В день, когда магия замрет - Карочка —

— Мой отец тоже так говорил, — кивнул Нотт, — Но его убили за его промах собственные же товарищи.

Верить в Поттера? Надеяться на него? Служить ему?

— Нет! — воскликнул Малфой, но когда в его сторону начали оборачиваться, перешел на шепот, — Разве вы не помните, что Поттер сделал с этим Дадли за его предательство?

— Он ведь не убил его, — пожал плечами Кребб.

От шока Малфой попятился — что бы Кребб брал отличную от него позицию?!

— Пойми, Малфой, на войне все не так, как в мирное время! — зашипел Бергул, — Нас могут убить, а не просто пожурить и снять баллы! Идти против Гриффиндорцев и делать им пакости — это ладно, но идти против всего сообщества…

— Господин защитит нас!

— Нет, Малфой, не защитит. Поттер защитит нас. Как бы глупо это не звучало — я верю ему и верю в него. За ним идут и за него отдают жизни. Не может быть, чтобы он не стоил этого.

И встав на ноги, Нотт двинулся в сторону шумной компании, громко обсуждающей перспективы последующих действий. Бергул покачал головой и отошел к друзьям.

Малфой почувствовал себя поверженным. Неужели все, что они говорят — правда? Неужели отец все это время лгал? Зачем? Может он сам не понимал, что то, что он говорит — заблуждение?

Что с миром, что с людьми?…

По толпе вдруг прошлась тишина — мадам Помфри вышла из палатки и Поттер тут же кинулся к ней. Черной тенью он навис над врачом и что-то еле слышно проговорил. Женщина вздохнула, что-то тихо ответила, сжав широкую юношескую ладонь, и кивнула головой на палатку. Громко вздохнув, Поттер отодвинул тяжелую ткань и шагнул внутрь.

В палатке темнел полумрак и витал запах лекарств. От переполняющего душу ужаса перед глазами плыло — Гарри ничего не видел, да и не хотел видеть.

«Я не знаю, что происходит, мистер Поттер. Она должна была умереть еще пол часа назад»

Споткнулся и чуть не опрокинул склянки мадам Помфри. Посмотрел вниз, увидел залитую кровью рубашку Джессики. Сама девушка, одетая в обычный накрахмаленный халат Мадам Помфри, лежала на чем-то на подобие кровати — куча простыней и теплых одеял, все, что специально для нее натаскали не пострадавшие ученики из ее лазарета. Поднимать бедную девушку наверх было невозможно — она истекала кровью и из-за замерших лестниц, попытка сделать это могла стоить ей жизни.

Тонкие кисти торчали из широких рукавов, грудь девушки была туго перебинтована, волосы прилипли к взмокшему от пота лбу, по щекам медленно стекали слезы боли. Гарри не знал, почему стоит в трех шагах от нее, глядя на ее судорожно сжатые в кулачки руки, почему не приближается, почему не может с ней заговорить. Ее лицо было бледно, одеяла заляпаны кровью, условия были настолько антисанитарными, что приводили в ужас, а Гарри даже не мог просто вздохнуть. Глядя на нее, распластанную здесь, внизу, почти на земле, он вдруг потерял все, что имел совсем недавно: уверенность, силу, храбрость. Он даже не чувствовал боли в изрезанных руках, не слышал преследовавшего его до этого гула в ушах. Душа сжималась, и в ней колыхалось лишь какое-то чувство.

Что-то вроде надежды.

— Гарри…

Ее губы двинулись еле видимо, обкусанные и бледные, тихий голос снял оцепенение юноши мгновенно.

Упав перед ней на колени, Гарри схватил ее тонкую ручку, бледную, словно фарфоровую в его больших мозолистых ладонях.

— Га…рри…

Ее глаза безуспешно искали его лицо, заставляя его сердце вновь и вновь сжиматься в нечто маленькое и бесформенное.

— Я здесь, Джесси, я здесь… не беспокойся… все будет хорошо…

Боже, как ему хотелось заплакать сейчас! Уткнуться ей в ладони и заплакать, как дитя.

