Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке - Шарль де Костер

— Я бы предпочел, чтобы меня целый день пытали, — отвечал Уленшпигель.

— Я тоже, — подхватила Сооткин. — Смотри только, не проговорись из жалости, как бы меня на твоих глазах ни терзали!

— Но ведь ты женщина! — возразил Уленшпигель.

— Дурачок! — сказала она. — Коли я тебя родила, стало быть, знаю, что такое муки. Но вот если я увижу, что тебя… — Она внезапно побледнела. — Тогда я помолюсь Божьей Матери, которая видела сына своего на кресте, — добавила Сооткин и со слезами стала ласкать Уленшпигеля.

Так был заключен между ними союз ненависти и стойкости.

77

Рыбник уплатил лишь половину стоимости всех вещей, а другая половина была ему пока что зачтена за донос впредь до нахождения тех самых семисот каролю, ради которых он и совершил злодеяние.

Сооткин проводила ночи в слезах, а днем хлопотала по хозяйству. Уленшпигель часто слышал, как она разговаривает сама с собой:

— Если деньги достанутся рыбнику, я руки на себя наложу.

Понимая, что это не пустые слова, Уленшпигель и Неле настойчиво уговаривали ее перебраться в Вальхерен, где жили ее родственники. Сооткин на это отвечала, что ей нет нужды убегать от червей, которые все равно скоро съедят ее вдовье тело.

Между тем рыбник снова явился к коронному судье и сказал, что покойный всего несколько месяцев назад получил семьсот каролю, что он был скупенек, неприхотлив и, конечно, не мог истратить такие большие деньги — наверно, они у него где-нибудь спрятаны.

Судья спросил его, что ему сделали Уленшпигель и Сооткин, почему он, отняв у Уленшпигеля отца, а у Сооткин мужа, продолжает так жестоко преследовать их.

Рыбник ему ответил, что он, как почетный гражданин города Дамме, намерен свято соблюдать законы империи и тем заслужить милость его величества.

Сказавши это, рыбник подал судье донос, а затем перечислил свидетелей, которые-де по совести вынуждены будут подтвердить его показания.

Суд старшин, выслушав свидетелей, нашел возможным применить пытку. Во исполнение сего решения суд направил стражников в дом Клааса для произведения вторичного обыска и уполномочил их препроводить мать и сына в тюрьму, где обвиняемых надлежало содержать впредь до прибытия из Брюгге палача, за которым был послан нарочный.

Когда Уленшпигель и Сооткин со связанными сзади руками шли по городу, рыбник стоял на пороге своего дома и смотрел на них.

Все жители Дамме вышли из своих домов. Матиссен, ближайший сосед рыбника, слышал, как Уленшпигель крикнул доносчику:

— Бог тебя накажет, вдовий палач!

А Сооткин прибавила:

— Не своей ты смертью умрешь, мучитель сирот!

Поняв из этих слов, что вдову с сиротой ведут в тюрьму по новому доносу Грейпстювера, жители осыпали его бранью, а вечером выбили ему стекла, дверь же вымазали нечистотами.

И он не смел выйти из дома.

78

К десяти часам утра Уленшпигеля и Сооткин привели в застенок.

Здесь находились коронный судья, секретарь суда, старшины, брюггский палач, его подручный и лекарь.

Судья задал Сооткин вопрос, не утаила ли она какого-либо имущества, принадлежащего императору. Она же ему на это ответила, что утаивать ей нечего, ибо у нее ничего нет.

— А ты что скажешь? — обратился судья к Уленшпигелю.

— Семь месяцев назад мы получили по завещанию семьсот каролю, — отвечал он. — Часть этих денег мы истратили. Где остальные — понятия не имею. Полагаю, однако ж, что их стащил тот самый прохожий, который, на нашу беду, заходил к нам, потому что с тех пор я денег не видел.

Судья спросил, настаивают ли они на своей невиновности.

Уленшпигель и Сооткин ответили, что ничего принадлежащего императору они не укрывали.

Тогда судья с важным и печальным видом объявил:

— Улики против вас велики, обвинение обоснованно, так что, если вы не сознаетесь, придется допросить вас с пристрастием.

— Пощадите вдову! — сказал Уленшпигель. — Рыбник скупил все наше добро.

— Дурачок! — молвила Сооткин. — Мужчине не вынести того, что вытерпит женщина.

Видя, что Уленшпигель от страха за нее стал бледен как смерть, она прибавила:

— У меня есть ненависть и стойкость.

— Пощадите вдову! — сказал Уленшпигель.

— Пытайте меня, а его не трогайте, — сказала Сооткин.

Судья спросил палача, запасся ли он всеми орудиями, с помощью коих узнается истина.

— Все под рукой, — отвечал палач.

Судьи, посовещавшись, решили, что для установления истины надобно начать с матери.

— Нет такого бессердечного сына, который, видя, как мать страдает, не сознался бы в преступлении, чтобы избавить ее от мук, — заметил один из старшин. — И то же самое сделает для своего детища всякая мать, хотя бы у нее было сердце тигрицы.

Судья обратился к палачу:

— Посади женщину на стул и зажми ей руки и ноги в тиски.

Палач исполнил приказ.

— Не надо, не надо, господа судьи! — вскричал Уленшпигель. — Посадите меня вместо нее, сломайте мне пальцы на руках и ногах, а вдову пощадите!

— Рыбник! — напомнила ему Сооткин. — У меня есть ненависть и стойкость.

Уленшпигель стал еще бледнее, весь затрясся и от волнения не мог произнести ни слова.

Тиски представляли собой самшитовые палочки; палочки эти вставлялись между пальцев как можно плотней и были столь хитроумно соединены веревочками, что палач по воле судьи мог сдавить сразу все пальцы, сорвать мясо с костей, раздробить кости или же причинить своей жертве легкую боль.

Палач вложил руки и ноги Сооткин в тиски.

— Зажми! — приказал судья.

Палач стиснул изо всех сил.

Тогда судья, обратившись к Сооткин, сказал:

— Укажи место, где спрятаны деньги.

— Не знаю, — простонала она в ответ.

— Дави сильней, — приказал судья.

Чтобы помочь Сооткин, Уленшпигель пытался высвободить руки, связанные за спиной.

— Не давите, господа судьи! — умолял он. — Косточки у женщины тоненькие, хрупкие. Их птица клювом раздробит. Не давите! Я не с вами говорю, господин палач, — ваше дело подневольное. Я обращаюсь к вам, господа судьи: сжальтесь, не давите!

— Рыбник! — снова напомнила ему Сооткин.

И Уленшпигель смолк.

Однако, видя, что палач все сильнее сжимает тиски, он опять закричал:

— Сжальтесь, господа! Вы раздавите вдове пальцы, — как же она будет работать? Ой, ноги! Как же она будет ходить? Сжальтесь, господа!

— Не своей ты смертью умрешь, рыбник! — вскричала Сооткин.

А кости ее трещали, а кровь капала с ног на землю.

Уленшпигель все это видел и, дрожа от душевной боли и гнева, твердил:

— Ведь это женские косточки — не сломайте их, господа судьи!

— Рыбник! — стонала Сооткин.

Голос у нее был точно у призрака — сдавленный и глухой.

Уленшпигель дрожал и кричал:

— Господа судьи, у нее и руки и ноги в крови! Переломали кости вдове!

Лекарь