Ожившие древности - Анатолий Деревянко

В одном предании, записанном журналистом Леонидом Шинкаревым, рассказывается следующее.

Жарким летом 1735 года под Якутском на Жатайском затоне строили трехмачтовый дубель-шлюп "Якутск" для плавания среди северных льдов. Командир Лено-Хатангского отряда Второй Камчатской экспедиции лейтенант Василий Прончищев и штурман Семен Челюскин, молодые офицеры русского флота, взволнованные предстоящим совместным походом в Ледовитый океан, пропадали на верфи, торопя корабелов. Однажды Прончищев и Челюскин скакали в город берегом реки, погоняя местных низкорослых лошадок. В заливе купались черноволосые девушки-якутки. Всадники осадили лошадей, пошутили и хотели было двигаться дальше, но одна из девушек обернулась, и они с удивлением увидели европейские черты лица. Было отчего смутиться флотским офицерам: девушка была очень красива. Лошади еще долго топтались на месте, косясь на залив, откуда доносилось веселье. Друзья навели справки - Мария, так звали девушку, оказалась дочерью сосланного в северный край дипломата, приближенного к Петру Великому и попавшему в немилость после смерти государя.

Она получила европейское воспитание, прекрасно пела, рисовала и была любимицей якутской молодежи. Свободно говорила по-якутски, знала народные обычаи, в праздник Ысыах лихо пила из чорона кумыс и водила хоровод ёхор. Талантливая, веселая, быстрая! В общем, флотские офицеры с той поры зачастили в ветхую избу, где девушка жила со старым отцом, который был рад возможности общения с образованными моряками из экспедиции командора Витуса Беринга.

Всю зиму, пока на верфи строили корабль, Прончищев, Челюскин и Мария не разлучались. Они катались со снежных гор, ночами слушали якутов-олонхосутов, читали книжки, учились играть на хомусе, скользили по льду Лены, бродили вокруг башни, острога, отгоняя мысли о неизбежной весенней разлуке.

Прончищев и Челюскин полюбили Марию. Весной, когда прошел по реке ледоход, а военный корабль спустили с бревенчатых стапелей на воду, и он уже покачивался на волнах, удерживаемый якорной цепью, и вся команда была возбуждена скорым прощальным звоном судового колокола, Марии надо было сделать выбор.,. Она стала женой Прончищева. По обычаям, женщину не положено брать на борт военного судна, но .матросы так любили своего командира и так привязались к его юной, прекрасной жене, что в дни прощания осмелились постучать в каюту лейтенанта. "Василий Васильевич, может, возьмем... на борт? В Петербурге, ей-богу, никто не узнает!" Челюскин также согласно кивал головой.

Летом 1736 года "Якутск" спустился к устью Лены, протоками вышел в Ледовитый океан и повернул вдоль берега на запад к Таймыру. Мария была первой русской женщиной в арктических водах. "Якутск" достиг 77-го градуса 29-й минуты северной широты и попал в тяжелые льды. Прончищев пытался пробиться к устью Енисея, ничего не получалось. Марии казалось, что это изза нее, из-за женщины на борту, господь обрушил на корабль неудачи. Во всяком случае, думала она, такие мысли могли приходить в голову Прончищеву, он мог, не подавая вида, все же думать, что именно она всему виной, он мог жалеть, что презрел обычай, и от этих сомнений она молча страдала. Корабль повернул обратно...

И как бы в горестное продолжение несчастий Василий Прончищев заболел цингой. Спасти мужа Мария не смогла.

Матросы хоронили своего командира в устье реки Оленек на мерзлом пустоплесе, посреди северной тундры, за сотни верст от ближайшего стойбища охотников. Выло пасмурно, со стороны океана дул холодный сентябрьский ветер. Когда вырос холмик, Мария упала на могилу, обняла ее и прижалась к ней лицом. Ее попытались поднять, но тело не поддавалось - она была мертва.

Марию хоронили рядом с Василием. Говорят, что в тот холодный день Челюскин одиноко и долго стоял у свежей могилы, изредка бросая комья глины на утрамбованный лопатами холм. Может быть, в те часы он и дал себе слово, чего бы это ему ни стоило, добраться до самой северной земли на побережье Арктики и дать ей имя Марии - имя своей любимой и жены друга.