Но он не мог. Там, за завесой палатки были люди, дети, авроры, маглы, волшебники… и все они надеялись на него, на его силу. Он должен был быть сильным… ради них…

— Мне б…больно, Гарри…

О, как же он хотел забрать ее боль! Забрать себе, всю, без остатка! Но что он мог сделать сейчас? Лишь провести рукой по волосам, собрать с щек слезинки, поцеловать бледные дрожащие пальчики?…

— Джесси…

— Я… н-незнаю… п-поч…почему я жив-ва с-сей…час…

Она зажмурилась, глотая воздух, и морщась при каждом новом вздохе.

— Зачем ты бросилась туда?! — вдруг вскричал Гарри, — Зачем?!.. Джесси, милая, дорогая, пожалуйста… я… я… я люблю тебя, слышишь?…

— И… я… поэтому… поэтому… я и… я люблю тебя… Га…рри… я…

Как хотелось плакать, как хотелось плакать сейчас!

— Джесси… почему… почему ты не ушла со всеми?… Ведь они же ушли… и Гермиона, и…

Совершенно неожиданно ее губы тронула улыбка. Прозрачная, еле видимая, но улыбка.

— А… она… здесь…

И в эту же секунду, за ширмой, где-то в метрах в пятидесяти послышался крик недавно пришедшего в себя Рона.

— ЧТО-ТЫ-ДЕЛАЕШЬ-ЗДЕСЬ?!

— И… Реб…бика… и те… две… русские… тоже…

Она распахнула глаза пошире, наконец, найдя его лицо.

— Ты… плохо выглядишь… ты цел?…

Да как она может улыбаться, как она может интересоваться кем-то, когда она умирает, когда ей больно?

Гарри сильнее сжал ее пальцы, заботливо поправил спадающие на лицо пряди.

— Гарри… — она снова прикрыла глаза, — вы… должны… уходить…

— Нет! — воскликнул Гарри. — Ты еще не здорова!..

— Они где-то близко… они… рядом… вы должны… уходить…

— Мы никуда не уйдем!

— Из-за меня… ты не можешь… рисковать школьниками…

Гарри склонил голову. Она была права — он не имел права рисковать ими. Но… как же она?… Она же не может с ними идти… она ранена…

— Вы… должны… уходить…

Когда ткань палатки снова сморщилась, все взгляды вновь устремились к ней. Сверкнув очками, на свет вышел Гарри Поттер, сжимая в руках, завернутую в его черную мантию Джессику. Выражение его лица было таким решительным, что подскочившая было к нему Мадам Помфри остыла и вместо гневной тирады лишь что-то озабоченно пробормотала. Юноша что-то резко ответил, и, оглядев замерших в замешательстве бывших жителей Хогвартса, громко крикнул:

— Собираемся! Мы идем в «убежище».

Глава 35. ДЕНЬ. Убежище

От чего-то длинная процессия, направляющаяся в сторону Хогсмида очень напоминала утренние пробежки вокруг Хогвартса. Конечно, никто не бежал, многие были перебинтованы и хромали, но в основном это было тоже самое — уставшие школьники и их родители, авроры, торопящиеся в неизвестном направлении… идти до места пребывания младшекурсников и девушек было далеко, хотелось есть и пить, а запасов было не то что бы мало, просто останавливаться и рыться в сумках никто не имел возможности. Ноги вскоре истоптались и захотелось просто присесть передохнуть, но останавливались мало кто, и то лишь на пару секунд. А еще одним очень важным аспектом этой процессии, которого нельзя было не заметить, было то, что после этой действительно опасной для жизни ситуации каждый хоть немного, но изменился. Вечно-глухой отец Лаванды шел прямо и уверенно, Невилл, не стесняясь никого и ничего, держал за руку Реббику, Оливер — наконец-то! — перестал при любом удобном случае трещать о квиддиче и молчал. Хотя, может быть, это было временным следствием шока. Но самые большие изменения понесли слизеринцы невероятно спокойные и даже местами дружелюбные. Только Малфой шел вареный, словно там, на поле сражения, у него забрали самую любимую игрушку. Он шел, размышляя, и время от времени бросал на других слизеринцев не то злые, не то обиженные взгляды.