Воображала - Светлана Тулина

— А потом кто-нибудь из тех детишек, благополучно избежав напалмового дождя на том вокзале, прирежет соседа по парте. Или вырастет — и станет киллером.

— Я прослежу за ними. За всеми. И этого не случится.

— За всеми?

— Конечно! — Воображала встает, закидывает руки за голову. Лицо почти счастливое. Врач остается сидеть, смотрит снизу вверх:

— А если у кого-то из них случится свой автобус с динамитом?.. Вернее, благодаря тебе, не случится… За этими, новыми, ты тоже проследишь?..

— Обязательно! — Воображала расцветает. Улыбается даже. Прохаживается по камере, заинтересованно осматривает стены, и особенно — дверь. Что-то насвистывает.

— На это жизни не хватит.

Довольное фырканье. Со значением:

— У меня — хватит!..

— И даже если…

Улыбка Воображалы становится еще шире и удовлетворенней:

— И-мен-но!..

— Ты станешь тюремщиком.

Фырканье. Насвистывание воздушной кукурузы.

— Ты посадишь их в клетку. Ты лишишь их свободы выбора.

— Ничего подобного. Я просто не дам им убивать.

— Только — убивать?.. А все остальное — пожалуйста?..

— Для начала — и этого хватит. А там — посмотрим.

— А решать, что им можно, а что нельзя, будешь, конечно же, ты?

— Конечно. Раз уж они все такие идиоты, что не могут сами понять!

— А тебе не кажется, что ты берешь на себя слишком много?

— Ну почему же?.. Как раз нормально. Пусть живут долго и счастливо, а я о них позабочусь.

— М-да… Я-то думал — передо мной всего лишь кандидат в новые фюреры, а ты повыше метишь… Не страшно? Одного такого, между прочим, распяли…

— Ну, это было в мрачном средневековье. А в Древней Греции, к примеру, их всех очень даже уважали!

— На Олимп захотелось?

Пауза.

Воображала смотрит на врача с удивлением и даже каким-то оттенком жалости:

— А у тебя что — есть на примете какая-нибудь другая кандидатура на эту роль? Более подходящая?..

Пауза.

Воображала задумчиво теребит прядку волос, поднимает брови, улыбается, склоняет голову к плечу:

— В конце концов, кто-то же должен… И если не я, — то кто?.. А тот, кто там сейчас… Ты что, будешь утверждать, что он идеально справляется со своими обязанностями?.. Чушь! У меня получится лучше…

Врач скалится, голос его полон убийственного сарказма:

— Всеобщая любовь и братство под крылышком святой Виктории?!

Воображала невозмутимо пожимает плечом:

— Почему бы и нет?

— Тебя будут бояться. И ненавидеть.

Пауза. Медленно, с намеком:

— Стоит только мне захотеть — и не будут…

Пауза.

— Все — не будут? без исключения?

Воображала перестает улыбаться. Скрещивает руки на груди.

— Без.

— Но кое-кто будет помнить, что боялся и ненавидел. С этим — как?

Воображала мрачнеет. Повторяет упрямо:

— Захочу — и не будет.

— Правильно… Зачем такое помнить? Пусть помнит только про любовь. И почитание. И не забывает время от времени поклоняться…

Воображала фыркает, улыбка кривая, но упрямая. Мотает головой, с вызовом вздергивает подбородок:

— А что?! Неплохая, между прочим, идея!..

Морщится, меняет тон:

_ Да нет, конечно, ты прав. Так не годится… Но можно же что-то придумать. Всегда можно что-то придумать… Ну, например, буду богом по совместительству, чем плохо? И никто ничего не будет знать! Вы оба все первыми забудете, я уж постараюсь. Ты еще будешь приходить к нам на выходные, трепать меня по щеке на правах старого друга семьи и угощать мороженым. А я больше не буду дурой. Вы ничего и не заподозрите, я буду очень осторожной. Буду учиться в школе. Как все. Такая игра, наверное, будет даже интереснее, чем в открытую…

— Но ты-то сама… Ты-то сама будешь помнить.

Пауза.

На этот раз — очень долгая.

Воображала вбирает в грудь воздуха, собираясь что-то возразить. Но ничего не говорит. Выдыхает осторожно. Улыбка высокомерно-неприязненная. Врач продолжает — тихо, почти шепотом:

— Будешь помнить. Все время. Помнить. Что все это — ложь. Фальшивка. И выхода нет. Можно только притворяться и дальше. Все время — притворяться. Потому что иначе — уже никак… А всемогущество — оно ведь палка о двух…

Воображала с перекошенным лицом швыряет в стенку непонятно откуда взявшуюся огромную фарфоровую вазу, разноцветные осколки ярким фонтаном разлетаются по камере:

— Да знаю я!!!

Сникнув, садится у стены на пол.

— Ладно. Убедил. Хотя и жалко — когда еще такая роль подвернется!.. Ай, ладно, мороки тоже до фига, была халва…

Ерзает, устраиваясь поудобнее (локти на коленках, подбородок на переплетенных пальцах). Пол камеры теперь разграфлен на черно-белые клетки, врач в черном сидит в одном углу, Воображала — в другом, оранжевой футболки не видно за белыми коленками. Рядом с ней громко тикают шахматные часы. Воображала протягивает руку, нажимает на кнопку. Тиканье смолкает.

— Но ведь я могу и иначе. Проще. Гораздо проще. Как с тем автобусом… Думаешь — так труднее?.. Не-а! Это память исправлять труднее, а в жизни все проще. Даже напрягаться особо не надо, факторы там всякие учитывать… Совсем. Р-раз! И — всё. Никаких кошмаров. Никаких богов. Я и сама забуду всю эту чушь, которую тут навоображала…

Пауза. Осторожный вопрос врача:

— Думаешь — это поможет?

— …

— Ну вот видишь… Ты и сама понимаешь. Пара месяцев. Или лет. И все повторится. Ты не сможешь быть такою, как все. Ты даже притвориться такою не сможешь. Ты — другая…

Тонкий детский голосок:

— Папа, фрау Марта похожа на женщину-вамп, правда?

Сидящий за обеденным столом Конти роняет вилку прежде, чем начать с преувеличенным усердием всматриваться.

— Привет!

Стоящего у лестницы Конти ударяет между лопаток яркий мяч. Он оборачивается, вздрагивает, роняет портфель:

— П-привет…

Лицо растерянное.

Конти стоит у дверей дома. Тянется к ручке. Замирает. Опускает руку. Садится на ступеньки, закрывает лицо руками…

— Папа, у меня для тебя сюрприз!!!

Конти дергается, глаза расширены, лицо затравленное.

Громкое тиканье шахматных часов (во весь экран). Голос врача (в нем явственно звучит усталая и почти привычная неприязнь):

— Вот поэтому-то ты до сих пор и здесь… Все остальное — чушь собачья. Отговорки. Да ты и сама это понимаешь, ты же не идиотка. Раз до сих пор здесь — значит, понимаешь… Просто ведешь себя, как страус — сунула голову в песок и думаешь, что все в порядке и никто-то тебя, бедную, не видит…