Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что мне делать? — Коньман был на грани истерики, его узкое лицо припухло от слез. — Он скажет маме, вызовет полицию, меня могут даже исключить…
Ах исключить! Страшный позор. В неформальной иерархии исключение хуже родителей и полиции.
— Тебя не исключат, — говорю я твердо.
— Откуда вы знаете?
— Колин, посмотри на меня. — Он в отчаянии мотает головой. — Посмотри, говорю.
И он смотрит, все еще дрожа, но начавшаяся было истерика утихает.
— Послушай меня, Колин. — Короткие фразы, взгляд в упор, уверенный вид. Этим пользуются учителя, а также врачи, священники и прочие фокусники. — Слушай внимательно. Тебя не исключат. Ты сделаешь, как я скажу, поедешь со мной, и все будет хорошо.
Он ждал меня, как ему было велено, у автобусной остановки рядом со служебной парковкой. Было без десяти четыре, и уже начинало темнеть. Урок у меня закончился на десять минут раньше (в виде исключения), и улица была пуста. Я притормаживаю напротив остановки, Коньман быстро забирается на переднее сиденье, бледный от ужаса и надежды.
— Не волнуйся, Колин, — мягко произношу я. — Я отвезу тебя домой.
Изначально такого замысла у меня не было. Поверьте. Можете назвать это безрассудством, если хотите, но, когда мы выехали из «Сент-Освальда» на улицу, уже размытую октябрьским дождем, у меня все еще не было точного плана, что делать с Колином Коньманом. Я человек педантичный и не люблю ничего оставлять на волю случая. Но иногда лучше положиться на интуицию. Этому меня научил Леон, и нужно признаться, что лучшие из моих деяний не планировались совершенно — просто вдохновенные порывы гения.
Так случилось и с Колином Коньманом — идея пришла на ум внезапно, когда мы проезжали мимо городского парка.
Хэллоуин всегда был одним из любимых праздников. Еще в детстве он мне нравился куда больше Ночи костров, которая вызывала у меня смутное недоверие. Этот коммерческий дух — на всех углах торгуют сахарной ватой, это дикое веселье перед большим вертелом. Но хуже всего — Всеобщий костер, который ежегодно загорается в местном парке, и публика en mass скапливается у огромного и опасного пожара и глазеет на посредственные фейерверки. Тут же часто устраиваются аттракционы, где всем заправляют циничные цыгане в надежде урвать куш; стоит ларек с хот-догами, будка «Проверь свои силы» (Побеждают все!), тир, где в качестве призов подвешены за шею мишки, побитые молью, там продавец сочных карамельных яблок (коричневых, под слоем ломкой ярко-красной карамели) и множество карманников, ловко прокладывающих путь в праздничной толпе.
Ненавижу это бессмысленное зрелище. Шум, пот, свалка, жара и предчувствие насилия всегда отталкивали меня. Верите или нет, но я презираю насилие. Наверное, потому, что оно неизящно. Оно тупое и непрошибаемо глупое. Отец любил Всеобщий костер именно за то, за что я его ненавижу, и бывал счастлив как никогда — бутылка пива в руке, лицо, красное от жара, над головой покачиваются нелепые маскарадные антенны инопланетянина (а может, дьявольские рога), шея вытянута, чтобы лучше видеть, как взрываются ракеты — тррам-тррам-тррам — в задымленном небе.
Но именно воспоминание об отце навело меня на мысль, столь изящную, что улыбка тронула мои губы. Леон гордился бы мною, ведь двойная задача — убить и избавиться — решалась одним махом.
Я включаю поворотник и выруливаю к парку. Большие ворота открыты настежь — вообще-то, это единственное время, когда машинам разрешен въезд в парк, — и мы медленно движемся по главной аллее.
— Зачем нам сюда? — спрашивает Коньман, забыв свои тревоги.
Он жует шоколадный батончик, купленный в школьном киоске, и играет в какую-то компьютерную игру на суперсовременном мобильнике. С уха свисает наушник.
— Мне надо кое-что выбросить. И сжечь.
Это, насколько я понимаю, единственное достоинство Всеобщего костра. Он всем дает возможность избавиться от ненужного барахла. Мебель, тюфяки, журналы или картонные коробки — приветствуется все, особенно то, что легко горит. Покрышки, старые диваны, матрасы, подшивки газет — всему находится место, и граждан призывают нести все, что под руку попадется.
