Она слышала пение монахов, выносящих святые дары, одетых в разноцветные шелка и бархат, шествующих по узким улочкам, украшенным фонтанами и настенной живописью.

Эльвир помнил некоторые церковные песнопения и пел их для нее. Он сказал, что пение сопровождалось звучанием множества флейт, производивших неимоверный шум.

Он попытался описать ей собор святой Софии; это было помещение с окнами, расположенными под высоким, словно небо, куполом. Он сказал, что стены и потолок были украшены разноцветной мозаикой, переливавшейся всеми красками, от черной до золотой; рассказал о мощных каменных колоннах, о богатых одеждах священников, украшенных золотом и драгоценными камнями. Он говорил о набегах и сражениях, о победах и бегствах.

Однажды вечером он рассказал ей, как попал в Кордову. Как-то раз он купил раба, который был родом оттуда, и привез его в Эгга после сражения при Сволдре. И он поверил этому рабу, когда тот сказал, что у себя на родине был богатым и могущественным человеком. Он обучил Эльвира своему языку, после чего Эльвир отпустил его на волю и отплыл с ним на юг. И в Кордове этот бывший раб помог ему добиться благосклонности аль-Мансура.

Он рассказал ей о Кордове — о домах с внутренними двориками, в которых цвели цветы, и журчала вода, и царил мир посреди беспокойного города; описал ей мечети с целым лесом колонн и красивыми мостиками над водоемом.

И он сказал, что там есть люди, умеющие резать по камню, как по дереву, делающие великолепные орнаменты и картины.

Он рассказал о великой любви мавров к знаниям и о том, как они толпятся вокруг мудрецов. Рассказал об их обычаях и учении Мухаммеда; о том, как призыв к молитве «Ла илла'ллах, Мухаммед расулу'ллах» звучит над городом с высокой башни несколько раз в день.

Он переводил ей любовные песни и рассказывал сказки о великих хёвдингах и прекрасных женщинах, о рискованных вылазках, вознаграждавшихся победами, о злых и добрых духах, которых он называл «чертовщиной».

Однажды он повел ее в кладовую и открыл сундук, наполненный вещами, которые он привез домой.

Вид у него был немного виноватым, потому что смотреть было особенно не на что, и когда он привез эти вещи, никто ими не заинтересовался. В его голосе Сигрид послышалась горечь и разочарование.

Это была коллекция, о которой Сигрид никогда и не мечтала: вырезанные из камня миниатюры, гобелены, изделия из дерева, ковры и чужеземная одежда…

Глаза Сигрид сверкали, когда он позволил ей взять в руки эти великолепные вещи, рассмотреть их со всех сторон, слушая его пояснения.

Среди них была картина, нарисованная на деревянной доске. На ней был изображен человек, которого Эльвир назвал святым Иоанном; у него было такое прекрасное и печальное лицо, что Сигрид не могла отвести от него глаз.

Эльвир сказал, что Иоанн был одним из учеников Христа и больше остальных печалился, когда его учитель умер.

— Однажды я подумал, не подарить ли эту картину ярлу Свейну, — сказал он.

— О, нет, не надо! — горячо перебила его Сигрид, но тут же взяла себя в руки: — А впрочем, пусть лучше она доставит им радость, чем будет лежать в сундуке.

Эльвир улыбнулся.

— Мне не хочется расставаться с ней, — сказал он.

И тут Сигрид вспомнила, что говорила ей первый раз Гудрун. Она отчетливо слышала про себя хриплый старческий голос: «Эльвир добрый мальчик. Просто он боится, что кто-нибудь узнает о том, в чем он не признается даже самому себе».

Сидя на полу возле сундука, она смотрела на него. Она не могла больше держать при себе свои мысли и чувства, видя, с какой откровенностью он говорит с ней о делах и отвечает на все вопросы — даже на те, на которые ему отвечать не хотелось. И она заплакала.

— Что с тобой, Сигрид? — испуганно произнес он.

И когда он обнял ее, она прислонилась головой к его плечу, и он прижал ее к себе. Сидя рядом с нею и не говоря ни слова, он осторожно гладил ее по голове, пока не стихли слезы.

Она не помнила, как провела остаток дня, она ходила, как во сне, и только к вечеру все прояснилось.

За ужином он рано встал из-за стола и сделал ей знак, чтобы она следовала за ним — и она встала со смутным ощущением того, что не знает, чего хочет и куда идет.

