Театр - Сомерсет Моэм

– Милый, тебе не кажется, что ты болтаешь чепуху?

– А тебе, конечно, это кажется. Для тебя нет разницы между правдой и выдумкой. Ты всегда играешь. Эта привычка – твоя вторая натура. Ты играешь, когда принимаешь гостей. Ты играешь перед слугами, перед отцом, передо мной. Передо мной ты играешь роль нежной, снисходительной, знаменитой матери. Ты не существуешь. Ты – это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Я часто спрашиваю себя: была ли ты когда-нибудь сама собой или с самого начала служила лишь средством воплощения в жизнь всех тех персонажей, которые ты изображала. Когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это – боюсь, что никого там не найду.

Джулия быстро взглянула на сына. Её била дрожь, от слов Роджера ей стало жутко. Она слушала внимательно, даже с некоторым волнением: он был так серьёзен. Она поняла, что он пытается выразить то, что гнетет его много лет. Никогда в жизни ещё Роджер не говорил с ней так долго.

– Значит, по-твоему, я просто подделка? Или шарлатан?

– Не совсем. Потому что это и есть ты. Подделка для тебя правда. Как маргарин – масло для людей, которые не пробовали настоящего масла.

У Джулии возникло ощущение, что она в чем-то виновата. Королева в «Гамлете»: «Готов твоё я сердце растерзать, когда бы можно в грудь твою проникнуть». Мысли её отвлеклись. («Да, наверное, я уже слишком стара, чтобы сыграть Гамлета. Сиддонс и Сара Бернар его играли. Таких ног, как у меня, не было ни у одного актёра, которых я видела в этой роли. Надо спросить Чарлза, как он думает. Да, но там тоже этот проклятый белый стих. Глупо не написать „Гамлета“ прозой. Конечно, я могла бы сыграть его по-французски в Comedie Francaise. Вот был бы номер!») Она увидела себя в чёрном камзоле и длинных шёлковых чулках. «Увы, бедный Йорик». Но Джулия тут же очнулась.

– Ну, про отца ты вряд ли можешь сказать, что он не существует. Вот уже двадцать лет он играет самого себя. («Майкл подошел бы для роли короля, не во Франции, конечно, а если бы мы рискнули поставить „Гамлета“ в Лондоне».)

– Бедный отец. Я полагаю, дело он своё знает, но он не больно-то умен. И слишком занят тем» чтобы оставаться самым красивым мужчиной в Англии.

– Не очень это хорошо с твоей стороны так говорить о своем отце.

– Я сказал тебе что-нибудь, чего ты не знаешь? – невозмутимо спросил Роджер.

Джулии хотелось улыбнуться, но она продолжала хранить вид оскорбленного достоинства.

– Наши слабости, а не наши достоинства делают нас дорогими нашим близким, – сказала она.

– Из какой это пьесы?

Джулия с трудом удержалась от раздраженного жеста. Слова сами собой слетели с её губ, но, произнеся их, она вспомнила, что они действительно из какой-то пьесы. Поросёнок! Они были так уместны здесь.

– Ты жесток, – грустно сказала Джулия. Она всё больше ощущала себя королевой Гертрудой. – Ты совсем меня не любишь.

– Я бы любил, если бы мог тебя найти. Но где ты? Если содрать с тебя твой эксгибиционизм, забрать твоё мастерство, снять, как снимают шелуху с луковицы, слой за слоем притворство, неискренность, избитые цитаты из старых ролей и обрывки поддельных чувств, доберешься ли наконец до твоей души? – Роджер посмотрел на неё серьёзно и печально, затем слегка улыбнулся. – Но ты мне очень нравишься.

– Ты веришь, что я тебя люблю?

– Да. По-своему.

На лице Джулии внезапно отразилось волнение.

– Если бы ты только знал, как я страдала, когда ты болел. Не представляю, что бы со мной было, если бы ты умер.

– Ты продемонстрировала бы великолепное исполнение роли осиротевшей матери у гроба своего единственного сына.

– Ну, для великолепного исполнения мне нужно хоть несколько репетиций, – отпарировала она. – Ты не понимаешь одного: актёрская игра не жизнь, это искусство, искусство же – то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актёра представить его не только правдиво, но и красиво. Если бы я действительно умирала, как умираю в полдюжине пьес, думаешь, меня заботило бы, достаточно ли изящны мои жесты и слышны ли мои бессвязные слова в последнем ряду галерки? Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет её. Жестоко говорить, что я тебя не люблю. Я привязана к тебе. Тебя одного я только и любила в жизни.

