Падение царского режима. Том 4 - Павел Щёголев

Спальня князя помещалась рядом с кабинетом, и в ней в правом углу, кроме висевших икон, стояло большое распятие; здесь у князя, при возвращении А. Н. Хвостова с первого всеподданнейшего доклада, когда он докладывал обо мне и когда я его сопровождал в автомобиле в Царское Село, по случаю назначения было отслужено первое молебствие. Это было настояние князя, для нас неожиданное; заехали же мы к нему потому, что князь об этом накануне нас просил; молебствие служил случайно в ту пору находившийся у князя архимандрит Августин, прибывший за новостями от владыки Варнавы из Москвы и привезший тогда от владыки прошение в синод с свидетельством о болезни и с просьбой об отпуске.

Распутин после обеда уехал, расцеловавшись со всеми нами, а мы остались, чтобы обменяться впечатлениями от свидания с ним, не особенно всех нас удовлетворявшего. Из свидания мы вынесли убеждение о трудности, без соответствующей подготовки почвы, проведения при нем намеченной уже на пост обер-прокурора св. синода кандидатуры свойственника А. Н. Хвостова директора департамента общих дел Волжина[*]. Князь против этой кандидатуры ничего не имел, потому что А. Н. Хвостов обещал князю не только оставление его в ведомстве св. синода, но и установление хороших отношений между ним и Волжиным.

С Волжиным я лично был знаком ранее, и мы взаимно друг к другу хорошо относились; я знал Волжина еще в Киеве, когда я был в канцелярии генерал-губернатора при гр. Игнатьеве и Драгомирове, и Волжин в ту пору был предводителем дворянства по назначению; затем уже в Петрограде я имел с Волжиным неоднократные служебные свидания, когда он был губернатором в Царстве Польском, а потом в Холмской губернии. Волжин был лично известен государю; его сыновей, служивших в гвардейских частях Петрограда, знал отлично государь; Волжин имел придворные связи и хорошие знакомства в петроградском обществе. Волжин — человек верующий, любитель старого церковного напева и церковной старины. С Распутиным он не был знаком в этот период времени. Мы понимали с А. Н. Хвостовым, что уход Самарина, против которого также шел и Горемыкин, не без воздействия кн. Андроникова, безусловно взволнует не одну Москву, где любили и знали Самарина, заденет и обидит не одно дворянство, где Самарин пользовался крупным весом и влиянием, и не одну Государственную Думу, приветствовавшую его назначение, а общественное мнение России и те круги православного духовенства, которые, во главе с митрополитом Владимиром, видели в его назначении начало новой эры в деле церковного управления. Вместе с тем мы знали, что Саблер-Десятовский уже делал попытки примирения с Распутиным и был у него, как мне было известно, несколько раз и что если Распутин не мог еще забыть ему дела имябожцев[*], которых он всецело поддерживал, по вполне бескорыстным побуждениям (дело это проходило при мне при министре Маклакове и Джунковском), то не было уверенности в том, что такое примирение не может последовать, так как Саблер хорошо знал Распутина, по моим сведениям, собирался его посетить (он еще не переезжал тогда с дачи в Ораниенбауме в Петроград) и знал что Распутин в кн. Андроникове имел человека верного и преданного ему.

Поэтому, убедив кн. Андроникова в политическом значении, с точки зрения настроения широких кругов русского общества, вопроса о заместительстве Самарина, с чем он согласился, решено было выставить ее доминирующей как во дворце, где заслуг Самарина в прошлом и в особенности по устройству церковных торжеств в юбилейном путешествии августейшей семьи в 1913 г. не забывали и всегда вспоминали о нем с теплотой, так и внедрить ее в сознание Распутина.

[в pdf-файле отсутствуют страницы 165-172 оригинала. – Прим. В.М.]

мер, не жалея, по приказанию А. Н. Хвостова, агентурного фонда на предупреждение проникновения в общество сведений и фактов из жизни Распутина, на влияние на Распутина в том отношении, чтобы он был более разборчив в своих знакомствах, на развитие с этой целью около Распутина кружковой жизни из тесного обихода более расположенных к нему лиц, на усиление более благотворного на него влияния из числа тех дам, которые его почитали, не проводя через него никаких своих дел (к сожалению, таких было очень мало), на уменьшение посылки им на сторону благотворительных писем, преимущественно с подательницами таковых, на борьбу с разного рода влияниями на него и т. п. А. А. Вырубова не только согласилась с этим, но просила нас, насколько возможно, отдалить от Распутина лиц, имеющих на него дурное влияние; как оказалось, она, зная Распутина хорошо, знала также, как было трудно, а в некоторых случаях бесполезно сдерживать его, ибо это только озлобляло его. В этом духе, приблизительно, но отнюдь не опорачивая Распутина и даже защищая его и указывая лишь на обстановку времени и дурные извне на него влияния, А. Н. Хвостов доложил о том государю и получил его согласие и благодарность. Но это уже относится к последующему времени. В интересах правильности освещения затронутого вопроса о Распутине и хода событий первого времени нашего вступления в должность я должен снова вернуться к началу нашего с ним сближения.

