Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева

Так и вышло. Киевляне горячо поддержали просьбу Великого князя Изяслава выступить против черниговских князей, кричали, что и Ольговичи, и Давыдовичи смерти достойны и им никогда веры не было! Идти бить черниговских князей, казалось, готовы все, кого возьмут, от младенцев до ветхих стариков.

И тут… кому пришло в голову кинуть клич сначала убить сидевшего в монастыре и принявшего схиму бывшего князя Игоря, который никому помешать или навредить уже не мог? Да и зачем? А чтобы никто не смог освободить его и снова назвать князем, как когда-то сделали с Всеславом Полоцким!

Толпа действует, не раздумывая, в этом призыве не было никакого смысла, но его приняли. Не помогли ни увещевания юного Владимира, ни моление Климента, ни грозные окрики Лазаря, киевляне отправились убивать князя-инока. Зачем? Казалось, вот убьют и пойдут воевать против предавших Ольговичей и Давыдовичей. И никому не было дела до того, что и сам Великий князь Изяслав тоже предавал, ведь целовал же крест тому же Игорю, что предательство вообще было привычным для князей. Ответил за всех Игорь.

Над бывшим князем надругались, как могли, еще живого, привязав за ноги, протащили через весь город к старому княжьему двору, где он правил когда-то, пусть и совсем недолго, и там добили, оставив бездыханное тело валяться в грязи.

Потом рассказывали, что в церкви Святого Михаила в ту ночь сами собой зажглись все свечи, но митрополит Климент повелел это утаить.

Выплеснув злость, киевляне немного поутихли, но виновными себя не признали. Ныне память блаженного князя-мученика Игоря празднуется Церковью.

Святослав, узнав о страшной гибели брата, рыдал, как малое дитя, ему все казалось, что если бы был рядом с ним до конца, когда Изяслав напал на Киев, то ничего такого бы не случилось, но каждый из братьев выходил из боя сам, и Святослав сумел это сделать, а Игорь попал в плен.

Юрий тоже был в ужасе, можно воевать и убивать врагов в бою, бывало в бою убивали даже родных, но только не так. Тем более раскаявшегося, принявшего схиму.

Сам Долгорукий никак не мог решиться начать войну с племянником, все тянул и тянул, не наступая. Мало того, Юрия держала на месте угроза Ростислава Смоленского и новгородцев напасть со своей стороны.

Два года Изяслав воевал черниговские земли, но нанести решающий удар не мог, вмешивалась погода. Мало того, сын Юрия Глеб сумел вернуть принадлежавший когда-то отцу Городец-Остерский и явно замахивался на Переяславль, тоже дедину. Отдавать Переяславль троюродному брату Изяслав не собирался, а вот в Городце-Остерском оставить его согласился на условии, что признает его как Великого князя. И Глеб… признал! Изяслав радовался, ведь он рассчитывал вбить клин между отцом и сыном.

Юрий чувствовал, что его действительно обложили, точно медведя в берлоге, к тому же собачий лай доносился уже со всех сторон. Дошли сведения, что и булгары готовы выступить, урывая свой кусок.

Снова черная, звездная ночь раскинула свой полог над Суздалем, и снова ходил и ходил из угла в угол, а потом вертелся в постели без сна князь Юрий Владимирович, досадуя на жизнь. Столько лет собирал, населял, холил, лелеял свои земли. Для чего, чтобы это сейчас досталось тем же булгарам или смолянам? Почему он должен уступать Изяславу, только потому, что тот наглее и решительней? Но у Изяслава никогда не было своих земель, он скакал из одного удела в другой, ему неведома вот эта забота князя-волостеля.

Почему Изяслав не угомонится? К чему было так жестоко обходиться с Игорем Ольговичем? Почему племяннику не дает покоя его, Юрия, независимость? Почему он должен платить дань Изяславу Мстиславичу, если не признает его прав на великокняжеский стол?

Почему так тянутся руки у братьев, Изяслава Киевского и Ростислава Смоленского, к его землям, к его богатствам. А еще его самого зовут Долгоруким!.. Так кто из них Долгие Руки имеет, он или Изяслав?

Вдруг живо вспомнились слова разумного Шимоновича: «Ох, Гюрги, не пожалеть бы о том времени, когда о тебе и твоем Залесье не вспоминали…» Сейчас Юрий согласен с этими словами.

Тошней всего было не от разлада с племянником, а от разлада с сыновьями. Глеб уселся в Городце-Остерском, признав Изяслава Великим князем и права его потомства на такое же княжение. Конечно, крест целовал под давлением, но ведь целовал же!

