Эоловы арфы - Владимир Бушин

И вдруг в этом вахмистре для Энгельса слились все его сегодняшние беспокойные чувства: и злость на предательский Комитет, и обида за свой напрасно потраченный труд, и горечь предстоящего прощания с восстанием, и предчувствие его скрытого поражения, и тревога за друзей в Кёльне, словно один он, вахмистр, был виновником всего этого.

— С дороги! — яростно крикнул Энгельс и, выхватив пистолет, направил его на вахмистра. — Ворота!

Солдаты охраны, напуганные таким внезапным взрывом бешенства, бросились отпирать ворота. Вахмистр молчал и не двигался с места, как оглушенный. Когда высокие тяжелые ворота распахнулись, Энгельс хлестнул коня и тот, нервно напрягшись, послушно ринулся в темную глубь здания.

Не слезая с седла, Энгельс объехал огромное помещение цейхгауза, заглядывая во все углы и закоулки. За ним следовали спешившиеся бойцы отряда. Составив себе общее представление о том, что здесь и как, Энгельс слез с лошади, и они вместе с Янсеном стали распоряжаться, кому из бойцов что следует взять. Здесь были и ружья, и патроны, и амуниция. Все это необходимо восстанию.

Когда, закончив распределение, Энгельс, держа в поводу лошадь, вышел на улицу, он увидел всадника, во весь опор летевшего со стороны Эльберфельда сюда, к цейхгаузу. Это был Хюнербейн.

— Я думал, что уже не застану тебя! — крикнул он Энгельсу, спрыгнув с лошади.

— Ты зря торопился, — ответил Энгельс. — Мы уже закончили свое дело и собирались ехать обратно.

— Они пусть едут, — сказал Хюнербейн, — а ты — ни в коем случае.

— Думаешь, опасно?

— Нет никакого сомнения, что Комитет тебя арестует. Я уверен, они с нетерпением поджидают тебя. Ты должен прямо отсюда отправляться в Кёльн.

— Конечно, — помолчав, сказал Энгельс, — золингенцы не допустят моего ареста, но это приведет к междоусобице в лагере восставших, и значит, действительно мне не надо возвращаться в город. Ты прав.

— Да, да, — закивал Хюнербейн, — коварство этих людей безгранично. Ты знаешь, почему меня не было на заседании Комитета, когда решался вопрос о тебе? Хёхстер отправил меня с каким-то письмом в Хаген, сказав, что письмо исключительной важности. А на самом деле оно к тамошнему ветеринару. Какие такие важные письма можно направлять ветеринару?

— Может быть, просил совета и помощи на случай эпидемии среди домашних животных?

— Да ведь никакой эпидемией у нас пока, слава богу, и не пахнет. Нет, просто этот ветеринар его старый дружок, и он, очевидно, сообщал ему свои семейные новости или передавал привет. С таким же заданием — я его еще не видел — куда-то был послан и Нотъюнг, и некоторые другие члены Комитета, которые поддерживают тебя.

Отряд, нагруженный добычей, ждал сигнала, чтобы отправиться в обратный путь. Янсен полушутя-полусерьезно старался успокоить вахмистра: вы, мол, ничего не могли сделать, во много раз превосходящие вооруженные силы противника…

Среди бойцов отряда уже распространилась весть о том, что Энгельс не поедет обратно в Эльберфельд. Все молчали, ожидая минуты прощания.

Энгельс легко бросил свое тело в седло и, обернувшись к отряду, привстав на стременах, сказал:

— Дорогие друзья золингенцы! Обстоятельства вынуждают меня расстаться с вами. Спасибо за поддержку, которую я постоянно чувствовал. Спасибо за энергию, смелость и преданность революционным идеалам. Вас ждут трудные дела в Эльберфельде. Желаю в них успеха. Меня ждет Кёльн и «Новая Рейнская газета», которой вы, конечно, тоже желаете успеха. До свидания. Не исключено, что очень скоро мы встретимся опять.

Энгельс помахал всем рукой и тронул коня. Справа от него поехал Янсен, слева — Хюнербейн, сзади — весь отряд. Дорога от цейхгауза вела к шоссе. Там, обняв Янсена и Хюнербейна, еще раз помахав всем, Энгельс повернул налево, на юг, в Кёльн, а отряд — направо, к Эльберфельду.

В цокоте копыт коня Энгельсу всю дорогу слышалось опять то же самое: pug-no, pug-nas, pug-nat… И действительно, борьба не кончилась, впереди его ждали уже не фортификационные работы и не словесные схватки, а настоящие бои…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Ты занят? — негромко спросил Даниельс, с газетой в руках входя в кабинет.

Энгельс, очень прямо сидя за письменным столом, что-то быстро писал. Ни слова не говоря, не отрываясь от листа бумаги, он сделал перед лицом энергичное движение левой рукой. Это могло означать только одно: «Проходи, садись. Я сейчас освобожусь».

Даниельс подошел к креслу, стоящему против стола, и с наслаждением опустился в него. Некоторое время они молча сидели друг против друга, занятые каждый своим: один продолжал писать, другой, чувствуя в удобном кресле всем телом блаженную покойную отраду, после долгого и трудного рабочего дня, просматривал газету.

Глядя со стороны, можно было подумать, что это братья — если не родные, то хотя бы двоюродные: оба рослые, большелобые, с крупными чертами лица; сходство увеличивали почти одинаковые, от уха до уха, бороды.

Нечто общее было у них не только во внешности. Они и ровесники. Даниельсу недавно исполнилось двадцать девять, а Энгельсу скоро будет столько же. И оба они из богатых семей, и оба крепко не ладят с семьями из-за своих убеждений и образа жизни: Энгельс, не желая идти по стопам отца, всецело предался политике, философии и литературной работе; Даниельс, окончив Боннский университет, стал врачом для бедных здесь, в Кёльне, в округе святого Маврикия. И если у первого были тяжелые столкновения с отцом, то второго при каждом удобном случае обливал презрением старший брат Франц Йозеф, владелец ликерной фабрики, преуспевающий виноторговец, известный всему Кёльну.

Даниельс свернул газету, положил ее на колени, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза: ему хотелось еще полнее вкусить отдохновение и покой, забыться.

Несмотря на некоторую общность судеб, было в молодых людях нечто и такое, что заставляло в конце концов увидеть их различие.

Плавно вытянутый овал бородатого, но безусого лица, большие задумчивые глаза, женственно изогнутые брови со скорбной складкой между ними, спокойно и печально очерченные губы — все это придавало Даниельсу выражение мягкости, нерешительности и даже беззащитности.

Энгельс выглядел моложе, но овал его лица был шире, тяжелее, рыжеватая борода короче, а по контуру — резче, широкие, густые усы, спокойные и твердые голубые глаза, над ними — почти совершенно прямые брови. Он казался — и был на самом деле — несравненно более решительным, зрелым, опытным.

Даниельс знал Энгельса, как и Маркса, вот уже пятый год, дорожил их дружбой, всему, чему мог, учился у них, всем, чем мог, помогал. Поэтому, когда позавчера ночью Энгельс неожиданно нагрянул к нему и сказал, что он только-только из Эльберфельда, где принимал участие в восстании, что власти не сегодня-завтра несомненно начнут его разыскивать и что он хотел бы несколько дней тайно пожить у него, — Даниельс лишь обрадовался.