Молнии Великого Се (СИ) - Оксана Токарева

— Я не стану биться с тобой, Ураганов Приемыш! Велика честь победить противника, который еле на ногах стоит!

— Какое благородство! — рассмеялся ему в лицо Ветерок. — Много ты об этом думал, когда посылал две дюжины своих наемников против раненого и старика!

— Есть и другие способы отстоять Правду! — подсказал Словорек.

Скисший было Дол оживился.

— Поскольку суд происходит на нашей земле, и поскольку в этом деле оказались замешаны мои родичи, я требую, чтобы право решения принадлежало Духам Земли! — проговорил он, незаметно подмигивая Синеглазу.

Птица в протестующем жесте подалась вперед. Она знала, как судят духи Земли.

У жителей травяного леса, как и у любых народов, мыслящих категориями мифологического сознания, существовал обычай в подобных вопросах доверять воле духов прародителей. Так, в роду Воды, например, подозреваемого в совершении какого-либо преступления, а также того, кто его обвинял, бросали связанными в воды Фиолетовой и затем наблюдали, кто дольше продержится на плаву. В роду Огня предлагали достать голыми руками из жаровни какой-нибудь железный предмет. В роду табурлыков или зенебоков обвиняемого оставляли один на один с животным, от которого вел свое происхождение род…

И все же обычай, существовавший в роду Земли, представлялся Птице наиболее варварским. Ибо здесь ищущему Правду и отстаивающему ее предстояло услышать гробовую тишину и почувствовать могильный холод, будучи погребенным заживо в каменном саркофаге на глубине в человеческий рост. Пока хватит воздуха в каменном мешке, пока достанет сил задерживать дыхание, пока страх перед неизбежной карой Великого Се не заставит признать свою неправоту, дав об этом сигнал на поверхность.

Птица знала, что из тех, кто соглашался на испытание, в живых оставалась только треть, а из тех, кого откапывали и откачивали, едва не половина трогались умом.

Но Ветерок уже шагнул вперед, кивком головы подтверждая свое согласие.

========== Соль земли ==========

В тяжелой чугунной голове разом звонят десятки тысяч колоколов, едкий, холодный пот противными липкими струйками стекает по груди, смешивается с кровью, язвя открытые раны, заливает лицо. И ничего нельзя с этим поделать, так как руки и ноги связаны прочными ремнями зенебочьей кожи. Кабы не эти ремни, разве болтался бы привязанный к перекрытию храма темных богов вверх ногами точно окорок, разве слушал бы десятки тысяч колоколов, изнутри разрывающих голову. Разве пытался бы вытянуть из тягучего, зябкого студня, по недоразумению называемого воздухом, пару молекул кислорода, зная, что любой вдох будет сопровождать режущая до одури боль в помятых ребрах, а колокола, которые, конечно, не колокола, а прилившая к голове кровь, будут звонить как на пасхальной седьмице.

— Долго еще? — сквозь колокольную завесу слышится голос княжича.

— Сейчас, сейчас! — ревет Ягодник.

Дюжинный искренне любит работу палача. Он связывает и без того перетянутые до костей руки пленника еще одним ремнем от вьючной упряжи и прикрепляет другой конец к седельной луке зенебока одного из наемников.

— Давай! — орет Ягодник.

Солдат понукает зенебока, тот трогается с места, и все существо пронизывает жестокая боль. В попытке кое-как сберечь выворачиваемые плечевые суставы, тело выгибается дугой. Но это мало помогает: натянутые до предела сухожилия ошалело шлют в мозг сигнал SOS. Колокола в голове превращаются в орду обезумевших от опьянения постоянно ускоряющимся темпом барабанщиков.

— Ну как? — нетерпеливо вопрошает Синеглаз. — Мы не можем ждать! Девчонка с кавучонком Обглодышем уйдут слишком далеко.

— Сейчас! — сопит Ягодник. — Наподдай-ка еще немного!

Ряд коротких, обжигающий ударов по обнаженной спине. Кажется, это плеть. Тело непроизвольно содрогается и слышится какой-то жесткий хруст в области правой руки, за ним новая вспышка боли. Единственное спасение — нырнуть в мутный омут беспамятства. Но сейчас это опасно. Слишком многие в таком состоянии выдавали государственные тайны и предавали друзей.

В прошлый раз было проще. Тогда они не спрашивали ничего, и все методы устрашения применялись лишь с целью сломить волю. Сейчас надо держаться сколько можно. Чем дольше они здесь провозятся, тем дальше Птица с мальчиком успеют уйти.

Чтобы еще больше их раззадорить, приходится собрать последние силы и, выругавшись как можно крепче, сплюнуть кровь Ягоднику на башмаки.

Ягодник в ответ разражается такой божбой, какой не слышали и темные духи, в честь которых возвели этот храм. Синеглаз покидает седло своего зенебока и подходит совсем близко. Вид у него сейчас странный. Зрачки глаз узкие, как у прищурившегося на солнце кота, ноздри трепещут, оскаленный зловещей усмешкой рот щерится удлиненными острыми клыками, волосы развеваются по ветру, точно львиная грива.

— Сейчас он заговорит! — по-змеиному или, скорее, по-кошачьи шипит княжич.

Он поднимает правую руку. Что за странное приспособление? Никаких крепежей не видно, но на каждом пальце правой руки княжича надето по острому, изогнутому кинжалу. Трехрогий великан! Это никакие не кинжалы! Это когти! Длинные, изогнутые, как у горного кота или табурлыка, да и кисть чересчур похожа на лапу хищного зверя!

Поиграв когтями возле лица, чтобы пощекотать нервы, Синеглаз проводит своим оружием вдоль груди, пленника, оставляя страшные кровавые борозды. Приходится прокусить насквозь губу, чтобы не закричать.

— Это я тебя только погладил, Ураган! — смеется княжич. — В следующий раз закогчу по-настоящему!

Он делает красивый кошачий замах, и мир погружается в страшный, сумеречный хаос….

— Ты когда-нибудь закончишь валять дурака или нет?

С обширной лысины следователя градом льется пот, дыхание едва не более тяжелое, чем у заключенного, костяшки пальцев сбиты.

— Я не понимаю, что вам от меня нужно.

Сил больше нет висеть на вывернутых руках, при каждом вдохе захлебываясь собственной кровью, и при этом еще пытаться что-то сказать. Ну почему вы считаете, что лицо человека — это боксерская груша, и что, если бить крепче, это поможет выбить согласие. Не на того напали. И так, благодаря этой злополучной публикации, они узнали слишком много. С другой стороны, даже тысяча ключей не помогут, если не знаешь, где находится дверь.

Потный следователь куда-то уходит, а его место занимает другой.

Он высок, строен, изящен и изысканно красив. От его новенького с иголочки мундира и пепельно-дымчатых волос, кажется, исходит мягкий, молочно-серебристый свет. Черты лица, несомненно, правильные, но их не запомнить и не разобрать. Кажется даже, что весь этот тщательно выстроенный облик, это что-то произвольное, текучее и непостоянное, как экзосферный протуберанец или комбинация струй фонтана. Такое ощущение, что для этого существа понятия материя и энергия давно стали тождественными.

Вместе с его приходом в душной, затхлой камере появляются прохлада, свежесть и покой, куда-то уходит боль, а отчаяние и безысходность сменяются надеждой.

«Вот ты какой! — проникает в сознание чужая, но,