По мере нарастания у меня и А. Н. Хвостова уже личных впечатлений о Распутине при свиданиях с ним у кн. Андроникова, мы начали сознавать, как трудно, при подозрительности Распутина, войти к нему в близкое доверие. Сначала, не зная еще особенностей его натуры и обстановки его жизни этого времени, мы думали, что эту близость можно установить путем денежных подачек ему и полагали, считаясь с авторитетным мнением кн. Андроникова, который и ранее, как я знал, оплачивал на свой счет расходы и по поездкам Распутина на родину и обратным возвращением его в Петроград и денежно его субсидировал, — мы думали, что ассигнованных нами на этот предмет 1.500 рублей для ежемесячных выдач будет достаточно. При этом кн. Андроников советовал нам не только не баловать Распутина, но даже предостерегал нас от непосредственных лично от нас денежных выдач Распутину, указывая на то, что, судя по его личному опыту, Распутин нас тогда завалит просьбами как личными, так и письмами о материальной поддержке обращающихся к нему лиц, что впоследствии во многом и оправдалось. Но так как, в силу приведенных мною выше обстоятельств, поведение Распутина, в течение первого периода времени по его приезде, поколебало у нас веру в правильность некоторых выводов о нем кн. Андроникова, то после брошенного Распутиным на обеде у кн. Андроникова упрека за нелюбезный прием его Хвостовым в Нижнем-Новгороде с упоминанием о 3 рублях, которые тогда только и были у него, Распутина, на обратный его билет в Москву, видя, что сделанный мною Распутину намек о выдаче ему ежемесячной, через князя, означенной субсидии, не произвел на него особого впечатления, мы, выйдя от кн. Андроникова в один из этих ближайших дней решили, секретно от кн. Андроникова, дать Распутину, как бы в благодарность от нас, единовременно более крупную сумму; в виду этого на другой день в квартире кн. Андроникова, воспользовавшись его частыми отлучками к телефону, оставшись с Распутиным в зале, я передал ему в конверте три тысячи, сказав, что это от меня и А. Н. Хвостова ему благодарность за его к нам расположение. Деньги он взял, не открывая конверта, скомкав в руке, поспешно положил в карман, расцеловался со всеми и заторопился уходить.

Спустя, затем, некоторое время, когда мы уже несколько пригляделись к Распутину (это уже было после проведения кандидатуры Волжина, когда приехал вызванный нами из Москвы епископ Варнава) и поняли, что с ним надо все время поддерживать отношения, а между тем, политическая жизнь того времени и служебные обязанности, в особенности на первых порах вступления в должность, требовали внимательного нашего к себе отношения, у нас явилась мысль приложить все усилия к тому, чтобы удалить на некоторое время Распутина из Петрограда путем устройства его поездки по монастырям, затянув, затем, эту поездку на возможно более долгий срок с тем, чтобы к моменту открытия Государственной Думы Распутина в Петрограде не было.

Во время моего директорства, после речи А. И. Гучкова в Государственной Думе о Распутине, министрам внутренних дел, при содействии писем Богдановича и кн. Мещерского, это удавалось делать, и Распутин, хотя и неохотно, но сознательно подчинялся этому и уезжал из Петрограда. Этим путем мы имели в виду не только дать себе возможность спокойно работать, но главным образом, хотя бы на время заставить общество несколько забыть о Распутине; в думскую же среду мы предполагали провести слух о том, что нам удалось ослабить влияние Распутина в сферах настолько, что Распутин поехал не домой, как всегда, а по монастырям для того, чтобы этим смирением восстановить подорванное к себе у высоких особ доверие и тем убедить влиятельных членов и председателя Думы не мешать нам в нашей дальнейшей в этом направлении работе открытыми выступлениями против Распутина, так как последние, в силу особого склада характера августейших особ, усиливали только положение Распутина. В сознании же А. А. Вырубовой, на которую должны были воздействовать епископ Варнава, кн. Андроников и А. Н. Хвостов, а затем, в особенности в дальнейшем, и государыни, с которой на эту тему должен был говорить епископ Варнава и при случае А. Н. Хвостов, который потом уже имел в виду об этом доложить и государю, имелось в виду провести ту мысль, что в обстановке переживаемого в ту пору момента такая поездка по святым местам не только будет полезна в интересах умиротворения Государственной Думы, но она рассеет всякие несправедливые толки о жизни Распутина и будет свидетельствовать о религиозных порывах духовной стороны его натуры во время войны.