Овцы - Саймон Магинн

— Она красивая женщина, — сказал Льюин.

Джеймс удивился. Не самому чувству, а тому, что Льюин заговорил об этом вслух. Хотя, конечно, за те несколько коротких недель, что они провели здесь, Адель успела подружиться с Льюином, узнала его, расколола скорлупу его одиночества и подозрительности.

— Как ты думаешь, ее надолго положили?

— Врач сказала, что минимум на полгода. Ей прописали курс лечения.

— А потом?

Джеймс покачал головой.

— Она не знает. Она сказала, что через полгода Адель может полностью выздороветь, а может вообще никогда не выздороветь. Она сказала, что порой болезнь длится всего несколько дней. Ударит и исчезнет. А может остаться насовсем.

Шизофрения. Жуткое, ледяное, чужое слово. Что-то, заключенное в кристалл, отчужденное, одинокое, замкнутое. Пустое. Мертвое. Но не до конца мертвое. В симптомах болезни Адель, похоже, ничего необычного не было: ей казалось, что кто-то контролирует ее мысли и действия, она думала, что кто-то пытается до нее добраться. Была уверена, что все вокруг кем-то организовано, спланировано. До голосов дело не дошло, но Адель утверждала, что действует от чьего-то имени и делает то, что от нее хотят: она не сказала, кто именно контролировал ее таким образом. По словам врача, ее речь была беспорядочна. Она путала слова, сказала, что нарочно убила Руфи. Кто-то хотел этого, это было частью эксперимента. Кто? Она ничего не сказала, только улыбнулась. Она сказала, что кто-то забирался в ее картины и менял их, заставлял ее рисовать то, что она не хотела. В них кто-то прятался. Овцы пытались о чем-то ее предостеречь: скоро должно было произойти что-то страшное. Хотя овцы тоже каким-то образом были к этому причастны. Они слышали ее мысли. Она сказала, что одна из овец смеялась над ней.

— Некоторое время ей придется пожить на уколах, пока она не почувствует себя лучше. Но врач сказала, что люди выздоравливают, все не так, как было раньше. Они не дадут болезни зайти слишком далеко. Врач сказала, что много больных выздоровели и вернулись к обычной жизни. Она сказала, что самое важное — не терять надежды.

Джеймс мутным взором рассматривал свой стакан. Надежда. А еще врач рассказала о девяностолетних пациентах, которые проболели всю свою жизнь. Непробиваемые. Застывшие.

Льюин вспомнил, как в первый раз увидел ее — когда закрывал окно в потайной комнате. Ее бледное, напряженное лицо в окне машины, выезжавшей из-за угла. Эдит. Она вернулась.

— Несчастная женщина. Ей, наверное, сейчас жутко тяжело.

Джеймс снова удивился. На этот раз его поразила мысль, пришедшая Льюину в голову. Он сам об этом не подумал. Он вдруг понял, что все время думал только о себе, черт возьми, о неудобствах, возникающих в связи со всем этим, о неудачно выбранном времени, дополнительной нагрузке, которая ляжет на него. Он возненавидел себя.

— На «Титанике» было всего четыре тысячи, — послышался все тот же голос. Джеймс поднял глаза и неожиданно для себя громко рассмеялся.

* * *

— Но как может Иисус меня любить, если мы с ним даже не знакомы? — настойчиво выведывал Сэм.

— Он всех любит, всех, кто был, и всех, кто будет, — говорила Дилайс, наклонившись к нему.

— Даже плохих?

— Их он тоже любит, это они его не любят.

— О, — нахмурился Сэм.

Такого он еще не слышал.

* * *

— Значит, ты никогда не был женат, Льюин? — спросил Джеймс, нарушая тишину.

— Я? Нет.

— Не удалось найти ту самую женщину?

— Не знаю. Времени, наверное, не было.

Он повернулся, услышав очередной вопль в дальнем конце бара. "Конфуций сказал: «Кто сует свой хрен в огонь — тот отличный ебарь».

