Морская дорога - Урсула Ле Гуин

     Пусть себе хвастается там, как изнасиловал молоденькую девушку, а ей так понравилось, что она уже на следующую ночь впустила его к себе в комнату. Им эта история понравится, они поверят. Вот и пусть он будет там, где я хочу, - где угодно, только не здесь! Но я не знаю: где же Лили?

     Чужие глаза на улицах говорят: а почему эта девушка все еще торчит у нас в городе? Еще и на улицу выходит, а ведь уже заметно. Выставляет себя напоказ? Хотя бы из соображения приличий ее нужно было бы отослать прочь, эту осквернительницу христанской морали! Ну, конечно, она ведь дитя развода! Чего же еще следовало от нее ожидать.

     И она ходит под этими осуждающими взглядами, словно никто из этих людей ее не видит. Словно она - дух. Ее здесь нет.

     Она сама отправила себя в изгнание, может такое быть? Может? А что, если она просто решила недолго побыть НЕ ЗДЕСЬ? Может быть, она прячется? Прячется там, внизу, внутри, в темноте, где эти чужие глаза ее не видят? Но она ведь не навсегда спряталась там? Возможно, как только ее дитя появится на свет, она выйдет к нам с ним вместе? Вернется оттуда? Возможно, она вновь возродится к жизни и снова будет способна говорить? И перестанет наконец выдергивать волоски у себя на пальцах, на руках, на бедрах - крошечные, шелковистые волоски, едва заметные, какие бывают у совсем юной светловолосой девушки семнадцати лет с чудесной, нежной и чистой кожей? А она все выдергивает их один за другим, и в итоге кожа ее становится похожа на губку, пропитанную кровавой водой...

     Там уже есть один мост через Золотые Ворота - мост из тумана. И я иду следом за той девочкой, за той малышкой, я бегу за ней прямо на этот мост. Подожди меня! Подожди! Я иду следом за моей дочерью, которую у меня отняли и увели в темноту, в туман.

ЛИЛИ, 1951

     Это мой дом. Его настоящая владелица - мама, но она говорит, что он мой навсегда. Это моя комната и окно, которое выходит прямо на гигантские заросли рододендрона. Вот через это окно он и приходил ко мне.

     Ветки рододендрона шуршали, и он с треском ломал их, и сердце мое колотилось так, что было видно, как оно бьется под ночной рубашкой - точно зверек. Он стукнул - сперва по подоконнику, потом по стеклу. Лили, Лили, впусти! Я знала, что тогда он по-настоящему любил меня.

     В машине, в лесу, ночью - вот это была ошибка. Несчастный случай. Он был пьян, он же пил весь вечер и просто ничего не соображал. Но когда он на следующую ночь пришел к нашему дому и простучал в мое окно, то сделал это потому, что любил меня. Ему пришлось уехать, потому что отец у него очень холодный человек, очень строгий и честолюбивый. Но он действительно любил меня. И в этом заключалась наша Трагедия.

     Я люблю свою комнату. Люблю стелить на постель чистые простыни.

     Но Малышку я впускать в свою комнату не люблю.

     С нею вместе входят ангелы, встают у окна, и мне становится тревожно. Они стоят у двери с суровым видом, отрицая его любовь. Ангелы не позволяют мне иметь свою собственную Трагедию. Они отрицают нашу любовь и нашу Трагедию и прогоняют его из комнаты своими блестящими мечами. И он торопливо вылезает в окно, царапаясь о ветки, потому что ему показалось, что мама идет, и последняя часть его, которую я вижу в своей жизни - это его нога, точнее, ступня и подметка башмака. Он не успел завязать шнурки на ботинках и споткнулся, зацепившись подметкой о подоконник, а сам уже нырнул в окно; он очень спешил, потому что ему показалось, что мама идет, а это просто кошка в коридоре шуршала. Но рассвет уже наступил, и солнце уже разбросало свои золотые лучи-шпаги по всему небу. И он стал торопливо спускаться вниз, царапаясь и ломая ветки рододендронов. И его никогда больше не пустят в наш сад!

     Я смотрю на Малышку Вирджинию - она в саду и окружена ангелами. Они часто бывают с нею, появляются, как только она проснется. И мне приятно видеть, что один из них всегда сидит у ее изголовья, когда она спит. Чаще всего ее сон стережет такой высокий ангел с грустным задумчивым лицом, и глаза его скрываются в тени. Я видела похожую картинку в каком-то журнале.

     Когда Малышка бегает по залитому солнцем саду, или когда она выходит гулять в холодную, дождливую погоду, укутанная точно маленький мягкий комочек, они всегда с нею рядом. И она разговаривает с ними. Вчера, например, она спросила у одного из них, подняв к нему свою мордашку, такую серьезную, такую озадаченную:

     "А что Диния делает?" Но я никогда не слышала, чтобы они ей отвечали. А она, наверное, слышит.

