Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж

городок, и людей приходилось принимать такими как есть. Иногда после игры они выпивали все вместе в темном баре при клубе, который славился своими забористыми «Кровавыми Мэри», на поверхности которых плавали толстые стружки хрена. Картина складывалась по мере того, как она наблюдала сложные любовные шарады Клэров. Они были явно не сельские люди. Они не знали, что делать со всей этой землей. Поговаривали, что ферма, которую они купили, проклята. О трагедии Хейлов любили посудачить на вечеринках, изрядно подвыпив, – тогда становились допустимыми невежливые замечания относительно соседей и разного рода трагических происшествий. Мальчиков видели в городе с дядей. Джастин часто видела их у Хака – они катали тележки, носились и вообще скверно себя вели, но люди жалели их и не делали замечаний. Однажды, через несколько недель после смерти их родителей, она застала младшего мальчика, Коула, за кражей стейков – он пихал их себе за пазуху. Он ждал, что она позовет кого-то, и просто смотрел на нее, одновременно угрюмый и ранимый, и она подумала, что он вот-вот расплачется. Достаточно было увидеть его глаза, чтобы захотеть, чтобы это сошло ему с рук, и она стояла неподвижно, пока он не вышел из магазина.

На поминальную службу в церковь Св. Джеймса пришло много горожан, и они с Брэмом тоже зашли выразить соболезнование. Мальчики сидели на передней скамье, рядом с дядей и его девушкой. Джастин разглядывала их лица, все – вариации друг друга, у всех троих – самые примечательные голубые глаза, какие она когда-либо видела, и тогда ей в глубине души захотелось стать матерью. В тот вечер они с Брэмом пришли домой и занимались любовью, будто кролики, не предохраняясь, и она плакала в его объятиях о тех мальчиках и о ребенке, которого, как она надеялась, они зачали. Но чары материнской тоски оказались недолгими, и, к ее облегчению, месячные пришли на следующей неделе.

У нее не было нужды преподавать. Она думала, что делает это вроде как на общественных началах и для того, чтобы победить распространенные предрассудки относительно ткачества, которое часто считали просто дорогим хобби, а вовсе не видом искусства. Все те годы, что она провела в Сагино, она чувствовала, что ее избегают интеллектуалы-искусствоведы, художники и скульпторы, считавшие ее просто ремесленником и проявлявшие интерес к ее работе лишь тогда, когда им хотелось купить шарф к Рождеству. Для нее и Брэма дело было не в деньгах. Они оба привыкли, что денег-то как раз вдосталь. Однако же, оценивая себя на фоне других, она думала, что может легко без них обойтись. Она все равно будет заниматься творчеством, и они с Брэмом всю душу вкладывали в работу на земле. Она тратила легко, но не легкомысленно, всегда с целью жить хорошо, со смыслом. Еще она придирчиво выбирала и могла довольно далеко отправиться за чем-нибудь вроде органического мяса, которое они покупали у фермера с Мальты, или вина с армянских виноградников. Как бы она ни любила ухаживать за скотом и работать на ферме, это все же был тяжелый труд, и ей нравилось побыть одной за рулем во время получасовой поездки в колледж вдоль реки. И ей нравилась ее большая аудитория с ткацкими станками, где несколько студентов работали ловкими неопытными пальцами в полной тишине, сосредоточенные, как арфисты.

Ей не хотелось испытывать симпатию к Джорджу, но все же. Они вместе обедали в столовой. Сначала они сталкивались будто случайно, и Джастин перед ним заискивала. Не то чтобы она находила его особенно интересным или привлекательным – просто он словно требовал, чтобы вокруг него суетились, иначе его эго пострадает. Сидя за столиком над подносами с поджаренными сэндвичами и томатным супом, она с мучительной ясностью чувствовала, что пояс тесноват, а вельветовая юбка слишком туго натянута на бедрах. Даже мимика ее была слишком оживленной, слишком исполненной энтузиазма и серьезности. Скоро они стали обедать вместе регулярно, по вторникам и четвергам после утренних пар, за столом в дальнем углу с видом на сад со странными современными скульптурами – к примеру, там была каменная ладонь размером с почтовый ящик. Джордж был в своем «профессорском» наряде: белые накрахмаленные рубашки, блейзер из «гранолы», штаны-хаки и бабочка. Джастин задумалась, сколько же времени тратит его жена, прилежно гладя рубашки, – сама она считала глажку напрасной тратой времени. Что такого в складках?

Кэтрин казалась милой – заезженный, но подходящий эпитет. Она была дама хрупкая, даже, пожалуй, слишком, и довольно сдержанная, хотя Джордж извиняющимся тоном пояснял, что его жена просто застенчива. Кэтрин была хорошенькая – такая неяркая «недокормленная» внешность, к которой стремились многие женщины в клубе. Она решила, что это что-то вроде эстетической позиции, но, опять же, Джастин могла быть строга к женщинам. По правде, многих из них она вовсе не находила интересными. Или, дипломатически выражаясь, она не разделяла их интересы. Женщины ее возраста, как правило, были заняты детьми. Это просто другой склад ума. Она научилась говорить окружающим, в том числе своим родителям, что они с Брэмом пытаются, хотя она вовсе не была уверена, что хочет ребенка, а он ее не заставлял. Такого рода личный выбор не пользовался популярностью, но Чозен – место, где трудно быть свободным от ожиданий общества. По большей части они общались с изгоями и нонконформистами. Многие из знакомых ей женщин были немолоды, ветераны разрушенных браков, поэтессы, феминистки, лесбиянки. Она посещала ежемесячные встречи женского клуба, где у каждой была какая-то особенность, которой Джастин восхищалась, и с их помощью она делала семимильные шаги в постижении собственных достоинств.

Она решила, что Кэтрин идет голубой. Она сидела за станком и разбирала пряжу. Хороший французский голубой, как глазки на павлиньем хвосте, и густая шерсть напомнила о подарившей ее щедрой овце. Тепло и удобно, подумала она. То, что нужно женщине вроде Кэтрин Клэр, потому что ей явно трудно в этом городке. Она непохожа на суровых, обветренных женщин, каких можно встретить в деревне – у них на лицах морщины, словно годовые кольца на спиле дерева. Сельские жительницы были безразличны к легкомыслию, стилю и моде. Они были, по сути, частью пейзажа, как и пасущийся скот, и столь же равнодушны. Напротив, Кэтрин была изящная, с тонкими чертами и глазами колокольчикового цвета. Она себя не ценила, но красота ее не осталась незамеченной.

2

К исходу месяца прошла волна жары, так что даже в Чозене было тяжко. В новостях показывали, как люди по всему штату спят на пожарных лестницах и на