История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2 - Джованни Казанова

Мы провели день спокойно, замкнув в сердцах нашу печаль. Она хотела узнать все обстоятельства этой достойной сожаления истории, и заверила меня, что мы должны воспринимать это происшествие как фатальное, поскольку, сказала она, такое могло случиться и с самым разумным человеком. Поскольку меня можно только пожалеть, она не должна из-за этого любить меня меньше. Мы были уверены, что наша нежность найдет возможности проявиться снова. Но справедливое небо не позволило этого. Я был приговорен и должен был понести наказание.

На третий день, сойдя с постели, я почувствовал неприятное жжение. Я задрожал, представив себе, что это могло быть. Я захотел убедиться, и окаменел: я был заражен ядом Мелулы. У меня опустились руки. Я снова лег, предавшись грустным размышлениям. Но каков был мой ужас, когда я подумал о том несчастье, которое могло случиться накануне. Что бы со мной стало, если бы м-м Ф., чтобы убедить меня в постоянстве своей нежности, полностью одарила меня своей милостью? Что бы я поделал, сделав ее несчастной до конца ее дней? Тот, кто узнает мою историю, смог ли бы он меня осудить, если бы я избавился от своих угрызений с помощью добровольной смерти? Нет, потому что думающий человек воспринял бы меня не как несчастного, который убил себя от отчаяния, но как справедливого вершителя приговора, который я заслужил своим преступлением. Наверняка, я бы себя убил.

Погруженный в горе, жертва этой чумы в четвертый раз, я предполагал прибегнуть к режиму, который в шесть недель вернул бы мне здоровье, так, чтобы никто не узнал об этом. Но я заблуждался. Мелула передала мне все беды своего ада, и в течение восьми дней я увидел все плачевные симптомы этого. Мне пришлось обратиться к старому доктору, который, будучи весьма опытным, заверил меня, что вылечит меня в течение двух месяцев, и сдержал слово. Я был абсолютно здоров к началу сентября, когда вернулся в Венецию.

Прежде всего, я решил сообщить о моем несчастье мадам Ф. Я не должен был дожидаться такого момента, когда моя исповедь могла бы свести ее упреки к обвинению в неосторожности и слабости. Нельзя было дать ей повод подумать о том, как страсть, которую она питала ко мне, подвергла ее столь ужасным опасностям, и к каким гибельным последствиям это могло привести. Ее нежность была мне слишком дорога, чтобы рискнуть потерять ее доверие, пусть и ошибочное, ко мне. Зная ее ум, чистоту ее души и великодушие, с которым она готова была меня жалеть, я должен был, по крайней мере, чистосердечно продемонстрировать ей, что заслуживаю ее уважение.

Я представил ей точное описание того, в каком я нахожусь состоянии, расписав, что творилось в моей душе, когда я думал об ужасных последствиях, к которым могла привести наша нежность, если бы между нами случились любовные контакты до того, как я покаялся ей в моем преступлении. Я видел, что она трепетала при этой мысли, я увидел, что она побледнела и содрогнулась, когда я сказал, что отомстил бы за нее, приговорив себя к смерти. На протяжении моей исповеди она лишь проклинала подлую Мелулу. Весь Корфу знал, что я сделал ей визит, и все удивлялись, что я, по всей видимости, хорошо себя чувствую, потому что число прошедших через нее подобно мне молодых людей было велико. Однако, помимо моей болезни, на меня свалилось и несколько других неприятностей. Было решено, что я вернусь в Венецию лейтенантом, как и уехал оттуда. Генеральный проведитор освободил меня от присяги, полагая меня, как и другие в Венеции, патрицианским бастардом. Я решил уйти со службы. Другое, более тяжкое несчастье заключалось для меня в полнейшем невезении. Чтобы утешиться в своих неприятностях, я предался игре, и я все время проигрывал. С момента, как я проявил низость, связавшись с Мелулой, на меня набросились все несчастья. Последнее, что я воспринял как «удар милосердия[31]», было то, что восемь — десять дней перед отправкой армии г-на Д. Р. я провел с ним. Г-н Ф. должен был найти себе нового адъютанта. М-м Ф. печально сказала мне, что в Венеции мы не сможем видеться по нескольким соображениям. Я просил ее не называть эти причины, боясь, что они будут для меня убийственными. Она открыла мне душу, сказав, что жалеет меня. Она не испытывала бы этого чувства, если бы больше не любила меня; но при этом презрение всегда идет вслед за грустным чувством жалости . С этого момента я больше не оставался наедине с ней. Все еще любя ее, я легко бы заставил ее покраснеть, упрекнув за слишком большую легкость, с которой она поборола свою страсть. Едва прибыв в Венецию, она влюбилась в г-на Д. Р. и она любила его, пока он не умер от чахотки. Через двадцать лет она ослепла, и я думаю, что она жива до сих пор.

В течение двух последних месяцев, что я провел на Корфу, я видел нечто, что стоит того, чтобы быть представленным взорам моих дорогих читателей. Думаю, что это был образчик человека в невезении.

До того, как я познакомился с Мелулой, я чувствовал себя хорошо, был богат, счастлив в игре, умен, всеми любим и обожаем красивейшей из всех дам города. Когда я говорил, все выстраивались передо мной. Познав эту роковую особу, я быстро растерял все — здоровье, деньги, кредит, хорошее настроение, уважение окружающих, ум и способность объясняться и убеждать, а кроме того, влияние, которое я имел на ум м-м Ф., которая, почти не замечая того, стала по отношению ко всему, что я говорил, самой безразличной из всех женщин. Я уехал без денег, распродав или заложив все, что имел. Помимо этого, я наделал долгов, которые не собирался платить, не по злому умыслу, а по беспечности. Странным было то, что когда меня видели похудевшим и безденежным, никто не выказывал мне ни малейших знаков уважения. Меня не слушали, когда я говорил, либо находили плоским то, что воспринимали остроумным, когда я был еще богат.

Nam bene nummatum décorât Suadela Venusque[32].

Меня избегали, как будто невезение, овладевшее мной, было заразительным; и, возможно, в этом была правда.

Мы отплыли в конце сентября пятью галерами, двумя галеасами и несколькими малыми судами под командованием монсеньора Ренье, направляясь вдоль побережья Адриатики к северу залива, богатого портами с этой стороны, как оно бедно со стороны противоположной. Мы заходили в порт каждый вечер, и каждый день я видел м-м Ф., которая направлялась со своим мужем ужинать на галеас. Наше путешествие было весьма удачным. Мы бросили якорь в порту Венеции 14 октября 1745 года и, пройдя карантин на галеасе, сошли на берег 25 ноября, а два месяца спустя галеасы были ликвидированы. Это были сооружения очень старой конструкции, содержание их обходилось очень дорого и в их сохранении не видели пользы. Галеас имел корпус фрегата и скамьи для гребцов, на которых пять сотен галерников гребли, когда не было ветра.