Черные тузы - Андрей Троицкий

– А где у него родина, у мужика этого?

Росляков долго думал над простым вопросом и, наконец, сказал первую же глупость, что пришла в голову.

– Мужик этот тульский. Из тех краев. Тульский, как тот пряник.

– Ясно. То-то я и смотрю, его нет. А профессор уже знает, ну, о пожаре? Знает, что погорел начисто?

– Откуда ему знать? – поморщился Росляков. – Он сейчас на работе.

– Такое известие, – старик все старался зайти вперед, заглянуть в глаза Рослякову. – Одно слово – ужас. Кошмар и ужас.

– Ужас, – согласился Росляков.

– С ума ведь сойдет профессор, – выдал сторож свой мрачный прогноз. – И мать с ума сойдет. Обязательно с ума сойдет. Тут сойдешь с ума, как нечего делать сойдешь. У меня один родственник, когда погорел, натурально спятил. В больницу его увозили, там укол какой-то делали, – сторож многозначительно поднял кверху указательный палец.

– Кому укол делали?

Росляков потер ладонью вдруг заболевший затылок. Носить фамилию Лепетухин и при этом ещё уметь складно изъясняться на родном языке… Нет, это уже из жанра сюрреализма. Нельзя требовать от человека невозможного.

– Родственнику моему укол делали, – вдруг загрустил сторож.

– А клизму ему случайно не делали?

– Клизмой тут не поможешь, – вздохнул Лепетухин. – Сделать её, конечно, можно, но толку – чуть. Вы сами профессору сообщать будете, ну, это известие или как?

– Сам буду сообщать или как. Пока не знаю.

Видимо, в бедовой голове Лепетухина зрело, роилось множество новых неприятных и даже каверзных вопросов. И придется искать ответы, надо что-то отвечать, впопад или невпопад отвечать, хотя сил шевелить языком уже не осталось. Не зная, как ловчее избавиться от привязчивого, слишком любопытного сторожа, Росляков, подумав минуту, выбрал самый простой и безотказный способ. Он полез в карман куртки, покопавшись в бумажнике, вытащил деньги и попросил Лепетухина сходить в деревню за бутылкой и закуской, уж какая будет. Старик, даже не пытаясь скрыть радости от нежданной новой удачи, расцвел лицом, засуетился, спрятал деньги в глубокий карман ватных штанов и скорым шагом, чуть не бегом, умчался прочь.

Оставшись один, Росляков прошелся взад-вперед, обо что-то споткнулся. Вдалеке крикнула ворона. Багровое солнце собиралось упасть за дальний лес. Неуютно, тревожно. А вокруг ни единой человеческой души. А где-то рядом, может, в двух шагах остывают человеческие кости… Росляков поежился. Ничего, робость пройдет.

Он отодвинул от края фундамента полуобгоревшую доску. Нет, и здесь нет ничего. Росляков потоптался на месте, собираясь сделать ещё один круг возле пепелища. Попадались разные находки, всякая сгоревшая рухлядь и пожарный мусор. Они и радовали и пугали. Росляков знал, что самое страшное ещё впереди, он ещё не подбирался к главному. Теперь нужно перешагнуть каменную кладку фундамента, полазить среди стропил, по провалившемуся полу, среди осколков черепицы, и изогнутых кусков жести, среди углей и той темных деревяшек, что когда-то, совсем недавно, были дачной мебелью, обстановкой, близкими сердцу предметами быта.

Вот там, внутри пепелища, стоит черный каркас железной кровати с панцирной сеткой, ванная на коротких ножках. Вон повалилась на бок потерявшая форму газовая плита, теперь похожая на огромный чемодан. Куски лопнувшего шифера разлетелись во все концы участка. И ещё стекло… Много мелко истолченного, почти утонувшего в мягкой земле оплавившегося стекла.

Росляков наклонился вперед. А вот чудом уцелевшая после пожара и разгрома химическая пробирка с узким горлом. Только почернела, а так цела, невредима. Целая химическая пробирка… Возможно, она ещё пригодится? Да будь проклята вся эта химия, все опыты, что он втайне от мужа матери разрешил здесь ставить. Росляков раздавил склянку каблуком ботинка.

– Молодой человек, что вы там ищите? – казалось, голос доносился откуда-то сверху, с самого неба.

Росляков выпрямился и повернул голову назад. Савельев, одетый в серую короткую куртку, стоял, привалившись плечом к заборному столбу, и меланхолично сосал сигарету. Росляков сделал несколько шагов вперед. Затем он от неожиданности икнул и сказал правду:

– Я тут ищу ваши кости. Я думал, рванула взрывчатка, и все тут разнесла.

– Взрывчатка в другом месте хранится, – Савельев печально покачал головой. – Если бы она рванула, воронка была здоровая, как от тяжелой авиабомбы. Это техника безопасности: делаешь все в одном месте, а хранишь готовый продукт в другом месте.

