Моя вина - Сигурд Хёль

Кроме того, он увлекался охотой и держал великолепного ирландского сеттера.

Правда, ружья все, как он выразился, приказали долго жить. Но надо полагать, в один прекрасный день они воскреснут.

В общем директор производил впечатление человека, умеющего пожить. Даже в такое время.

Супруга оказалась весьма женственной и миловидной особой. Я завоевал ее расположение с той самой минуты, как выяснилось, что нравлюсь обоим детям. У меня свой испытанный метод в подходе к детям — я считаю, что детям нравятся все взрослые, которые с ними не сюсюкают.

За столом говорили, разумеется, немного о войне, немного о политике. Но только в самых общих чертах. За время войны, как они сказали, Осло очень от них отдалился, и они жаждали свежих новостей. Не о войне, об этом они слышали каждый день, а просто новостей из Осло. У них было такое представление — и они упорно его держались, хоть втайне, видимо, и понимали его нелепость, — что там каждый божий день обязательно случается что-нибудь примечательное.

Один раз я совершил ошибку — довольно непростительную, кстати. Я почему-то считал про себя, что супруга должна быть до известной степени в курсе дела, и начал было фразу, которая, окажись, что я ошибаюсь, неминуемо должна была бы возбудить у нее подозрения. Но директор спас положение, ловко переведя разговор на какую-то забавную охотничью историю и немало удивив жену.

— Послушай, Ивар! — сказала она. — Ты мне никогда об этом не рассказывал!

Мое уважение к нему возросло.

В половине седьмого он встал из-за стола.

— Ну что ж, — сказал он, — наш милый доктор Хауг, наверно, уже ждет нас.

Уходя, он кинул жене бодрое «До скорого!».

Но когда мы очутились на улице, выражение лица у него изменилось — стало строже, озабоченнее, он словно постарел.

— Чертовски неприятная история! — сказал он. — Хауг и остальные все вам расскажут, как придем. Я одно могу сказать: тут, как говорится, пахнет жареным. Четыре дня назад взяли Ландмарка и Эвенсена — вы, наверно, знаете. Боюсь, с ними не будут слишком церемониться. Надеемся только на то, что они выдержат. Их взяли сразу же, как только накрыли последнюю явку. Хорошо еще, они вовремя заметили неладное и повернули домой. Когда явились немцы, они как ни в чем не бывало играли в карты. Но у них нашли кое-что из оружия — нам ведь все подробности известны. Кольбьернсен стоял тут же за углом и все слышал.

У немцев есть доступ к самой сердцевине организации, это бесспорно — можно считать, что бесспорно.

Но, с другой стороны, именно это абсолютно невероятно, невозможно. Нас четверо. Мы знаем друг друга не один год. Я готов поручиться за каждого. И в то же время никакого другого объяснения мы придумать не можем. Они узнают о вещах, известных только нам четверым.

«Утечка» существует, это факт. За последнее время мы дважды меняли код, и никакого толку. Мы у них в руках. Не исключено, например, что в данный момент за нами следят. Правда, на сей раз у нас вполне законное дело к доктору Хаугу: он член правления банка. И вы понимаете, что получается: хотим мы того или нет, но у каждого из нас возникают время от времени всякие невероятные мысли по поводу трех остальных. Что касается меня, то, кажется, мне до сих пор удавалось их отгонять, но вот у других я иногда замечаю что-то такое во взгляде… И осуждать я их не могу. Нет, положение просто невыносимое.

— А кто остальные двое? — спросил я. — Кроме вас и доктора Хауга.

— Один Уле Гармо, в прошлом видный здешний профсоюзник, сейчас он работает на фабрике. А второй — Руар Кольбьернсен, о котором я упоминал, помощник начальника налогового управления. Оба вне всяких подозрений. Впрочем, о ком это сейчас можно сказать? Сам я тоже вовсе не вне подозрений. В глазах других, я имею в виду.

Он улыбнулся немного вымученной улыбкой.

Он упомянул еще, что у них с доктором Хаугом пятнадцатилетний стаж дружбы — охота и карточный клуб. Вместе охотились в Вальдресе, у них там охотничий домик. Третий член их карточного клуба — первоначального, он имеет в виду — с сорок первого года в Англии. Некий капитан. Четвертый, промышленник, сидит в Грини вот уже больше года. И они взяли к себе сначала Гармо, а потом и Кольбьернсена.

— Гармо, между прочим, тоже в свое время побывал в Грини, — сказал он. — Но немцы его выпустили — слишком много у них было хлопот с этой фабрикой. Теперь он там работает. Правда, фабрика от этого не стала поставлять немцам больше продукции, но теперь там поспокойнее. Гармо удивительно умеет ладить с рабочими. Он ведь сам начинал рабочим, и ему не привыкать.