– Нет, ты была привязана ко мне, когда я был малышом и ты могла со мной фотографироваться. Получался прелестный снимок, который служил превосходной рекламой. Но с тех пор ты не очень много обо мне беспокоилась. Я, скорее, был для тебя обузой. Ты всегда была рада видеть меня, но тебя вполне устраивало, что я могу сам себя занять и тебе не надо тратить на меня время. Я тебя не виню: у тебя никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя.

Джулия начала терять терпение. Роджер был слишком близок к истине, чтобы это доставляло ей удовольствие.

– Ты забываешь, что дети довольно надоедливы.

– И шумны, – улыбнулся он. – Но тогда зачем же притворяться, что ты не можешь разлучаться со мной? Это тоже игра.

– Мне очень тяжело всё это слышать. У меня такое чувство, будто я не выполнила своего долга перед тобой.

– Это неверно. Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое.

– Не понимаю всё же, чего ты хочешь.

– Я тебе сказал: правды.

– Но где ты её найдешь?

– Не знаю. Возможно, её вообще нет. Я ещё молод и невежествен. Возможно, в Кембридже, читая книги, встречаясь с людьми, я выясню, где её надо искать. Если окажется, что она только в религии, я пропал.

Джулия обеспокоилась. То, что говорил Роджер, не проникало по-настоящему в её сознание, его слова нанизывались в строки, и важен был не смысл их, а «доходили» они или нет, но Джулия ощущала его глубокое волнение. Конечно, ему всего восемнадцать, было бы глупо принимать его слишком всерьёз, она невольно думала, что он набрался этого у кого-нибудь из друзей и во всем этом много позы. А у кого есть собственные представления и кто не позирует, хоть самую чуточку? Но, вполне возможно, сейчас он ощущает всё, о чем говорит, и с её стороны будет нехорошо отнестись к его словам слишком легко.

– Теперь мне ясно, что ты имеешь в виду, – сказала она. – Мое самое большое желание – чтобы ты был счастлив. С отцом я управлюсь – поступай как хочешь. Ты должен сам искать спасения своей души, это я понимаю. Но, может быть, твои мысли просто вызваны плохим самочувствием и склонностью к меланхолии? Ты был совсем один в Вене и, наверное, слишком много читал. Конечно, мы с отцом принадлежим к другому поколению и вряд ли во многом сумеем тебе помочь. Почему бы тебе не обсудить все эти вещи с кем-нибудь из ровесников? С Томом, например?

– С Томом? С этим несчастным снобом? Его единственная мечта в жизни – стать джентльменом, и он не видит, что чем больше он старается, тем меньше у него на это шансов.

– А я думала, он тебе нравится. Прошлым летом в Тэплоу ты бегал за ним, как собачонка.

– Я ничего не имею против него. И он был мне полезен. Он рассказал мне кучу вещей, которые я хотел знать. Но я считаю его глупым и ничтожным.

Джулия вспомнила, какую безумную ревность вызывала в ней их дружба. Даже обидно, сколько муки она приняла зря.

– Ты порвала с ним, да? – неожиданно спросил Роджер.

Джулия чуть не подскочила.

– Более или менее.

– И правильно сделала. Он тебе не пара.

Роджер глядел на Джулию спокойными задумчивыми глазами, и ей чуть не стало дурно от страха: а вдруг он знает, что Том был её любовником. Невозможно, говорила она себе, ей внушает это нечистая совесть. В Тэплоу между ними ничего не было. Невероятно, чтобы до ушей сына дошли какие-нибудь мерзкие слухи; и всё же выражение его лица неуловимо говорило о том, что он знает. Джулии стало стыдно.

– Я пригласила Тома в Тэплоу только потому, что думала – тебе будет приятно иметь товарища твоего возраста.

– Мне и было приятно.

В глазах Роджера вспыхнули насмешливые огоньки. Джулия была в отчаянии. Ей бы хотелось спросить его, что его забавляет, но она не осмеливалась. Джулия была оскорблена в лучших чувствах. Она бы заплакала, но Роджер только рассмеется. И что она может ему сказать? Он не верит ни единому её слову. Игра! С ней никогда этого не бывало, но на этот раз Джулия не смогла найти выхода из положения. Она столкнулась с чем-то, чего она не знала, чем-то таинственным и пугающим. Может, это и есть правда? И тут она услышала, что к дому подъехала машина.

– Твой отец! – воскликнула Джулия.

Какое облегчение! Вся эта сцена была невыносима, благодарение богу, приезд Майкла положил ей конец. Через минуту в комнату стремительно вошел Майкл – подбородок выдвинут, живот втянут – невероятно красивый для своих пятидесяти с лишним лет, и с радушной улыбкой протянул руку – как мужчина мужчине – своему единственному сыну, вернувшемуся домой после шестимесячной отлучки.