Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна

Было темно, когда отец разбудил меня.

— Сын, просыпайся! Дело есть.

— Па, я спать хочу, — пробубнил я спросонья, закрываясь одеялом. Это было морозно-обжигающее утро из тех, какие бывают в Коннектикуте зимой. Когда нос не хочется из-под одеяла показывать.

— Давай-давай, ковбой. Поднимайся! Набери ведро теплой воды и захвати чистых тряпок. Кажется, Миракл собралась разродиться. Перед тем как ложиться, я ее смотрел, и думалось — к завтраму. Но, похоже, нет. Слышишь, как заладила: «му» да «му». Нужно поспеша-ать, — вкрадчиво протянул отец последнее слово.

Я нехотя поднялся, и через минут десять оба мы брели вдоль бесконечного коровника. Никогда раньше загон не казался мне настолько длинным. Отец подсвечивал путь переносным фонарем, и качающийся луч убаюкивал, как маятник гипнотерапевта. Я еле перебирал ногами и тащил в каждой руке по ведру, стараясь не расплескать.

— Не нравится мне все это, — приговаривал отец.

— Что?

— Слышишь, как она стонет. Странный какой-то стон. На нее не похоже-е. — Он всегда тянул концовку слова, когда, заканчивая фразу, уже думал о другом.

— Будто ты знаешь, что на нее похоже, а что нет, — пожал плечами я. — Обычное мычание. — Мне все еще сильно хотелось спать, и я немного злился, что отец меня растолкал. Тогда мне только исполнилось пятнадцать, и я не привык, что вдруг стал для него мужчиной. Отец вечно приговаривал: «Вот я в твои годы…» — и это означало, что надо соответствовать.

— Конечно, я знаю Миракл, — удивился и даже немного возмутился отец. — Я сам принял ее у Берты и растил сызмальства. Я знаю, как мычит Миракл. Мычание у нее спокойное и низкое. Но не теперь. Прислушайся — Он повел ухом, как охотничий пес, и изобразил высокое и тонкое: —«Му-у-у», — а потом добавил: — Не нравится мне все это.

Когда мы вошли в коровник, отец включил рубильник и, кинув взгляд на загон, где содержалась корова, припустил к ней со всех ног. Его резиновые сапоги скрипели о влажный дощатый пол.

— Скорей, скорей за мной, — подгонял отец. И я семенил, расплескивая воду. Бежал следом, как тонконогая неуклюжая цапля.

Влетев в загон, отец упал на колени и подхватил обеими руками посиневшего теленка. Тот безвольно болтался, вися на пуповине. А Миракл выла, подергивала ногой и крутилась вокруг своей оси в попытке до конца разродиться.

— Давай расстилай тряпку, — скомандовал отец. — А вторую смочи теплой водой.

Сам же он, недолго думая, уложил малыша набок и принялся делать тому непрямой массаж сердца. Это казалось бесполезным. Детеныш не выглядел живым. Но отец не сдавался. Нагнулся, припал к маленькой телячьей морде и окончательно сразил меня тем, что выполнил новорожденному искусственное дыхание рот в рот. Малой дернулся, стал перебирать копытцами и задышал. Отец расхохотался, а потом добавил:

— Успели. Как чувствовал, что надо поспешать.

— Ты герой, пап, — вырвалось у меня. Никогда раньше я не видел, чтобы кого-то вернули к жизни у меня на глазах. Но тут отец переменился в лице и, наклонив голову набок, как местный шериф Мак Фудди, не переносящий похвалы в свой адрес, произнес:

— Может быть, сейчас я сделал очень плохую вещь.

— Какую же плохую, отец? — удивился я.

— Может быть, сейчас я нарушил ход вещей.

— Но ты спас живое существо?

Отец покачал головой в манере всезнайки, которая частенько раздражала меня, и, щурясь, пояснил:

— Я скажу тебе одну непопулярную и, может быть, вредную штуку, но постарайся ее запомнить: не всех и не всегда нужно спасать.

— Как это? Если можешь, то непременно нужно!

— Некоторые люди очень увлекаются спасительством, сын. А между тем каждый приходит сюда за своими уроками. Ной — и тот, построив ковчег, взял только каждой твари по паре. Он знал, что если попытается взять больше, то не выплывет.

— Это с ковчегом все просто. Ной точно знал его размер и мог посчитать, сколько живности туда поместится. А как быть с другой помощью? С такой, где не измерить?

