Янтарная ночь - Сильви Жермен

Эта тишина удивляла Янтарную Ночь — такая тишина в самом сердце города, причем города, все еще сотрясаемого волнениями, была непостижима. Стоя посреди комнаты, он слушал эту небывалую тишину. Так он и заснул, на ногах, задрав голову к потолку, с глазами, потерявшимися в тишине.

Тишина прервалась незадолго до рассвета, с первыми проблесками зари. Рассеялась под широкими взмахами метлы привратника, усердно подметавшего свой маленький кусочек тротуара. И этот звук скребущей землю метлы взорвался у Янтарной Ночи в голове, в глазах, во рту. Могучий пульс города снова забился со всех сторон, и его гул, как кровь из раны, вновь нахлынул на Янтарную Ночь — Огненного Ветра.

Он встряхнулся от своего странного оцепенения. Он спал стоя, словно лошадь, и теперь ему было больно в коленях. Тогда он стал мерить шагами комнату, куда медленно проникал день. И этот наплыв света на стены, увешанные афишами, картинками, фото, ужаснул его — ибо вернулось сознание. Все воспоминания о случившемся накануне заскользили в розоватой ясности утра, окружая его одно за другим.

Из стен выступали лица — огромные афиши певцов, актрис, и более скромные портреты каких — то незнакомцев, наверняка родственников Розелена, людей из его деревни. И среди всего этого скопища лиц, то гигантских, то миниатюрных, повсюду — фото чаек, снятых на лету.

Лица и морские птицы пожирали белизну стен, дырявили комнату, словно замок из песка, атакуемый ветром. И птицы кружили над лицами, будто над перевернутыми лодками или над тачками с солью.

Тачками с солью — вот чем вдруг обернулись эти портреты для Янтарной Ночи-Огненного-Ветра. Не только портреты кинозвезд и членов семьи Петиу, но и любое лицо, каким бы оно ни было, стало только этим: тачкой с солью. И этот образ ужаснул его.

Тогда он отвел взгляд от стен, чтобы уклониться от этого обоза лиц и соли, и перевел его на мебель, вещи, неодушевленные предметы. Все было аккуратно расставлено в комнате маленького подмастерья, безупречный порядок царил среди его вещей. На полке, висящей над постелью, он заметил несколько книг и обувную коробку. Он просмотрел висячую Розеленову библиотечку; она была столь же скудной, сколь и разнородной. Там имелся один словарь, сборник песен, две книги по кондитерскому ремеслу, большая иллюстрированная книга сказок, антология французской поэзии, старый молитвенник и десяток романов. Янтарная Ночь — Огненный Ветер стал вынимать книги одну за другой и перелистывать. Едва он приоткрыл словарь, как оттуда посыпался дождь засушенных цветочных лепестков. Розелен использовал свой словарь как гербарий. На некоторых страницах остались следы разноцветной пыльцы, окутывавшие колонки слов голубоватыми, розоватыми, охристыми, пурпурно-фиолетовыми, багряными или мимозно-желтыми облачками. Его глаза пробежали список слов, заключенных в фиолетовый овал: — навигация — навмахия — навпатия — натальный — натриум — натронит — натура — натурализовать — натуралист — натуральный — науплиус… Приторная смесь из запаха пыльной бумаги и аромата увядших цветов исходила от этого гербария слов. Потерянных слов, которые уже никогда не придут к Розелену. Янтарная Ночь — Огненный Ветер резко захлопнул словарь. Взял песенник. Старые романсы со слащавыми припевами. Пел ли Розелен у себя дома, по вечерам? Быть может, его фальцет умел ложиться на музыку и именно в этом он обретал наконец отраду, забывая неуклюжесть своей писклявой речи? Книги по кондитерскому делу выставляли напоказ фото радующих глаз шедевров из сахара, сливок, марципана, цукатов, миндаля, меда и шоколада. Не в том ли была мечта маленького подмастерья, чтобы научиться собственными руками создавать такие восхитительные десерты, задуманные исключительно из вожделения и ради вожделения — безумного, детского, чисто вкусового вожделения? На титульном листе книги сказок имелась дарственная надпись, сделанная уже поблекшими фиолетовыми чернилами чьей-то старательной, чуть дрожащей рукой: «Нашему маленькому мечтателю Розелену в день его семилетия. Со всей нашей нежностью». И внизу дата и две подписи: «21 сентября 1958 года. Мама и папа». Осенью Розелену исполнилось бы восемнадцать. Повзрослел бы он наконец? Перестал бы наконец мечтать, как наивный маленький мальчик, дрожать перед другими, загораться от призрака дружбы?