Узнав об этом, Ростислав кричал, что Глеб – предатель, и если так, то всем надо признавать Изяслава и бить черниговских князей вместе с ним. Андрей привычно отмалчивался, на что Ростислав взъярился окончательно:

– Тебе что, у тебя хоть вон от жены Москов есть, а у меня что?! До старости доживу, удела своего не имея?!

Юрий обомлел:

– Какой тебе удел нужен? Садись в любом из городов, крепи его, а не нравится, ставь свой, земля большая.

– Ставь! Крепи! Я удел хочу, свой, самостоятельный, чтоб князем зваться, а не княжичем. Глеб правильно сделал, что Городец взял, хоть так князем станет.

– Суздальскую землю делить на уделы не стану! Начнем делить и вовсе пропадем поодиночке. Смотри, во что Черниговскую превратили, еще чуть – и уделы крохотными станут, что ни город, то самостоятельный князь, которому никто не указ. Тогда не то что половцы или булгары, нас даже торки бить будут.

Но Ростислав не слушал, и когда от Давыдовичей пришло требование прислать помощь, как обещано, Юрий почти с облегчением отправил к ним старшего сына. Хочет воевать, пусть воюет. Ростислав со своей дружиной уехал к Чернигову, а Юрий остался в Суздале, ждать нападений с разных сторон.

Они не знали, что сами Давыдовичи и даже Святослав Ольгович уже решили мириться с Изяславом.

Из Новгорода в Суздаль приехал нежданный и необычный гость – архиепископ Новгородский Нифонт. Вот уж кого Юрий не ждал и ждать не мог, так это владыку. Нифонт не был его сторонником, напротив, держался Мстиславичей, как и нынешний посадник Судило Иванкович. Но они с ростовским епископом Нестором сделали все, чтобы у владыки остались самые лучшие воспоминания о пребывании в Суздальской земле.

Лето уже подходило к концу, жара спала, по ветру летели тонкие паутинки, стояла теплая, хорошая погода. После теплой зимы природа не радовала хорошим летом, зато осень обещала быть сухой и щедрой. Радоваться бы жизни, но приходилось решать вопросы войны и мира.

Высокий, сухой, строгий Нифонт вышел из возка легко, несмотря на то что столько времени провел в пути. Благословил князя и бывшего в тот день у отца Андрея Юрьевича, сказал, что прибыл от новгородцев с посольством, пусть и малым.

Нифонт действительно прибыл с посольством, только вопреки воле новгородского князя – Изяславова брата. Потекли каждодневные долгие беседы, в которых каждый старался гнуть свое. Нифонт вроде стоял за Изяслава, но в одном был с ним не согласен – поставлении митрополитом Климента Смолятича. Хоть Климент и книжен, и разумен, но чувствовал в нем Нифонт какую-то червоточину, может, потому так противился избранию митрополита просто епископами, а не поставлению патриархом из Царьграда?

Здесь они с Юрием сошлись взглядами, князь, как и епископ, стоял за дедину и отчину во всем. Митрополита должно назначать патриарху цареградскому, Великое княжение передавать по лествице, как издревле было. Тогда не будет обид.

Часто при беседах присутствовал Андрей, самый разумный и спокойный из сыновей. Позже прозванный Боголюбским за свое рвение в строительстве храмов и помощи Церкви, он, когда нужно, оказывался крепким воином и разумным полководцем, битв не бежал, но и сам зря кулаками не размахивал. Был Андрей себе на уме, больше слушал, чем говорил, на все имел свой взгляд.

Вот и сейчас тихо сидел, чуть блестя своими раскосыми глазами, молча внимая словам старших. Но по тому, как смотрит чуть в сторону сын, Юрий знал, что не согласен с тем, что слышит. Это, видно, понял и Нифонт, поинтересовался мнением молодого князя. Андрей невесело усмехнулся:

– Так было при дедах ваших, а уже мой дед попробовал изменить. Не мне в церковные дела вмешиваться, только не Ярослав ли Иллариона митрополитом без патриаршей воли ставил? И не пожалел о том.

– Хм… и чем сие закончилось? Как только почил в бозе князь, так и прогнали Иллариона. Нет, без патриарха всегда ненадежно, прогнать могут.

– А с патриархом разве нет?

Нифонт мысленно подивился вольности мыслей князя Андрея, вот тебе и молчун! Но дальше епископа ждало еще большее изумление. Юрия больше заинтересовали слова Андрея о его деде:

– А что Мономах-то изменить пробовал?

– Кому он престол оставил?

– Мстиславу. Так ведь верно решил, кто лучше брата править смог бы? И Русь была довольна.

– Я не против, только по лествице ли?

– Нет, самому разумному.

– Значит, признавал, что Великое княжение может передаваться не самому старшему, а разумному?

– Да.

– Или сильному?

Юрий понял, что сын имеет в виду Изяслава, фыркнул: