Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

…Настя не помнила, как дошла до банкетного зала. И потом, вспоминая тот день, поражалась: как же ей удалось? Ничем себя не выдать, улыбаться, и послушно выполнять команду «горько», и даже великосветски беседовать по-английски с будущей (то есть, уже с настоящей) свекровью.

Мама смотрела на нее настороженно – кажется, она тоже знала о том, что суд уже состоялся. А Настя думала – в бессильной злобе, скрытой под маской счастливой невесты: «Ах ты, ехидна! Ненавижу! Обошла меня, обмишурила! Да ты с самого начала знала, что все будет именно так! Что Сеню – посадят, и посадят надолго. И этого адвокатишку специально нашла, и специально его проинструктировала! Да вы с ним просто надо мной издевались!»

Настя снова покинула банкетный зал.

В этот раз отправилась на второй этаж, в тот самый бар, где она когда-то так бесславно накачалась коктейлями. И откуда ее спас Сенька Челышев.

Бармен радостно приветствовал красавицу-невесту. «Устала от банкета? Пришла отдохнуть? Ну, отдыхай, я только рад!»

Он тут же спроворил ей «коктейль от заведения» – тот самый «шампань-коблер». И Настя, вопреки запретам врачей, сделала пару глотков.

«Пью за тебя, Сеня. И – обещаю тебе. Пусть я замужем за другим, но я тебя не забуду. И не отступлюсь от тебя, никогда! Я по всем инстанциям пойду, всех закидаю жалобами и апелляциями. В прокуратуру, в ЦК, в КГБ буду писать. Буду требовать пересмотра дела, буду настаивать на доследовании… Да я до самого Горбачева дойду! Лично!… Слышишь меня, а, Сень? Веришь мне, любимый?»

Часть третья

Рок-н-ролл на рассвете

Глава 7

Казалось, Настя никогда не привыкнет.

Не привыкнет к тому, что бабушки с дедом больше нет. Не привыкнет к своему мужу, Эжену. К его утреннему халату и небрежному «Доброе утро, цыпочка». Не привыкнет к тому, что Эжен ласково-фамильярно зовет ее мать «тещенькой». Не привыкнет, что у нее теперь есть сын. Сын Арсения. И он называет Эжена «папика»…

И, главное, она не могла привыкнуть к тому, что рядом с ней больше нет Сени…

Новая Настина жизнь была, безусловно, комфортной. Она хорошо одевалась. Муж регулярно выводил ее в свет. (Так и говорил: «В этом месяце в Большом театре опять премьера. Придется идти».)

Хозяйство и детские болезни не утомляли ее – помогали домработница и няня. Настя отлично выглядела – спасибо косметологу и парикмахерше из «Чародейки». Настя научилась вкусно готовить и легко находила общий язык с маленьким сыном. Словом, жена-картинка. Идеальная молодая мамаша из советской великосветской семьи. А то, что в душе у нее черным-черно, никто ведь не узнает!

В обществе Эжена и мамы Настя чувствовала себя ребенком. Любимым, желанным – но ребенком. Цыпочкой. Дочуркой. Дурочкой.

Дочурку красиво одевали, баловали и оберегали от хлопот. Взамен просили немного: быть милой и – забыть Сеню. Забыть навсегда. Будто и не было такого Арсения Челышева, будто и не жил он в их квартире, и не учился с ней на одном факультете…

«Я не забуду его никогда», – думала Настя.

Но вслух имя Сени никогда не произносила.

«Может быть, он пишет мне письма».

Может быть. Только ей их никогда не покажут. Ей даже письмо от школьной подружки, уехавшей на Сахалин, отдали уже вскрытым…

И Насте просто повезло, что бабушка Арсения отправила ей послание – заказным письмом. Обратный адрес: «Южнороссийск, Челышева Татьяна Дмитриевна»…

Почтальон пришел, когда дома осталась она одна. Мама была на работе, а муж находился в одной из своих загадочных командировок – поездок, из которых он привозил кучу заграничных подарков: шмоток, золота, ликеров, виски, сигар. После каждой такой поездки Евгений ударялся в трех-четырехдневный тяжелый запой, и на эти дни Настя оставляла его одного. Сбегала из квартиры на дачу (если жила в квартире), или с дачи на квартиру (когда проживали на даче).

Настя нервно разорвала конверт.

Чуть дрожащий старческий почерк с милыми старорежимными завитушками:

Дорогая Настя!

Пишу вам оттого, что уверена: Вы, несмотря ни на что, были (и остаетесь!) настоящим другом для Арсения. И я ни на секунду не сомневаюсь, что Вы не оставили (и не оставите) его в беде. Излишне, наверное, говорить о том, что я, как и Вы, не верю в те нелепые, страшные обвинения, которые обрушили на него. Я уверена: он будет оправдан, рано или поздно. Он выйдет на свободу, – и Вы, Настя, снова встретитесь с ним и будете жить вместе долго и счастливо.

Боюсь только, что я не доживу до этого светлого времени. После смерти моего мужа, Николая Арсеньевича, здоровье мое пошатнулось. Давление скачет. Голова порой очень сильно кружится. На днях тут я даже упала в ванной и боялась, что сломала ногу, – да, слава богу, все обошлось.

Настенька! После того, как не стало Ваших дедушки и бабушки, после того, как умер мой Николай Арсеньевич, у меня не осталось никого в этом мире, кроме Сенечки и Вас. Если бы Вы знали, как мне хочется встретиться с Вами! Как хочется снова повидаться, поговорить! Ради этого я была бы даже готова приехать к Вам в Москву, но, боюсь, мое здоровье не позволит мне совершить такое долгое и утомительное путешествие. К тому же Ваша мама, Ирина Егоровна, как мне кажется, не слишком была бы рада мне. Поэтому я прошу Вас, Настенька: приезжайте ко мне в Южнороссийск. Приезжайте в любое удобное для Вас время, ваша комната (в которой Вы жили тем летом, помните?) Вас ждет.

Далее следовали традиционные расспросы о сыне – маленьком Николеньке, о том, как обстоят Настины дела в университете. А затем, уже после прощания и подписи, бабушка Арсения, всегда сдержанная как и в жизни, так и на бумаге, писала в постскриптуме:

Настенька, пожалуйста, приезжайте!! Мне очень, очень надо с Вами поговорить!!!

Слова «приезжайте», «поговорить» и «очень, очень надо» были подчеркнуты двумя чертами.

И эта приписка прозвучала из уст бабушки Арсения – по-старинному сдержанной, по-дворянски благородной – как отчаянный призыв, крик о помощи.

Настя со свойственным ей чутьем сразу поняла: старушка действительно нуждается в ней. И она действительно хочет сообщить ей нечто очень важное.

И тогда Настя, подчиняясь ее зову, в полчаса собралась, вызвала для Николеньки няньку, потом позвонила в аэропорт «Внуково» и через знакомого начальника смены забронировала себе билет на ближайший рейс.

Матери на работу звонить не стала, чтобы избежать тягостных расспросов и взрыва негодования. Легче оставить ей записку на столе в кухне:

Срочно уехала на пару дней в командировку от «Московских новостей». Присмотри за Коленькой.

Негодование матери на нее, конечно же, обрушится, – но потом, позже, по возвращении.