— Штука в том, что ты сам и есть ковчег. Ты один знаешь, сколько «туда» влезает. А если судно начинает тонуть, оно ведь заметно. Видно, сын. Это надо быть дураком, чтобы не замечать, что тонешь. Вот я тебе и говорю, чтобы ты запомнил, что всем помочь не сможешь. И если кто тебя за собой на дно потянет, надо этот балласт скидывать. Без сожаления скидывать. Понял?

— Понял, — ответил я.

Хотя ничегошеньки я тогда не понял.

В тот день Рамзи явился к нам на виллу в районе обеда. Пришел за Джесс. Настроен он был решительно. Никогда раньше я его таким не видел. Парень узнал про Лауру. Скрывать от него что-то теперь не имело смысла. Так бы и околачивался вокруг. Пытался бы спасти свою принцессу. Пришлось посвятить его в тайны нашего Букингемского дворца. Гиг взял разъяснительную беседу на себя. Все по полочкам разложил. Только это не помогло.

«Извини, но именно ты выглядишь тут главным злодеем, — проговорил Рамзи с чувством отвращения, а потом добавил: — Трахать невесту друга на его свадьбе! Ты подонок, каким и руки не подают». Гиг не дал ему договорить. Бросился на бармена с кулаками. Тот в ответ ухватил обидчика за ноги, и оба они, повалившись на пол, сцепились в мальчишеской борьбе. Словно затянутые в морской узел, пыхтя, катались они по полу и лупили друг друга. Я вскочил с дивана, но разнять дерущихся оказалось непросто. После нескольких попыток ненадолго я остановил драку. Только из-за моей спины эти двое продолжали грозить друг другу. Как только мой контроль ослаб, Гиг прыгнул на Рамзи и повалил его на диван. Я опять ринулся их разнимать. Пытался достучаться словами. Все без толку. Они были слишком увлечены ненавистью. Драка их казалась мне бесконечным, плохо срежиссированным эпизодом, в котором на самом деле не осталось ни огня, ни страсти. Колотили они друг друга скорее по инерции. Труди носилась позади нас и издавала странные звуки. Вероятно, сказывалось эмоциональное напряжение. Иногда я слышал что-то похожее от нее по ночам, когда она просыпалась от мучащих ее кошмаров. Даже не совсем просыпалась. В такие моменты она пребывала в беспамятстве. Бормотала несуществующие слова и не узнавала меня. Она научила, что тогда надо звать ее по имени. И я звал. Приговаривал: «Труди, Труди, Труди». И она возвращалась. Или не возвращалась, но успокаивалась, засыпала рядом со мной, все так же постанывая, будто убаюкивая себя детской бессвязной песенкой.

Теперь же я был занят дракой и не мог позвать ее по имени. Не мог вернуть ее. А сделать это было нужно.

Удар пришелся мне в шею. Он не был сильным, но от неожиданности я не удержался на ногах. Падая, я увидел, что лечу головой аккурат в металлический уголок журнального столика. И знаете, это правда. Перед глазами пробегает вся жизнь. Будто откручивает пленку с конца к началу. Я видел наше утро в постели и слышал джаз. Потом был ангар и распоротые холсты. Многодетные отцы и сухое молоко в банках. А потом все полетело быстрее, и я увидел первую встречу с Труди. Как хороша она была! Я подумал, что она не может быть настоящей. Что она точно аферистка и ничем хорошим дело не кончится. Как знал. Потом я увидел теленка, висящего на пуповине. А потом отца. Он протянул ко мне руки. «Небо низко», — покачивая головой, сказал он. «А я как раз недавно заметил, что небо низко», — ответил я ему. «Вот и сбылось. Вот мы и встретились». Отец посмотрел на меня с доброй укоризной и похлопал по плечу. Я был рад ему. Очень рад. Но последним, что я видел, было лицо Труди в солнечных лучах под широкополой шляпой на утреннем пляже. Я уже уходил, но обернулся, чтобы взглянуть на нее в последний раз. Она сидела там, обдуваемая ветром, и шутила про бесконечных обезьян. А потом сказала: «Давай-ка и правда заведем небольшую фермочку, родной, и начнем выращивать тепломордых телят». Голос ее звучал сначала громко, а потом все тише. Он таял, продолжая доноситься откуда-то издали и распадаться на отдельные звуки: «Те-пл-ом-ор-ды-хт-ел-ят. Т-е-п-л-о-м-о-р-д-ы-х т-е-л-я-т». Я не отвечал и улыбался. Я всегда улыбался, глядя на нее.