Легенда Лукоморья. - Юлия Набокова

— Жарко тут. Пойду проветрюсь на крылечко.

— Конечно, иди! — кивнула Фрося.— И Кузьму кликни, пусть приходит.

Выходя, я бросила взгляд на печь и вздрогнула. Из глубины тряпья на меня пристально смотрели воспаленные старческие глаза, до краев наполненные болью и безысходностью.

Не успела я выйти за калитку, как из-за соседнего забора сиганул взъерошенный Варфоломей. По ту сторону надрывно орал одноглазый полосатый кот. Белая кошка лениво развалилась на крылечке и делала вид, что разборки кавалеров ее не касаются. Ситуация напоминала анекдотическую «возвращается муж из командировки».

— Что, застукали? — посочувствовала я Варфоломею, убедившись, что поблизости никого нет и никто не будет шокирован моей беседой с говорящим котом.

Тот поднял на меня несчастные глаза:

— Ну почему, как у меня любовь с первого взгляда, так у нее — облезлый кот?! Чем я хуже?

— И много у тебя таких любовей? —- не сдержала усмешки я.

— В каждой деревне,— с достоинством ответил Варфоломей, вылизывая манишку и высокомерно поглядывая на полосатого кота, который затаился по ту сторону забора и не сводил с чужака настороженного глаза.

— Я заметила, И наверняка не по одной. Пойдешь со мной или останещься нервировать соперника?

Варфоломей лениво потянулся и, с удовольствием проследив, как напрягся одноглазый, засеменил рядом.

— Я, может, единственную ищу! — пылко сказал кот.— Чтоб на всю жизнь.

— Любовь одна,— усмехнулась я.— Меняются лишь объекты.

Кот поднял на меня восхищенный взгляд.

— Как ты сказала? Ведь так и есть. А кошки мяучат «гуляка»! Но что я могу с собой поделать, если одна другой краше?

— В моем мире тебя бы кастрировали,— сказала я и осеклась.

— Это как? — озадачился кот и, заподозрив неладное, уточнил: — Это что-то нехорошее?

— Лучше тебе этого не знать.

— Нет, скажи!

— Не скажу!

— Скажи!

— Не скажу.

Скажи, спать не буду!

— Если скажу, точно спать не будешь.

— Скаж-жи-и-и-и-и-и! — протяжно заканючил кот, заставив меня поморщиться.

— Ну ладно, только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

— Говори!

— И сразу говорю: я этого не одобряю!

— Рассказывай!

— Так вот...

От моего рассказа у Варфоломея в жилах кровь застыла, шерсть дыбом встала, глаза округлились, как два блюдца.

— Бреш-шешь! — выдавил он, ошеломленно тряся ушами, словно желая вытрясти из них кошмарные слова.

Я изобразила скорбную гримасу, выражая соболезнования всем миллионам кастрированных котов в моем мире.

— И они это терпят?! Я бы хозяину морду разодрал, а после в омуте утопился! — трагически провозгласил Варфоломей и, покачав головой, посочувствовал — Твой мир злой, Яна. Как ты могла в нем жить?

— Почему могла? — возразила я.— Надеюсь, что еще буду жить.

— И ты вернешься туда, где с котами учиняют такое зверство? — Варфоломей посмотрел на меня, как на врага всего кошачьего народа.

— Такова цивилизация,— заметила в оправдание своего мира я, проходя мимо ветхого, прогнившего от старости и кое-где обвалившегося забора. Впереди не было ни души. Начинало смеркаться, и все крестьяне уже разошлись по домам. Сейчас окна-глазики подмигивали светом лучин, а из труб валил дымок — хозяйки колдовали у печей, готовя сытный ужин. И пусть деревенские слишком бедны для того, чтобы позволить себе жаркое из мяса и жирный творог, как их ближайшие соседи из деревни Большие Бобры, я была уверена, что хозяйка каждого дома расстарается, чтобы накормить домочадцев вкуснейшей кашей, ароматными соленьями или пышными пирогами.

— Таков конец света,— возразил кот и замер с поднятой лапой, зачарованно уставившись в дыру забора.

Заглянув туда, я увидела вросший в землю низенький домишко, который дребезжал и пыхтел, как паровоз, весело выпуская дымок из печи. Позади дома, у забора, женщина в платке доила белую корову. Интересно, это Невеста или Беляна? На крылечке, созывая гостей, вылизывалась трех- цветная кошка. Варфоломей мигом сделал стойку и рванул знакомиться с красоткой. Та заинтересованно замерла, склонив голову и разглядывая кавалера. Все, Варфоломей для меня потерян. Если у кошки не сыщется ревнивый кавалер, то можно быть уверенной в том, где проведет эту ночь любвеобильный усатый брюнет.

— Не подскажете, где Кузьма живет? — окликнула я доярку.

Женщина махнула рукой, указывая направление.