     Мы как-то сидели на веранде теплым вечером, и ангелов собралось очень много, и они так густо расселись на нижних ветвях большой ели, что я спросила у нее шепотом: "Ты их видишь, Малышка?" Но она на них не смотрела. Она смотрела на меня. И улыбалась - самой мудрой, самой доброй улыбкой на свете. Ангелы никогда не улыбаются, даже когда смотрят на мою Малышку.

     Они суровые. Я посадила ее на колени, и она уснула, положив головку мне на плечо. И тогда ангелы слетели с дерева и пошли через лужайку к холмам. Наверное, они приходят сюда с берега моря, а потом поднимаются в горы. Свет их мечей - это и есть тот свет, что виден порой над горами; и этот же свет разливается иногда над морем.

     Одна нога, одна ступня, подметка грязного ботинка на подоконнике.., он выскользнул из окна, из рая... Никакого рая нет! Я и в церковь не хожу. Разве что иногда, устав от этих ангелов, я иду туда с Дороти, чтобы они от меня отстали. Вот Дороти разрешает мне иметь свою собственную Трагедию; она - настоящий друг! Если бы рай действительно существовал, я могла бы отправиться туда и получить прощение, и стать чистой, и вся грязь была бы с меня смыта, и я могла бы иметь свою собственную Трагедию. Но ангелы меня в рай не пускают, так что я иду в свою комнату.

     Нет, Малышка, не надо к маме. Давай лучше пойдем на кухню, хорошо? Испечем на обед черничный пирог.

     Малышка хочет пирожок с черникой? А мамочке своей Малышка хочет помочь?

     - Тинитьный пиог! - кричит она в восторге.

     Ангелы никогда не смеются. И не плачут. И я скрываю от них свои слезы, когда оплакиваю нашу с Дики любовь, потому что они бы выбросили мои драгоценные слезы из окошка, как мусор, как те старые башмаки, которые с треском ломали тогда ветки рододендрона. Я хороню от них свою любовь. Свою собственную любовь! Лягающуюся ногу, зацепившуюся подметкой за подоконник.

     Вчера вечером, когда мама вошла в комнату к Малышке, я как раз только что убаюкала ее, и она уже спала. А я вдруг вспомнила, как мама стояла в этой комнате, когда родилась Малышка: она стояла и молчала, и казалась такой высокой в полумраке. Но я никогда не говорю с мамой об ангелах, потому что это она была той высокой женщиной, что стояла тогда в темном углу с задумчивым лицом и не говорила ни слова.

ДЖЕЙН. 1926

     После стольких лет! Бедный Лаф, похоже, мозги у него совсем уж набекрень. Хотелось бы мне посмотреть на эту женщину из Санта-Моники! У него никогда не хватало ума при выборе женщин, вот разве меня он выбрал с умом. Но держаться меня у него ума все-таки не хватило. И ему еще повезло, что его гораздо раньше никто не опутал по рукам и ногам. Мне всегда приятно было думать, что он свободен. Этого, конечно, маловато, если сравнить с тем, каким сокровищем мы оба обладали когда-то, но все-таки. А теперь и этого нет. Я без нее жить не могу! - пишет он мне. Совсем одурел. Как может такой умный человек быть рабом собственного пениса?

     Забавно, но теперь, когда мама умерла, я иногда про себя и вслух говорю такие слова, которые раньше мне даже и в голову крайне редко приходили. Маме бы, конечно, неприятно было такое от меня слышать. И ей бы очень не понравилось, если б я сказала, что она "чересчур правильная". Занятно все-таки, как со временем меняются слова и меняют весь мир вокруг. Когда я ушла от Лафа, она мой поступок не одобрила, но ни разу не сказала, что мне следует к нему вернуться. Ты сделала все, что могла, сказала она. Но ей было бы стыдно, если б я развелась. Слово "развод" тоже принадлежит к разряду слов, которые она не хотела бы слышать из моих уст.

     Мне развестись не стыдно, но я не хочу такого, столь горького конца. Теперь-то я понимаю, что все это время надеялась на большее. Но больше уж не будет никаких снов наяву о том, как мы снова с ним вместе, как мы стареем, как он заболевает, приезжает сюда, возвращается ко мне, и я отдаю ему лучшую комнату с окнами на юг, и всячески забочусь о нем, и приношу ему суп и газету... А потом он умирает, а я, поплакав, все равно продолжаю жить. Если бы это было так, круг бы замкнулся, все снова стало бы целым. Но ничего этого уже не будет. И наша жизнь не пойдет по кругу, и круг никогда не замкнется.

     Ему даже в голову не пришло спросить о Лили, Забыл, наверное, что у него дочь есть.