Социально-политическая психология - Герман Дилигенский

Знаменитому швейцарскому психологу К. Юнгу — наиболее значительному после 3. Фрейда представителю психоаналитического направления — принадлежит идея архетипов — коллективных представлений, выработанных человечеством на ранних стадиях его истории и сохраняющихся на бессознательном уровне до наших дней. Юнг подчеркивал, что архетипы соответствуют типичным жизненным ситуациям и что они воспроизводятся «не в форме образов, наполненных содержанием, но …только как формы без содержания, репрезентирующие просто возможность определенного типа восприятия и действия»[129]. Можно полагать, что противостояние «мы–они» относится к числу таких архетипов. Конкретное содержание «мы» и «они» разнообразно и изменчиво; весьма устойчивой, если и не полностью неизменной является именно структурная форма восприятия и дифференциации социальных связей людей.

Эту форму можно рассматривать также как исторически первичное проявление тех тенденций к автономии, выделению и к интеграции, объединению, о которых подробно говорилось во второй главе книги. На ранних стадиях человеческой истории, когда практическая и психологическая возможность индивидуального выделения была еще крайне узкой, субъектом выделения было не столько индивидуальное, сколько коллективное «я» (мы)»; индивид выделялся из массы человеческих существ как бы в составе той группы, с которой он себя идентифицировал. Подобный способ выделения является, однако, не только архаичным. В трудах упоминавшегося уже французского социолога П. Бурдье показано, какую большую роль в повседневной жизни современного человека играет поведение, демонстрирующее и символизирующее его принадлежность к определенной социальной группе.

Подобное «коллективное выделение» предполагает в то же время присутствие в психике образа других, не принадлежащих данной группе людей — образа, который может быть вполне конкретным, «эмпиричным», если речь идет о «соседних», находящихся в поле непосредственного восприятия группах, или относительно абстрактным, когда такое восприятие невозможно. Материал мифологии и истории религии показывает, что восприятие этого абстрактного «обобщенного другого» не обязательно подчинялось тесному противостоянию «мы–они». Если в одних антропогонических (описывающих происхождение человека) мифах, как отмечает филолог и культуролог В.В. Иванов, «не всегда отчетливо различимо происхождение всего рода человеческого и отдельного народа», то в других сотворенный божественной силой человек — родовое понятие, не имеющее этнических или племенных характеристик[130]. Библейские Адам и Ева — это люди вообще, их потомки живут все вместе и говорят на одном языке, и лишь когда сыны человеческие начали строить Вавилон и вавилонскую башню, «смешал Яхве языки всей земли, и оттуда рассеял их Яхве по всей земле» (Быт. 11,1–9). В библейской легенде отражено представление о первичности всеобщего родового человеческого «мы» и вторичности частных, объединяющих и противопоставляющих друг другу различные племена и народы «мы». Новое пронизанное гуманистическими морально–этическими ценностями воплощение идея общечеловеческого единства получила в христианстве.

Установки на идентичность с макросоциальной общностью тех или иных масштабов — от родоплеменной до национально–государственной, социально–классовой и общечеловеческой — образуют таким образом специфический класс социально–политических аттитюдов, обусловленных социальными отношениями личности и социэтальными межгрупповыми отношениями. Комплементарными (дополняющими) по отношению к этим аттитюдам являются установки на другие «чужие» общности, которые могут быть однозначно позитивными, дружественными, однозначно негативными, враждебными, индифферентными или носящими более сложный амбивалентный характер.

Какую же роль играют подобные установки в психологической структуре личности? Очевидно, что они прежде всего ориентируют ее психологические и поведенческие реакции на ситуации, которые возникают в сфере межгрупповых отношений. Возникновение и острота международных конфликтов, возможности их перерастания в войну так же, как устойчивость мирных или дружественных отношений между соседними государствами зависят от многих экономических, политических и геополитических факторов. А также в большой мере — от психологического взаимовосприятия народов, выраженного в соответствующих аттитюдах. Если, например, отношения между Францией и Германией во второй половине XIX — первой половине XX в. характеризовались напряженностью, трижды на протяжении 70 лет перераставшей в войны, то это объяснялось не только столкновением государственных интересов, наличием спорных территорий, агрессивностью германского райха и т.п. обстоятельствами. Напряженность и войны вряд ли были бы возможны, если бы в национальной психологии обеих стран не было бы устойчивых антинемецких во Франции и антифранцузских в Германии установок. После же второй мировой войны под влиянием ряда факторов, в том числе становления «атлантической солидарности», западноевропейской интеграции, раскола Германии и устойчивой демократизации западногерманского общества эти установки в значительной мере были вытеснены другими, выражавшими идентификацию французов и западных немцев с «Западом», «свободным миром», «Европой». Соответственно растворилась не только политическая, но и психологическая напряженность в отношениях между соседними народами.

