Огненный плен - Вячеслав Денисов

Я люблю давать советы. Изменить скорость удара о землю с шестидесяти до сорока восьми – это все равно что спрыгнуть не с шестого этажа дома, а с пятого. Но все-таки…

– Сними автомат! – прокричал я. – Иначе тебя провернет как в жатке!..

С «МП-38» в одной руке и ремнем с подсумком в другой чекист, оттолкнувшись, исчез из моего поля зрения.

«Юля, если что, знай, что я ехал к тебе…» – это было последнее, что в моей голове было осознанно и ясно.

Потом была карусель. Меня било о землю, я видел небо, меня било небо, я видел землю и уже не держал я в руках ни подсумка, ни автомата…

И последний удар обо что-то мягкое, но большое, выбил из меня сознание, как пыль из ковра…

Часть VВ никудаДышать было трудно. Но коль скоро я делаю вывод об этом, значит, еще жив. Раскрыв глаза, я увидел траву. Перед глазами моими какими-то рывками появлялись и исчезали кукушкины слезки, медянки, костяника, еще что-то, что уже выходит за рамки моих познаний растительности…Дышать трудно, потому что вишу я вниз головой. Сразу вспомнился качающийся на столбе русоволосый парень из Гереженивки.Приглядевшись, я обнаружил и то, что постоянно мельтешило перед глазами и мешало любоваться цветами. Это были пятки. Пятки стоптанных штиблет, хорошо мне знакомых, перепачканных углем.

– Мазурин… – слабо позвал я.

Картинка перед глазами мгновенно остановилась, я увидел лес, а потом небо. А после, как награду – черную, запыленную одноглазую рожу. Русый подполковник был теперь похож на Стаханова – глаз его, белый и вечно подвижный, ощупывал меня, и вскоре прищурился. Вероятно, то, что я сейчас вижу перед собой, – это улыбка.

– Очнулся, скотина… – сказал Мазурин. Он был так рад, что уже не подбирал выражений. Я думаю, что же он сейчас произносил мысленно, если мое возвращение к жизни вырвало из его уст такое ласковое, нежное – «скотина». – Я знал, я знал, что очухаешься!.. Эй, Касардин, а мы ведь ушли, кажется…

Огромная капля его пота, смыв со лба грязь, упала мне прямо в глаз.Я отстранил его голову рукой и перевалился на живот. Прислушался к себе.Во-первых, болит голова. Но еще бы ей не болеть… Во-вторых, на свет я смотрю без паники. Значит, нет сотрясения. Руки, ноги, все двигается… Где пробел?Я сел на землю и покрутил головой.

– Тебе повезло. Рядом с насыпью была воронка. Попали бы они чуть левее, и немцам пришлось бы ремонтировать путь. – Чекист правильно понял мои действия. – Выворотило целый бруствер вокруг ямы, с ним ты и встретился.

Словно понимая что-то, он прижал палец к моему веку и поднял его, озабоченно заглянув под него.

– А не пошли бы вы в баню, Мазурин.

– Пошел бы, – сокрушенно заговорил он, усаживаясь рядом. – С удовольствием бы пошел. Но от бани лучше всего сейчас валить подальше.

– Сколько я без сознания?

– Час, может, меньше… Во всяком случае, я устал тащить ваше тело.

– Мог бы не тащить.

– Черта с два. Вам интересно, что случилось с поездом, или это уже так, проходной эпизод в вашей жизни?

Я ухмыльнулся. Да, я забыл про поезд.

– Мы спрыгнули, и по нас резанули несколькими очередями… Но мимо, слава богу. Потом с платформы лупили из пулеметов, пока это не перестало иметь смысл. Я схватил вас и поволок в лес…

Опять – лес…

– А через час вы очнулись. Один раз я упал. Простите, но, падая, я сел на вашу голову.

– Теперь понимаю, отчего она у меня болит, Мазурин. В мой мозг попала часть вашего. Какая захватывающая история о поезде. Вы ее закончили?

Он вытер нос. Потом лоб.

– Я так думаю: немцы успели перевести стрелку – и поезд пролетел мимо сортировочной. А жаль. Было бы хорошо, если бы он приехал на вокзал, где стоял состав с боеприпасами.

Я представил безумный поезд, несущийся сквозь линию фронта в тыл советским войскам. Подарок…

– Скорее всего гансы забрались-таки в кабину и остановили его. Хотя… – Подполковник почесал висок. – Останови поезд, котлы так бы рванули, что… Может, хватит об этом?

– Где мы находимся? – Я встал и сделал несколько пробных шагов. Если не считать легкого головокружения, что неудивительно после часа нахождения на чужой спине вверх тормашками, после прыжка с подножки я неплохо сохранился.

– Я ушел, опасаясь приближаться к городу, на юго-восток. Сейчас слева от нас тот город, что справа – понятия не имею. Но вы на ногах, и это радует.