Костер, конечно, уже сооружен: тщательно и по науке. Сорокафутовая пирамида удивительной конструкции: слой за слоем — мебель, игрушки, бумага, одежда, мешки, упаковочный материал и дань уважения к столетним традициям — чучело. Десятки чучел, некоторые с плакатами на шее, некоторые совсем примитивные, некоторые — жутко напоминающие людей, сидят, стоят и прислоняются в разных позах к погребальному костру. Вокруг площадки на расстоянии в пятьдесят ярдов — ограда: когда все это загорится, подходить ближе будет опасно, того и гляди, сгоришь дотла.
— Здорово, правда?
Я паркуюсь как можно ближе к огороженному пространству. Множество контейнеров с рассортированным барахлом не дают проехать дальше, но в общем и так сойдет.
— Нормально, — говорит Коньман. — А что вы привезли?
— Сейчас сам увидишь. — Я выхожу из машины. — Тебе все равно придется мне помочь. Я в одиночку не справлюсь — слишком громоздкое.
Коньман вылезает из машины, даже не снимая наушник. На мгновение кажется, что он собирается заныть, но он просто идет за мной, равнодушно разглядывая махину будущего костра, пока я открываю багажник.
— Хороший телефон, — говорю я.
— Ага.
— Я люблю большие костры, а ты?
— Ага.
— Надеюсь, дождя не будет. Ничего нет хуже, когда костер не загорается. Хотя туда что-нибудь плеснут, бензин, наверное, чтобы разжечь. Он всегда так быстро схватывается…
Говоря это, я стараюсь держаться между машиной и Коньманом. Подозреваю, что мне вообще не стоило беспокоиться. Умом Коньман явно не блещет. Если подумать, я только улучшаю генофонд.
— Давай, Колин.
Он делает шаг вперед.
— Хороший мальчик.
Легкий толчок в поясницу. На миг вспоминаю будку «Проверь свою силу» («Побеждают все!») на аттракционах моего детства, воображаю в руках высоко поднятый молот, запах попкорна, дым и чад жарящихся хот-догов и лука, вижу, как отец ухмыляется под своими идиотскими антеннами, вижу, как Леон, зажав смятую сигарету в испачканных чернилами пальцах, ободряюще улыбается мне…
А потом я изо всех сил захлопываю багажник и слышу этот непередаваемый — но такой успокоительно знакомый — хруст, говорящий, что победа снова за мной.
2Довольно много крови.
Это было ясно с самого начала, и, несмотря на принятые меры предосторожности, костюм придется сдать в чистку.
Не воображайте, что мне это доставило удовольствие, на самом деле насилие мне отвратительно, и было бы куда приятнее, если бы Коньман разбился насмерть, упав с высоты, или подавился орехом — что угодно, только не такой примитивный и неряшливый способ. Но все же это решение, и притом удачное. Однажды Коньман сам признался, что жить ему не дадут; и потом, он нужен мне для следующего шага.
Приманка, если хотите.
Я беру на минутку его сотовый, вытерев влажной травой. Потом выключаю и кладу в карман. После этого накрываю лицо Коньмана черным пластиковым пакетом (у меня в машине они лежат всегда, на всякий случай) и закрепляю скотчем. То же делаю с его руками. Сажаю его в сломанное кресло у костра и подпираю тело пачкой журналов, перевязанных веревкой. Теперь он выглядит точно так же, как другие чучела, ждущие своего часа у незажженного костра, хотя некоторые из них даже реалистичнее.
Пока я работаю, мимо проходит старик с собакой, приветствует меня, собака лает, и они идут дальше. Они не замечают крови на траве, а что касается самого трупа — давно известно, что, если не вести себя как убийца, никто и не заподозрит тебя, невзирая на любые улики. Если я когда-нибудь решу заняться грабежом (может, и займусь в один прекрасный день — хочется думать, что на тетиве у меня не одна стрела), то надену маску, полосатый свитер и возьму большую сумку с надписью «Награбленное». Если меня увидят, то решат, будто я иду на маскарад. Люди очень мало что замечают, особенно у себя перед носом.
Эти выходные захотелось отметить пожаром. В конце концов, традиция.
Оказалось, что Привратницкая прекрасно горит, несмотря на вечную сырость. Жаль только, что новый смотритель — Шаттлуорт, кажется, — еще не переселился. Но, учитывая, что дом пуст, а Джимми отстранен от работы, время было самое подходящее.
В «Сент-Освальде» есть видеокамеры, хотя бóльшая их часть сосредоточена у центральных ворот и внушительного входа Даже хотелось рискнуть — предположить, что видеонаблюдения у Привратницкой нет. И все же для маскировки я надеваю мешковатый верх с капюшоном. Любая камера покажет просто фигуру в капюшоне с двумя канистрами без наклеек и школьным ранцем на плече, бегущую вдоль ограды к Привратницкой.