Волчья шкура - Борис и Ольга Фателевичи

Вот теперь и за кашу приняться можно. Зачерпнув по старшинству первую ложку, Ус, повел глазами в сторону белых:

— Примечай, парнишка, дивны обычаи в других землях. Родные, видать, а встретились на чужбине далекой, не поздоровались, не обнялись по христианскому братолюбию, и чтобы обрадовались, как у нас заведено, не заметно. Стоят и молчат. Чудно!

Каждый шаг давался Кагану с трудом, каждый проклятый шаг, что приближал его к Тамплиеру. Он чувствовал себя тварью с перебитым хребтом, которая, преодолевая смертную муку, ползет к милостивому и всесильному хозяину в надежде, лизнув ему руку, вернуть жизнь. Жизнь, что по капле выходит из обреченного тела. И ненавидел себя за это. И шел не в силах расстаться с глупой надеждой.

Тамплиер все прочитал на пепельном лице, еще больше сказали ему потухшие глаза. Набрав полную грудь воздуха, он гордо выпрямился, расправил плечи и ухмыльнулся. «Вот и встретились. Говорил я, что сам найду тебя, когда время придет. Надеюсь, ты понимаешь, что это мое время, твоего совсем не осталось».

Каган отвел глаза и опустил голову, будто подставляя ее под удар. Пальцы его то сжимались в кулаки, то напряженно разжимались. Ноги в мягких сапогах подрагивали. «Думай, что хочешь, только не отбирай жизнь. Жизнь…»

Прикрыв белыми веками торжествующий взгляд, Тамплиер перевел мысли на другое. Так, жмурясь, сытый кот играет с жалкой мышью. «Следил я за твоим народом, долго следил. После того, как пала Троя, верная союзница хеттов, он был обречен. Объединившись, фригийцы и филистимляне сокрушили Хеттскую империю. Осталось от нее лишь маленькое Ванское царство. Его смыла волна арийских племен, завершив начатое «народами моря». Рассыпались твои хетты мелкими осколками: смешавшись с арийцами, породили армян; поднявшись в горы, дали жизнь адыгам и абхазам.

Но человек, хранивший твою жизнь, ушел дальше на восток, и я не смог проследить его путь. Интересно, куда он делся?»

Много мог бы рассказать Каган о судьбе последнего осколка своего народа, но не осталось у него сил поддерживать разговор. Одна мысль металась в его голове: «Вспоминай, что хочешь, оставь мне жизнь. Жизнь…»

Но Тамплиер уже потерял интерес к судьбе хранителя жизни Кагана. Мысли его опять перескочили: «Дети Хета… Хет — сын Ханаана, внук Хама, правнук Ноя… — он покачал головой и нахмурился. — Как все запутано, как все просто…»

Скрипнув зубами от унижения, Каган тихо, очень тихо выдохнул:

— Ты знаешь, у меня уже пять предметов из семи. Выбирай любой, только оставь мне жизнь.

Все еще хмурясь, Тамплиер процедил:

— У тебя? Пять предметов? А, ну да, шлем при тебе, у переправы — ремни и наплечники, в Шхеме — наушники и ожерелье. Но их еще забрать нужно. В тех местах сейчас неспокойно, ох как неспокойно. Перемирие с сарацинами только видимость. Разве можно Салах ад-Дину доверять? Хотя, что тебе до Салах ад-Дина! Ты и о Ерушалаиме, небось, не слыхал. А там был дворец База, и какой дворец! Ничего не осталось, и База сейчас там нет.

— Два предмета. Шлем сейчас забирай и любой из тайников.

— Нет, Баз меня не поймет, это он назначил нам наказание. А спорщиков по мелочам я всегда найду вместо тебя.

Лицо Тамплиера стало задумчивым, мечтательным. Взгляд невольно обратился к утесу с прорезанными

окнами-бойницами. И это испугало Кагана еще больше.

— Пала? Ты нашел ее? Неужели здесь? Или все-таки «золотой венец»?

— Чего скрывать, умрешь все равно, так пусть тебе совсем горько будет. Да, пала, вуали. Здесь, в подземелье.

Каган совсем посерел.

— Тебе уже обмен ни к чему. А мне…

И махнул рукой.

— Пусть будет, как должно быть.

Глядя мимо Тамплиера, Каган обратился к своим спутникам-телохранителям и быстро заговорил. Воины опустили руки с оружием, но лица их остались бесстрастными.

Тамплиер подождал, пока звуки варварской речи стихнут, и кивнул Чеботку.

— Пришло твое время, время спасительной тайны.

Ус, отбросив ложку, едва успел прикрыть лицо Малого ладонями и прижал его лохматую голову к своей груди. Братья чего-то не поделили, и старший, руки пачкать брезгуя, натравил для наказания своего слугу. Пусть так заведено в их землях, но ни к чему видеть мальцу, как страхолюдище богатырь, замахнувшись, ударил того, второго белого поперёк спины.