— А Кольбьернсен?

— Сейчас и до него дойдет очередь. Так вот, я хотел сказать, что этих двух, Хауга и Гармо, я, смею утверждать, знаю как свои пять пальцев. Я им доверяю, как никому на свете — безоговорочно. Но если вы поймете это в том смысле, что, следовательно, вся загвоздка в Кольбьернсене, вы сильно ошибетесь. Этого просто-напросто не может быть. У него такой послужной список, что каждый из нас позавидует. Сколько раз он рисковал жизнью — просто чудо, что до сих пор все ему сходило. В последнее время мы заставляем его быть осторожнее ради общего дела. Но ему это не легко. Кольбьернсен из породы фанатиков.

Кстати, сведения стали просачиваться к немцам всего какой-нибудь месяц назад, а Кольбьернсен у нас уже больше года.

И как началось — так и пошло-поехало, конца не видно. Иногда просто такое чувство, будто они с нами играют — не торопятся, откармливают, так сказать, на убой, словно каких-нибудь страсбургских гусей. А придет время — возьмут да и прикончат. Мерзкое ощущение, доложу я вам.

Да, — вздохнул директор. — Загадочка. Отгадаете — век благодарны будем.

Мы были уже довольно далеко от центра и шли теперь по длинной, застроенной коттеджами улице, которая дальше, видимо, переходила в пригородное шоссе. Доктор Хауг жил в большом белом коттедже с обширным садом. Подстриженные лужайки, теннисный корт и фруктовые деревья по бокам. Прямо за воротами гараж. Все ухожено, красиво. Я еще раз убедился: за городом люди почему-то умеют удобно устраиваться.

Доктор встретил нас в прихожей. Он был среднего роста, крепыш, загорелый и свежий. Он больше походил на английского фермера, как мы их себе представляем, чем на норвежского ученого. По ходу разговора выяснилось, что директор и Кольбьернсен побывали в Англии, они там учились. Кольбьернсен, между прочим, жил несколько лет и во Франции и вообще на свою бухгалтерию переквалифицировался только уже здесь, но он был привязан к городку — старинный род, семейные традиции и прочее. Доктор же Хауг завершал свое образование в Германии. Впрочем, задолго до этого свинства, как он выразился.

Пришли остальные двое. Гармо оказался плотным, большим, басистым мужчиной с легкой проседью в волосах, жестких и густых, как тюленья шерсть. Кожа у него задубела от солнца и ветра. Он так сжал мою руку своей лапищей, что пальцы склеились.

Доктор Хауг и Гармо казались примерно того же возраста, что и мы с директором. Кольбьернсен был гораздо моложе — что-нибудь около тридцати. В отличие от всех остальных он производил впечатление человека кабинетного. Директор говорил мне, что он первоклассный спортсмен, но по нему это не было заметно. Он был бледный и худой, с узким изящным лицом и блестящими темными волосами, гладко зачесанными над широким, очень красивым лбом. Глаза сидели глубоко, затененно — брови были темные, и под глазами темные круги, как от бессонницы. В выражении лица, во всем его существе было что-то напряженно-страстное. Директор назвал его фанатиком — в нем действительно что-то такое было.

Вышла жена доктора, поздоровалась, но тут же снова ушла. В отличие от супруги директора, беззаботной, веселой, она показалась мне усталой и нервной.

Мы вытащили для виду ломберный столик, сели и сдали карты. Доктор Хауг достал блокнот с записями какой-то старой партии.

— Вот так. Теперь пусть являются! — сказал он.

И разговор начался. Собственно, нового я услышал очень немного. Главное уже рассказал директор, остальное я знал от Андреаса и Индрегора. Прояснились, правда, кое-какие подробности, но ни одна не содержала и намека на разгадку.

За последний месяц произошло три ареста. Во всех трех случаях речь шла о людях, выполнявших задания именно этой группы. Один из арестованных, насколько им было известно, проговорился, но их это не слишком тревожило, не так уж много он и знал, а директивы получал от человека, которого им удалось переправить в Швецию. Кроме того, немцы накрыли радиопередатчик, когда его переправляли из одного места в другое. Вернее, уже во время установки на новом месте. Те, кто отвечал за операцию, были очень осторожны и тщательно проверяли, нет ли слежки. Следовательно, немцы заранее знали, куда именно его должны переправить. Но, спрашивается, каким образом они могли об этом узнать? Во всяком случае, не от тех, кто переправлял, — все они были арестованы, и обошлись с ними не слишком мягко. Всех их ожидал военный трибунал, и наверняка с печальным исходом.