И когда они легли в постель, она снова заплакала. И, плача у него на плече, она рассказала ему обо всем, что передумала и перечувствовала прошлой осенью, зимой и весной.

Он говорил мало, лишь изредка задавая вопросы или давая знать, что понимает ее, — и при этом осторожно прижимал ее к себе. И когда она рассказала о том вечере, когда она спустилась на берег, чтобы спросить о Турире, он закрыл глаза.

— Я знаю, что прошу тебя о многом, — сказал он. — Но не кажется ли тебе, что можно было бы забыть все то дурное, что ты пережила из-за меня?

Она пыталась собраться с мыслями, но переживания отняли у нее способность мыслить ясно.

— Ты дал мне понять, что я не доросла до этого, — сказала она, — ты сказал, что я девчонка… О, как я ненавидела этого сына, которого должна была родить тебе! А Фрейр и Герд… какой дурочкой я была в ту ночь, слушая твою болтовню и не понимая, что ты говоришь все это только ради себя. И Кхадийя… И смерть Гудрун, и твоя мать…

— Сигрид, — сказал он, взял ее лицо в свои ладони, посмотрел ей у глаза. Его голос прорезал ее сбивчивые мысли. — Ты считаешь, что я обманывал тебя? Это правда, что я много болтал. Но разве я хоть раз лгал тебе?

— Нет, — подумав, ответила она.

— Раньше я никогда не говорил, что ты мне нравишься. Ты поверишь мне, Сигрид, если я скажу, что это так?

Она кивнула.

— Я могу крепко выражаться, — с улыбкой добавил он. — Но я ведь и не овечка. Но, если ты не против, я буду ругаться на других языках!

Еще раз улыбнувшись, он продолжал:

— Теперь ты знаешь меня лучше, чем кто-то другой. Можешь ли ты положиться на меня настолько, чтобы снова довериться мне?

— Обещаешь мне, что у тебя больше никогда не будет любовниц?

— Нет, — ответил он.

Вздрогнув, она сделала попытку вырваться из его рук.

— Я не очень-то верю клятвам в вечной верности, — продолжал он. — Никто не знает, на что способен. Я мог бы купить тебя лживыми обещаниями, но мне кажется, ты заслуживаешь большего.

Немного помолчав, он добавил:

— Могу пообещать лишь то, что буду добр и честен. И могу тебе сказать, если ты этого еще не знаешь, что я своенравен, как Один, и куда более вспыльчив, чем Тор…

— К тому же ты силен, — добавила Сигрид, вспоминая о синяках, оставшихся от его удара. — Я полагаю, что ты должен дать мне время все обдумать.

— Хорошо, — ответил он, — я дам тебе время подумать.

Он встал и подошел к свече, горевшей в небольшом каменном подсвечнике. Потом вынул из ножен нож и сделал им пометку на воске, чуть ниже края.

— Ты можешь думать, пока свеча не догорит до этой черты, — сказал он.

И снова — уже второй раз за этот день — Сигрид сидела, уставившись на него. Его темно-русые волосы были по-мальчишески взъерошены, глаза смотрели дружелюбно и проницательно. Но она знала, как могут сверкать эти глаза в гневе… Она смотрела на его руки, такие сильные, умеющие держать меч. И на нее нахлынули воспоминания о первых днях после их свадьбы — воспоминания о том, с какой любовью и лаской он прикасался к ней этими руками. Она гнала прочь эти мысли. Ей не хотелось растравлять себя. И она заставляла себя думать о том, что он сказал в ту ночь, когда рассказывал ей о походах викингов. На этих руках была кровь детей.

— Почему ты снова не уезжаешь? — спросила она, понимая, что этот вопрос не к месту.

— Ты от меня так легко не отделаешься, — ответил он.

— Я и не думаю от тебя отделываться, — сказала она. — Просто я хочу узнать, почему ты не уезжаешь.

Судя по выражению его лица, ему не очень-то хотелось отвечать; глядя в пол, он произнес:

— С меня достаточно грабежей, убийств и беззакония.

— Ты был когда-нибудь серьезно ранен? — вдруг спросила она.

— Если ты имеешь в виду серьезные ранения, то только один раз, — ответил он. — И я вряд ли дожил бы до сегодняшнего дня, если бы не врачи аль-Мансура.