— Ну, неправда. Просто я никогда об этом не думал. А сейчас уже поздновато. Да и не так уж просто найти женщину, которая согласилась бы здесь жить, это ведь не жизнь. Для меня все по-другому, потому что я здесь родился. Я больше ничем в жизни не занимался, кроме армии.

— Ты служил в армии?

— Да. Очень давно.

— Тебе нравилось?

— Нравилось? — Он вспомнил отвратительную пищу, отсутствие свободы и личной жизни, бесконечную канитель чисток и муштры. — Я мечтал об этом с детства. Больше ничем не хотел заниматься. Но мне пришлось уволиться — из-за отца и всего остального. Так все и кончилось. С тех пор не возвращался. Думаю, что буду жить здесь всегда. Я не против. Мне неплохо.

"Конфуций сказал: «Кто сует свой хрен в бисквит — тот ебет как крекер».

Льюин вздохнул.

— Ну, еще по одной — и лучше нам пойти. Думаю, что мы еще успеем погулять возле утеса. Там очень красиво ночью.

* * *

Сэм лежал в постели, тщательно все обдумывая. Иисус умер, потому что все люди были очень плохими. Он не был в этом виноват, но взял всю вину на себя. А потом он снова ожил. Он был по-настоящему мертвым, а потом стал по-настоящему живым. Значит, вот как все было. Иисус сделал так, что воскрес один старик. А потом то же самое делал один человек, которого звали Илия, и он был пророк. Похоже, что раньше это происходило постоянно. А еще Дилайс сказала, что когда-нибудь все вернутся, все-все, кто уже умер. «Даже Руфи?» — спросил он. Да, даже Руфи. Но не прямо сейчас, хотя все это может случиться достаточно скоро. Хорошие люди отправятся в рай, а плохие — в ад. Все очень просто. Иисус может так делать, потому что он еще и Бог, а Бог может делать все, что ему вздумается. Дилайс не была уверена насчет Элвиса, но она сказала, что он хорошая собака, поэтому скорее всего отправится в рай и будет жить вечно. «Элвис — хорошая собака?» — задумался Сэм. Он никогда не кусается и не слишком лает. Наверное, этого хватит.

Дилайс дала ему Библию, толстую маленькую книгу с крошечными буквами. Там обо всем этом и говорилось, и все это было чистой правдой, потому что так сказал Бог. Бог никогда не врет. Страницы в книге шуршали, а некоторые слова были написаны неправильно, но это просто потому, что книга была написана еще до того, как люди научились правильно писать. Дилайс сказала, что он должен ее прочитать, хотя бы некоторые кусочки, а если что-то будет непонятно, он может спросить у нее. Дилайс ему нравилась, она была добрая. Она сказала, что теперь они будут видеться чаще, потому что мама в больнице. Но она не заболела, она просто расстроилась, ей нужно было уехать и отдохнуть. Она устала. Сэм был уверен, что ему рассказывают не все и что отец понял, что мама ведет себя глупо, и это надо было как-то остановить. Она слишком далеко зашла. Но он думал, что какое-то время сможет обойтись без нее.

* * *

Дэйву все это не нравилось.

Конечно, нельзя растить мальчика, вообще ничего ему не объясняя. О чем думали учителя? Если бы он ходил в школу, этого бы никогда не случилось. Там бы ему пришлось слушать это каждый день, пока не затошнит. Дэйв и сам уверовал, только когда ему исполнилось шестнадцать. Он помнил, как сидел в пустой холодной часовне; священник оборвал фразу и посмотрел прямо на него, и тут вдруг он неожиданно почувствовал это: оно пробежало по всему его телу. Он понял, что это правда. На мгновение он забыл, что у него болит задница от бесконечного сидения на деревянной скамейке, что женщина, сидевшая в двух рядах от него, клюет носом, что ему хочется в туалет: по всему телу разлилось мягкие тепло, в голове что-то загудело. Это правда! Это действительно правда! Он спасен!