С каждой книгой Янтарная Ночь запутывался в сетях все новых и новых мучительных вопросов. Он отбрасывал их один за другим к изножию постели. Туда же швырнул и молитвенник, не потрудившись даже открыть его. «Наверняка молитвенник, оставшийся от его первого причастия, — подумал Янтарная Ночь. — Должно быть, набит дурацкими благочестивыми картинками». Он взял антологию поэзии и стал рассеянно просматривать. Одно стихотворение привлекло его внимание, прервав шелест быстро переворачиваемых страниц. Стихотворение Верлена, отрывок из «Мудрости». Песня Каспара Хаузера.[23]

Лишь кроткой синью глаз богат,С рожденья — сирота бездомный,Пришел я к людям в мир огромный, —Нашли, что малый простоват.[24]

Опять Янтарная Ночь — Огненный Ветер захлопнул книгу. Значит, нет ни одного слова, которое не привело бы его силой к Розелену? Каспар Хаузер, Розелен Петиу — мальчики со спокойными глазами, несущие мир и кротость, ненавистные людям больших городов. Большие дети, чье место не среди людей больших городов, но в глубине лесов, среди скал, солончаков, среди лесных и морских птиц. В другом месте… но не здесь, не здесь! Янтарная Ночь — Огненный Ветер резко вскочил и снова начал мерить комнату шагами, с гневом увязая в своей тоске, снова злился на жертву. «Но почему, почему же ты не защищался? Почему отдался так легко, зачем возбудил мою ярость, толкнул к преступлению? Зачем сделал из меня убийцу?»

Каспар Хаузер, Розелен Петиу. Он их уже не различал. И ему вспомнились другие стихи, другая песнь о Каспаре Хаузере, Георга Тракля,[25] еще более мучительная, более щемящая, чем стих Верлена. Отягченные тенью слова прихлынули к его рту, словно волна обжигающе-горячей слюны.

Серьезна была его жизнь в тени деревьев,И светел лик.Бог вдохнул в его сердце нежное пламя:О, человек!

Тих был его шаг по вечернему городу,Невнятно шептали губы:Я хочу стать всадником.

За ним следили кусты и звери,Дома и сумрачные дворы белых людей,И его убийца.

Весна, и лето, и чудесная осеньПраведника, его нежный шагПо комнате темных грез.По ночам он оставался наедине со своею звездой.

Взгляни, на голые ветки падает снег.В сумерках на крыльце — тень убийцы.Серебристым вздохом поникла голованерожденного.[26]

Каждое слово наливалось необычайной тяжестью. Каждое слово звучало в нем ясно и четко. Груз этих слов становился так тяжел, что у него возникло впечатление, что челюсти вот-вот треснут. Ему хотелось грызть землю. «Темная жалоба его уст…»

Янтарная Ночь — Огненный Ветер опять попробовал отвлечься от своей тоски. Повернулся к постели. «В этой обувной коробке наверняка куча шариков или старых машинок, — сказал он себе. — Очень похоже на Розелена — благоговейно хранить свои ребячьи игрушки». Ему самому надо было что-нибудь теребить в руках, тоже на миг забыться в детстве. Коробка была легкой. Картонная коробка, когда-то содержавшая пару туфель, модель которых была нарисована на этикетке, с надписью внизу: «Вителло Верде». Он поднял крышку. Коробка оказалась на три четверти заполнена письмами. Аккуратно разобранными по пачкам, обвязанными резинками. Он схватил самую большую связку; это были письма от той молодой женщины, о которой Розелен часто ему говорил. Он прочитал имя и адрес на обороте конвертов. Тереза Масе, улица Жаворонков, 3, Невер, Ньевр. А заодно прочел и письма — всю пачку, одним духом. Их переписка тянулась дольше десяти лет. Первые письма были написаны девочкой маленькому мальчику, потом юной девушкой и, наконец, женщиной — по-прежнему ребенку. Вечному ребенку, чья сердечная чистота, доброта и простота, казалось, не переставали восхищать Терезу. А порой и тревожить. Должно быть, Розелен много говорил ей о Янтарной Ночи, потому что в своих последних письмах Тереза часто возвращалась к этой теме, задавая вопросы о человеке, которого обозначала как «твой таинственный друг, который кажется мне довольно странным, если не подозрительным, как и совершенно вымышленные имя и адрес, которые он дал тебе при вашей первой встрече».

Что она, в конце концов, знала о нем, эта Тереза? А что он сам знал о ней? Только то, что она знала Розелена с детства, что неизменно, нерушимо питала к нему нежность, что после долгих странствий по стране осела наконец в Невере, где сейчас работала продавщицей книг, и что тон ее писем отличался удивительной ясностью, тонкостью и вниманием к своему корреспонденту. Невер? Почему Невер? И где же точно находится Ньевр? Янтарная Ночь удивился как названию города, так и местоположению самой области. Почему эта женщина, довольно много, казалось, разъезжавшая, так долго колебалась между разными местами и в итоге осела в этой маленькой префектуре, в самом центре страны? Невер: он повторял это название, словно пытаясь проникнуть в соображения Терезы, побудившие ее выбрать это место, но на самом деле у него беспрестанно вертелось в голове английское слово never. Он хотел сказать Невер, а слышалось неизменно never. Never again, never more.[27]