– Вам не терпится сдать меня на Лубянку, чтобы спасти семью? – полюбопытствовал я.

– Ваш вопрос не требует ответа, Александр Евгеньевич. Вы знаете ответ.

Я выбрал из двух лежащих на траве совершенно одинаковых автоматов похожий на мой. Закинул его за спину.

– И все-таки, – не глядя на Мазурина, продолжил я экскурс в теорию нравственности, – ответьте. Вы собираетесь выйти вместе со мной из окружения и передать в руки коллегам, зная, что меня ждет?

– А как бы вы поступили на моем месте?

Я развернулся и направился в глубь проклятого леса.

– Вы не отвечаете?

Я улыбнулся. Жаль, что Мазурин этого не видит. А фыркать, рождая у него догадку, у меня не было сил.

– Возможно, я явился бы в НКВД и сказал: «Товарищ генерал, мною установлено имя человека, находившегося в кабинете Кирова первого декабря тридцать четвертого года вместе с Касардиным. Это Петров Петр Петрович, уроженец города Ленинграда»

Мазурин шел сзади, и я чувствовал, как он ухмыляется. Так, быть может, и он «видел» мою улыбку?

– А потом мои коллеги находят Петра Петровича, и он с удивлением констатирует, что впервые слышит и о Касардине, и о Кирове. И что ни разу в Смольном он не бывал. Зачем ему Смольный? Он простой человек, его дело – болты на Путиловском вытачивать…

– Ваши коллеги настолько глупы, чтобы допрашивать человека, который умер на ваших глазах?

Мазурин некоторое время шел молча. А потом догнал меня и крепко вцепился в плечо. Он хочет возразить?.. Я развернулся, чтобы лица наши встретились. Скажу первым…

– Или вас душит долг? – выдохнул.

– Касардин, – чекист говорил свистящим шепотом, – есть человек, который развенчает эту версию.

– Кто же это?!

– Шумов!

Я едва не задохнулся от такого предположения.

– Но он же!..

– Покажите мне его труп, – приказал криком Мазурин. – Покажите, и, как только мы выберемся из окружения, мы расстанемся! Вы уйдете, а я, дав себе сутки для поиска имени погибшего в этих числах ленинградца и подготовив дезинформационный доклад, переступлю порог на Лубянке!.. – Прокашлявшись так, что на глазу выступила слеза, он прокричал: – Вы можете убедить меня в том, что Шумов мертв?!

Я молчал, оглушенный.

– Поэтому не начинайте больше этот разговор. – Подполковник повесил автомат на шею и, еще раз прокашлявшись, сплюнул. – У меня нет выбора.

– Что это? – Прислушавшись, я закрыл глаза. Услышанное мною было так неожиданно, что я забыл, о чем мы только что говорили.

– Не может быть… – прошептал Мазурин, глядя туда, куда я показывал пальцем.

Где-то недалеко, не более чем в ста метрах от нас, слышалась русская речь…

Пригнувшись, я побежал к зарослям шиповника. Через мгновение рядом со мной рухнул на землю чекист.

– Вы слышали? – спросил он меня, словно это не я обратил его внимание на звуки.

Поляна была передо мной как на ладони.

И на нее, оглядываясь и держась наготове, один за другим выходили из чащи бойцы…

Двенадцать красноармейцев, и среди них – трое командиров.

– Товарищи!.. – крикнул Мазурин.

У «товарищей» на всех было три винтовки Мосина и один «шмайссер». Если не считать «ТТ» в руке одного из командиров.

– Кто вы? – последовал крик.

– Подполковник Красной армии Мазурин и арестованный Касардин!

Один из командиров встал, тот самый, с «ТТ».

– Покажитесь! – приказал он.

Я поднялся, держа руки так, чтобы их было видно. На плече моем висел автомат. Поднялся и Мазурин.

– Подойти ближе! – Видимо, напряжение капитана (я сейчас вижу по петлицам, что это – капитан) было так велико, что я видел побелевшие пальцы, державшие пистолет.

Не опуская рук, я пошел ему навстречу. Выйдя из-за моей спины, рядом шагал чекист.

– Русские… – шептали его губы…

//- * * * -// 

Из окружения нас вышло пятеро. Капитан, мы с Мазуриным и двое бойцов – один совсем молодой шкет и пожилой мужик из-под Астрахани. У нас на всех был капитанский «ТТ», и мы умирали от голода…

Нас чудом не расстреляли с передовой позиции. Поверили тогда лишь, когда капитан, оставив нам «ТТ», поднялся и, плача, пошел навстречу советским окопам…

Его приняли, и через минуту шестеро крепких бойцов из разведки заволокли нас, обессиленных, в траншею.

– Откуда вы? – спрашивал командир батальона, седой как лунь майор.