Сам же Ус и Куль глаз не могли оторвать от жестокосердой расправы. Как это, покорного, безоружного и в спину? Не по-христиански это, у нас так не водится. Но, будто завороженные, смотрели они на молодого чужанина, на то, как выгнула его дугой зверская сила, голову отбросила к лопаткам, как дернулись руки, не подчиняясь надломленному телу, как вытянуло судорогой носки. И рухнул он ничком без и стона и вздоха, молча, страшно молча на землю.

Тамплиер одобрительно хлопнул в ладоши.

— Хороший удар. Вот и свершилось доброе дело.

Чеботок удивленно шмыгнул носом и даже засопел от обиды.

— Ну, ладно, ладно, пусть святое. И сам святым станешь, и память о тебе вечной будет. Я от своих слов не отказываюсь. Проверь, чтобы не сомневаться.

Чеботок тяжело согнулся и перевернул тело. Рванув шелковую рубаху, он довольно забурчал себе под нос:

— Ах ты, нехристь, паган, враг всех крещеных…

Не услышал Ус, что бормочет убогий, но увидел: не было креста на обнаженной груди.

Тамплиер повернулся лицом к долине. Дивной песней полились гортанные слова над притихшей перед вечером равниной. Замерли работники, опустили головы идолы, корявый Чеботок, прикрыв глаза, поднял блаженное лицо на голос обожаемого хозяина.

— Слушай, Хетт-Имзакан-Каган! Через три дня невыносимых мучений, помня о том, что я буду процветать и наслаждаться своим новым положением, ты умрешь и будешь похоронен верными спутниками. Вернешься ты, когда… — Тамплиер оглянулся и увидел бородатые мужские лица, — …девственница без принуждения и корыстного умысла обнажится перед тобой и расставит ноги свои.

Далеко ушел ты от остатков некогда могучего народа, но только кетка сможет возродить тебя в лоне своем. Вот тогда и живи… Да хоть вечно!

Тамплиер задумался. «А не поторопился ли я? Хитер тот, чье последнее земное имя Каган, хитер и непрост. Жаль, что сказанное слово не возьмешь обратно, но кто помешает мне сделать пророчество невыполнимым? Я еще не закончил».

Белый рыцарь властно притянул к себе голову Чеботка и зашептал ему на ухо, указывая глазами на поверженного врага. Чеботок приосанился, вытащил из-за голенища нож с узким лезвием, одним махом вспорол шаровары раненого, коротко резанул и, едва глянув на кровавый ошметок, с отвращением отбросил его в сторону.

— И пусть хоть все девственницы мира раздвинут перед тобой ноги, жалкий кастрат! — рыцарь пошевелил носком сапога голову поверженного соперника и поспешил произнести последнюю фразу, которая делает пророчество окончательным и необратимым. — Да сбудется!

Темно и тихо на поляне. Черно от беды непонятной и от того жуткой. Злобный Чеботок гадает, отплевываясь, от кого Божий свет спас, от бусурманина или от жида и бормочет: паган, нехристь…

Ус с помощниками отложили ложки. Недоеденная каша застыла комом в миске. Сгрудились возле костра, смотрят, как пришлые ладят носилки своему предводителю. И что за люди! Дали бы упокоиться душе, хоть и некрещеной.

Подумал-подумал Ус и вынул из-за пазухи заветную скляночку. Такая маленькая, а большую силу имеет. В ней настой из сорока трав, собранных и тайно заговоренных бабкой Казулихой. А для пущей силы Ус подлил в него лампадного масла и подержал под иконой Спасителя, но так, чтоб братья не увидели. Жаль отдавать, да что поделать, того болезного жальчее. Поднялся, сторожко поглядывая на застывшего в думах под накидкой чужанина и его верного пса Чеботка, и сунул скляночку в руку одного из идолов.

*****

Уль не бегает в стороне, не вынюхивает дичь и не облаивает белок, он жмется к ногам хозяина. Шерсть на его загривке ходит волнами, бугрится. Если бы пряди собачьего меха не были такими длинными и тяжелыми, то она стала бы дыбом.

Тропа, протоптанная зверьем вдоль берега Елогуя, еще влажная от стаявшего снега. Поджав хвост, пес косится на глубокие следы с острыми прорезями огромных когтей. Медведица недавно прошла по плотному, чисто промытому песку возле воды, и теперь она бродит где-то рядом, за стволами и еловыми лапами чернолесья, или переходит от проталины к проталине в частоколе горельника. Она не уходит, кружит и кружит, выжидая, когда можно напасть наверняка. Но кеты не псы, страх не живет в их сердцах.

Бальдя и Тыган довольны: охота удалась. Бальдя меткой стрелой снял с верхушки лиственницы глухаря — Тыган подбил двух токующих тетеревов. И еще на них выскочил годовалый пестун. Несмышленыш, он так и не узнал, кто хозяин в тайге! Череп у дитенка мал и покат, башка большая и мясистая, а пущенная Бальдей стрела вошла точно в глаз. Вереща от боли, звереныш закрутился на месте, слепо отмахиваясь от звонкого лая собаки. Смешно было смотреть, как он, пытаясь освободиться от торчащей из морды стрелы, загоняет ее еще глубже.