На завалинке у дома Кузьмы сидели три девчонки и лузгали семечки, вынимая их прямо из подсолнечника, росшего у забора.

— Здесь Кузьма живет? — спросила у них я.

Самая старшая, девочка лет десяти, вылупилась на меня светло-голубыми, как у Кузи, глазами:

— Ты, что ли, Аня будешь?

— Ну я.

Девчонки скатились со скамьи и хором завопили:

— Тили-тили тесто, жених и невеста! Тили-тили тесто, к Кузьме пришла невеста!

— Тише вы, балаболки! — Из-за забора показалась усталая женщина в съехавшем на затылок платке.— Чего раскричались?

— Мама,— захлебываясь от восторга, доложила старшенькая,— к Кузьке невеста пришла.

Женщина свесилась через забор и оценивающе оглядела меня с головы до ног, Я не осталась в долгу, отметив, что Кузя явно пошел в более симпатичного отца, тогда как его матушка напоминала ожившего мопса — и широким, словно приплющенным, лицом, и маленькими, будто бы утопленными в лице, глазками, и по-бульдожьи обвислыми щеками, и шеей, собиравшейся складками над проймой домашнего платья, и цепким взглядом. Так вот ты какая, Кузькина мать! Видимо, осмотр женщину удовлетворил, потому что она поспешно распахнула калитку, едва не снеся ее с петель, и выскочила на улицу, широко раскрыв объятья:

— Аннушка, дочка!

Я испуганно попятилась. Но мать Кузьмы в один прыжок подскочила ко мне и прижала к необъятной груди. Ее цепкие объятья пахли кислой капустой и немытым телом.

В следующий миг сильные руки ухватили меня под мышки и уволокли во двор.

— Заходи, заходи, Аннушка, смотри, как живем! Вот изба наша — еще мой батя строил, каждую досочку сам строгая.— Кузина мать, судя по всему, решила устроить мне обзорную экскурсию по семейной «усадьбе» и повела вокруг избы.— Конечно, не царские палаты, но в тесноте, да не в обиде. Есть и погребок для солений. Любишь огурчики соленые? Сама солишь? Конечно, солишь, как без этого! Зимой-то как хорошо груздей соленых или помидорчиков отведать.— Баба тараторила, не давая мне вставить ни слова. Сама задавала вопросы, сама отвечала, и без перехода перескакивала на другую тему: — Печка у нас справная, завсегда теплом обогреет, не боись, зимой не замерзнешь.

— А Кузьма где? — Я все-таки умудрилась вклиниться в ее фонтан красноречия.

— Скоро будет! Соседка позвала дров наколоть, а взамен сметанки свежей пообещала.

Надо будет попросить у него плошку сметаны для Варфоломея. А пока...

— Я попозже зайду...

Но пятерня Кузькиной матери цепко схватила меня за локоть:

— Да куда же? Я же еще не все показала. Вот огородик наш,— приговаривала баба, энергично таща меня вдоль грядок, тесно засаженных ботвой.— Вот картошечка, вот морковочка, вот капустка, вот репка, вот свеколочка. Свеколочка какая в этом году уродилася, слаще сахару! Любишь свеколочку, Аннушка? — не дожидаясь моего ответа, она наклонилась к грядке и, дернув за ботву, вытащила из земли свеклу и сунула мне в руки.— Кушай, доченька. Ишь какая худющая! Работящая, поди! Али родители тебя не кормят? — Она неожиданно притормозила и пристально глянула на меня.— Родители-то у тебя есть?

— Есть,— кивнула я, чувствуя себя обвиняемой на допросе у строгого прокурора.

— Да ты кушай, кушай!

Я с сомнением скосила глаза на грязную, в комьях земли, свеклу. За кого меня здесь принимают?

— Оба? — тем временем требовательно осведомилась баба.— И мамка, и батька?

— Оба,— кивнула я, заметив за соседским забором упитанную хавронью, которая с явным гастрономическим интересом поглядывала на свеклу в моих руках.

— Вот и ладненько,— лицо хозяйки прояснилось,— сват и сваха, значит. Промышляют чем или хозяйство ведут?

Свинка тем временем уже поравнялась с забором и про- сунула пятачок между досками, жадно принюхиваясь к свекле. Осталось только подловить момент!

— Мама — по хозяйству, папа — промышляет.— Воспользовавшись тем, что Кузькина мать наклонилась к грядке, чтобы подвязать огурцы, я убрала руку за спину и протянула свеклу голодной хавронье. За спиной душераздирающе чавкнуло, в руке заметно полегчало.

Кузькина мать, вздрогнув, разогнулась и с подозрением уставилась на меня. Я пару раз жевнула и облизнулась.

— Свеколка у вас — объедение!

— Ты уже всю съела? — поразилась она.

Вместо ответа я вынула руку из-за спины и продемонстрировала все, что осталось от щедрого угощения,— ботву.