Не менее велика роль групповых установок в межэтнических и социально–классовых отношениях внутри отдельных обществ. Она ярко проявилась, например, в тех процессах, которыми сопровождался распад многонациональных государств, испытавших в конце 80 — начале 90–х годов крах «социалистического» тоталитаризма. В Чехословакии он принял форму мирного «развода», на территории бывшего СССР возник ряд острых межэтнических и межреспубликанских конфликтов, которые однако не переросли (во всяком случае до 1994 г.) во всеобщую войну и относительно слабо затронули подавляющее большинство этнических общностей. Совершенно иначе пошло развитие событий в бывшей Югославии, где кровавые войны между наиболее крупными этническими, а точнее, религиозными общностями — православными сербами, католиками–хорватами и мусульманами–боснийцами приняли перманентный характер. Югославская ситуация в немалой степени обусловлена тем, что этно–религиозная взаимная отчужденность и враждебность — психологический феномен, издавна укоренявшейся в этой части Балкан. Ни в дореволюционной России (за исключением некоторых регионов), ни в Советском Союзе этот феномен не проявлялся в столь жестко агрессивной форме.

Столь же очевидна роль групповых аттитюдов в социально–классовых отношениях. Так, напряженный и перманентно–конфликтный характер отношений между рабочими и предпринимателями отличал социальную историю стран романской Европы, вплоть до 60–70–х годов нашего века. В то же время в англо–саксонских странах они были значительно более мирными, тяготеющими к компромиссу и партнерству, С этими различиями коррелировалось разное восприятие «противоположного класса» и разные типы групповой идентификации, закрепленные в психологических установках социальных действующих лиц. В истории же Соединенных Штатов особо драматическую роль играли аттитюды, действовавшие в сфере расовых отношений (между белыми и черными американцами). Кстати, и американский, и западноевропейские примеры подтверждают отмеченную выше историческую изменчивость аттитюдов. В 80–90–х годах во Франции и Италии традиционные классовые, а в Штатах расовые установки в значительной мере ушли или уходят в прошлое. Влияние групповых идентификационных аттитюдов отнюдь не ограничивается сферой межгрупповых отношений. Было бы неправильно думать, что они определяют только отношение индивида к представителям своей и других групп, с которыми он сталкивается на общественно–политической арене или в обыденных бытовых ситуациях. Современная социальная психология изучает воздействие групповой идентификации на относительно «удаленные» от нее уровни и сферы психической жизни и поведения личности.

Диспозиционная концепция личности и проблема социальных ценностей

Весьма плодотворна в этом отношении диспозиционная концепция личности, автором которой является известный социолог и социальный психолог В.А. Ядов (выдвинутая в начале в качестве теоретической гипотезы, она подверглась проверке и корректировке в ходе проведенного под его руководством эмпирического исследования)[131]. По Ядову, диспозиции (т.е. «предрасположенности» термин, близкий по смыслу к понятию установки) личности образуют иерархическую систему. На низшем ее уровне располагаются установки, изучавшиеся в частности грузинской психологической школой неосознанные, связанные с удовлетворением витальных потребностей в простейших повторяющихся ситуациях. Диспозиции более высокого уровня — это аттитюды, их формируют, «с одной стороны, социальные потребности, связанные с включением индивида в первичные и другие контактные группы, а с другой — соответствующие социальные ситуации». Наконец, высший уровень диспозиционной иерархии образует система ценностных ориентации на цели жизнедеятельности и средства достижения этих целей, детерминированные общими социальными условиями жизни данного индивида». Эта система ценностных ориентации, «идеологическая по своей сущности, формируется на основе высших социальных потребностей личности (потребность включения в данную социальную среду в широком смысле как интернализация общесоциальных… условий деятельности)»[132].