– Техника безопасности, – тупо повторил Росляков. – Это хорошо, что есть такая техника. Это хорошо, что вы живы.

– Мне ещё рано отправляться в ад, чертям на поджарку, – ответил Савельев. – Хотя дачу, если разобраться, жалко.

Росляков снова икнул.

– Жалко дачу… Если разобраться… А что же тут тогда случилось?

– Черт его знает. В это время я в поселковый магазин ходил. А когда вернулся, дома уже не было. Может, кусочек нитроглицерина загорелся или взорвался. Я уже говорил тебе, что с нитроглицерином происходят всякие такие штучки. Он может ни с того ни с сего детонировать – и полный привет. Нету дачи.

– Полный привет.

Росляков заикал часто, почти беспрерывно.

– Боже, Петя, я не верю своим ушам, – Николай Егорович расстегнул жилетку, такую мятую, будто он проспал в ней ночь, схватился за левую сторону в груди. – Ушам своим не верю. Отказываюсь им верить.

Николай Егорович покрутил головой, направил указательный палец сперва на левое, затем на правое ухо, словно хотел продемонстрировать собеседнику, свои уши, которым он в данный момент верить отказывается. Рослякову даже показалось, в глазах профессора блеснули слезы. Но в послеобеденное время в комнате было слишком темно, и Росляков, стоявший лицом к окну, никак не мог понять, действительно ли Николай Егорович плачет, или на слезы похожа причудливая игра света и тени.

– У меня душа разрывается, – пожаловался Николай Егорович, хлопнул себя ладонью по груди. – Ну, скажи мне, что ты пошутил… Скажи… Нет, не надо, ничего не говори, ничего. Того, что ты уже сказал достаточно, чтобы убить меня. Боже, ты сжег дачу… Он сжег дачу…

Профессора качнуло в сторону, чтобы устоять на ногах, он оторвал руку от сердца и вцепился пальцами в спинку кресла. Росляков испугался, что муж матери сей же момент лишится чувств, хотел помочь профессору сесть в кресло, сделал уже шаг вперед. Но Николай Егорович отстранил протянутую Росляковым руку, отступил к окну, встав на носки, потянулся к форточке и глубоко задышал ворвавшимся в комнату холодным воздухом. Росляков, не зная, что делать дальше, стоял под люстрой. Он поджал губы и опустил голову, всем своим видом демонстрируя, что свою вину осознает, раскаивается всей душой, готов нести наказание, каким бы суровым оно не было, самое страшное наказание, самое беспощадное… Он примет это наказание безропотно.

– Расскажи, как это произошло, – Николай Егорович поднимал голову кверху, хватая воздух широко раскрытым ртом. – Рассказывай, имей мужество сказать все. Всю правду. Всю.

Уголки губ профессора опустились, нос низко навис над верхней губой, казалось ещё минута и он горько безутешно разрыдается. Росляков, сдвинув брови, мучительно придумывал свою авторскую версию происшествия, но никак не мог изобрести ничего толкового. Он ругал себя за тупость, за неповоротливость мысли. Нужно было что-то говорить, найти слова утешения, а не стоять молчаливым столбом, но Росляков лишь сопел, тер лоб ладонью и вздыхал.

– Я и сам не знаю всего, всех подробностей, – промямлил он. – Я в это время как раз… В это время как раз я…

– Что как раз ты? Что ты в это время делал?

– Как раз именно в это время меня не было на даче, – Росляков развел руки в стороны. – Я в город поехал, а там как раз без меня все это и случилось, все и произошло. Меня не было, а там рвануло

– Что рвануло? – профессор выпучил глаза.

– Возможно, газ рванул, – выкрутился Росляков.

– А почему он, позвольте вас спросить, вдруг рванул? – профессор дышал тяжело, продолжал держаться за сердце. – Газ не может, как вы выражаетесь, ни с того ни с сего вдруг рвануть. Боже мой… Все было нормально, двадцать лет дача стояла на месте и вдруг, как только вы соизволили туда отправиться, дача рванула. Почему?

– Может, я забыл на плите кастрюлю с кашей, уехал, – голова оставалась пустой, никакого объяснения не находилось. – Точно, вот сейчас как раз вспоминаю. Поставил кастрюлю с кашей, а сам уехал. Да, уехал пополнить запас. У меня как раз продукты кончились. Вот я и уехал. А каша осталась. На плите она осталась. – Выходит, это кастрюля с кашей рванула? – профессор отпустил руку от груди и схватился за голову. – Так рванула, что вся дача того… Что, у тебя в кастрюле взрывчатка лежала?

– Какая ещё взрывчатка? – Росляков, чувствуя, что краснеет, отвернулся. – Видимо, задуло газ, ну, и пошла реакция…