Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев

Гм, а все-таки странно, что никто здесь, оказывается, никакого Евгения Викторовича не знает. А ведь он как будто бы совсем не хвастун…

С самого детства была у Яши забавная черта — что он понять сразу не мог, то мысленно складывал в какой-то ящичек в голове, где непонятки и лежали, дожидаясь своего решения.

Наверное, это у него от папы. Папа всегда был человеком любознательным, бесконечно читал разные популярные книжки, от всяких там невидимых миру связях всего живого в природе до последних физических открытий. Наверное, он был рожден для того, чтобы стать ученым, но в те далекие времена у отделов кадров были свои высшие соображения относительно того, чем должен заниматься беспартийный еврейский юноша. Хорошо хоть дали возможность окончить Автодорожный институт. Хотя и по дорожно-строительной части карьера у отца тоже так и не сложилась. И не только из-за пятого пункта или отсутствия партбилета. Был он, как любил ему объяснять за бутылкой пива его коллега и единственный товарищ, человеком для дорожных работ неудобным. Ведь деньги на строительстве и ремонте дорог прокручивались огромные, лились, можно сказать, обильным потоком, и не напиться из этого асфальтового потока мог только совсем уж ленивый, глупый или болезненно честный. Что, собственно, было одним и тем же. Ленивым, терпеливо объяснял коллега — а отец потом со смехом передавал всё сыну — Борис Свирский безусловно не был, а вот болезненной честностью страдал в тяжелой форме. И хотя эта болезнь совершенно незаразна, она, тем не менее, представляла для коллег определенное неудобство.

Может, это папа от мамы заразился такой болезнью, думал полушутя-полусерьезно маленький Яша. Сколько он себя помнил, мама всегда читала. Читала не просто, а, казалось, жила тем, что вычитывала. А вычитывала она, судя по всему, вещи мудрые и благородные, думал маленький Яша. Потому что прямо горело всё в ней от каких-то подслеповатых машинописных страничек, которые она приносила домой и читала их всю ночь. На ночь дали, виновато объясняла она Яше, подслеповато щуря глаза под толстыми стеклами очков.

Была у Яши еще одна забавная привычка: он всегда легко зрительно воображал всё то, о чем думал. Вот рассказывал, например, учитель в школе об электронах, и он тут же ясно видел, как они бегут, расталкивая друг друга по проводам. А потом, в институте, когда он познакомился с ними поближе, они уже не представлялись такими безликими и торопливыми. Он их чуть ли не в лицо знал, сам смеялся он над собой. И легко видел мысленно их замысловатые путешествия по проводникам, скачки по туннельным переходам, внезапную стройность их шеренг, когда проводник охлаждался до низких температур, и как эти шеренги быстро маршируют без всякого сопротивления, не мешая друг другу… Но зрительные образы касались не только науки. Так же было и с родителями и с маминым, например, бесконечным чтением. Вот отец говорит матери, да хватит, Зиночка, ложись спать и гаси свет. А мама ни в какую. И вот отец силой затаскивает ее в кровать, целует, а она всё никак не может оторваться от листков. Он ее целует, а она читает.

Потом листки сменили толстые журналы, от которых мама по-прежнему никак не могла оторваться. К временам перестройки Яша был еще совсем крохой, но уже умел кое-как читать и успевал прочесть хотя бы названия всех этих романов и повестей, которые обрушились на страну после того, как прорвало несокрушимую, казалось, цензурную дамбу, которую столько лет любовно, как бобры — свои плотинки — строили и постоянно подправляли власти. «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Чевенгур» Платонова, «Дети Арбата» Рыбакова, Солженицын — не было им числа.

Папа говорил ему:

— Это наше счастье с тобой, что мама не родилась лет на пятьдесят раньше. Иначе быть бы ей пламенной большевичкой с маузером на боку или на худой конец с прокламациями, спрятанными под кожаной тужуркой. Или эсеркой.

— А что лучше, пап?

— Всё хуже. Это были фанатики, по крайней мере, в то время.

— А что такое фанатик?

— Это человек, который уверен, что только он знает истину и готов огреть ближнего своего дубинкой по голове, чтобы ему было легче засунуть туда эту истину.

— А для чего это ему? Они что, все убийцы?

— Не-ет, сынок. Просто убийца это человек вполне естественный. Он тебя норовит укокошить из-за денег, из мести или просто потому, что ты ему мешаешь. А фанатик готов тебя засадить в тюрьму или даже отправить на тот свет для твоей же пользы, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты понял истину. Ведь еще сотни лет назад инквизиторы сжигали еретиков на кострах для их же, как они уверяли, пользы, для спасения их бессмертных душ.

— Как это может быть, пап? Как можно убивать человека, чтобы ему было лучше?

— Я ж тебе объясняю, что потому он и фанатик, что несокрушимо уверен в своей правоте.

Так с тех пор и побаивался Яша фанатиков.

В зал вошел Евгений Викторович, нашел глазами Яшу и улыбнулся.

— Давно ждете? — спросил он, с облегчением усаживаясь за стол.

— Да нет, несколько минут.

— Дел невпроворот. Вот уж никогда не мог представить себе, что у президента сравнительно небольшой компании может быть столько дел. Удивительно еще, что находятся желающие протирать штаны и портить нервы на такой работе. Да что желающие, — улыбнулся он, — вы обратили внимание, какое лицо было у Юрия Степановича, когда Петр Григорьевич объявил о моем назначении?

— Не было у него никакого лица.

— То есть?

— Он не только потерял самообладание, он и лицо потерял.

— Это верно. А как вы, наш бывший Вундеркинд, а ныне вице-президент? В ислам еще не перешли? — Евгений Викторович заметил недоумевающий взгляд собеседника, мгновенно осекся и поспешил отвлечь Яшино внимание от вопроса. — Вы догадываетесь, почему я пригласил вас в ресторан для разговора, а не к себе в кабинет?

— Очевидно потому, что здесь меньше шансов, что нас кто-нибудь будет подслушивать.

— Совершенно правильно. Но давайте сначала сделаем заказ. Выбирайте что вашей душе угодно, но могу рекомендовать в качестве антипасто…

— Что это?

— Это по-итальянски закуски. Здесь очень вкусное прошутто. Это такая пармская копченая ветчина, прозрачная как бумага. Это, друг мой, не ветчина, а произведение искусства. Каждый окорок выдерживается около двух лет, представляете? И не каждой свинье выпадает честь превратиться со временем в прошутто. Ее заслужить еще нужно. Прошутто с дыней — это, поверьте мне — одно из высших достижений итальянской культуры. Это, дорогой Яша, Леонардо да Винчи итальянской кухни.

— Уломали, — засмеялся Яша. — Так и быть. Как не потрафить президенту компании?