Свою заветную мечту - обогнуть недосягаемый далекий северный Таймырский мыс - Челюскин смог осуществить спустя шесть лет. В середине декабря 1741 года из Туруханска он с тремя проводниками на пяти собачьих упряжках выехал в далекий путь. В самую зимнюю стужу, в декабрьские и январские дни они направились к Хатанге.

Монотонно скрипели нарты в мертвой снежной пустыне. Облачко пара вилось над собачьей упряжкой. Трудно было дышать, мороз обжигал лицо и леденил кровь, от ветра трескалась кожа. Но ни мороз, ни полярные вьюги не могли задержать штурмана, который шел к своей цели, делая ежедневные переходы в 40-80 километров.

Несмотря на трудные условия, Челюскин вел журнал.

Это беспримерное путешествие от Туруханска до Хатанги продолжалось больше восьмидесяти суток. От мыса Фаддея, куда штурман добрался 2 мая, он, направляясь на запад, наносил на карту контур морского побережья.

Кончились запасы провизии, еле передвигали ноги собаки. Наконец 19 мая Челюскин достиг мыса - крайней северной точки Таймырского полуострова. Мыс вдавался в океан, а западный берег его круто уходил на юг.

Челюскин прежде всего определил его широту. "Сей мыс каменный, приярый, высоты средней; около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мной оный мыс Восточно-Северный мыс..." - так описал в своем дневнике Челюскин самую северную точку Азиатского материка, названную впоследствии его именем.

Но на этом не закончилась история открытия самой северной оконечности Азии. Время и бурные события, к сожалению, часто вычеркивали из памяти многое, сделанное прежними поколениями. Только через 139 лет удалось обнаружить могилу Прончищева. В 1842 году, через сто лет после открытия Челюскина, на север Азии, в том числе и на Таймырский полуостров, была отправлена новая экспедиция под руководством А. Миддендорфа.

...По замерзшей тундре, кое-где покрытой снегом, медленно удалялись четыре человеческие фигуры. Миддендорф физически чувствовал, с каким трудом им давался каждый шаг. И когда они уже скрылись за ближайшим холмом, он продолжал мучительно вглядываться в быстро наступавшую темноту, отделявшую его от надежных спутников, а может быть, и от жизни.

Потекло тоскливое время ожидания помощи. Через несколько дней началась сильная пурга, и поднялся ураганный ветер, который продолжался много суток. Миддендорф уже потерял счет дням, хотя старался отмечать их на деревянной палке, служившей посохом. Сознание часто покидало его. И тогда ему представлялось небольшое имение отца в Хелленурме, где он провел свое детство...

Вот он сбегает с шаткого крыльца в сад, в памятное августовское утро 1825 года, а оттуда по крутому откосу к тихой, заросшей столетними дубами речке. Вода студеная и обжигает тело. Легкий ветерок рябит водную гладь, изредка набегает волна, лаская разгоряченное тело.

Зимой в холодном сыром Петербурге маленький Александр мечтал о летних днях в родовом имении. О речке, о заросших осокой блюдцах озер, в которых осенью скапливалось видимо-невидимо гусей и уток. О прохладе лесной чащи, где каждый шорох казался наполненным каким-то своим особым и таинственным смыслом. Единственным увлечением в городе были книги. Особенно любил он читать о путешествиях. Во время чтения сам не замечал, как мысленно отправлялся то в жаркую Африку, то к неприступному Северному полюсу, еще неведомому человеку. В такие вечера к нему часто подсаживался отец и рассказывал о Стеллере, Миллере, Палласе и других известных ученых и путешественниках.

И вот Александр вновь приехал на летние каникулы в свое имение. Когда он вернулся с реки, дом уже проснулся. Радостный и возбужденный, он забежал в кабинет отца. При виде сына Федор Иванович встал и подошел к нему: "Ты уже совсем взрослый". И подал ошеломленному мальчику новенькое ружье. "Настоящий путешественник должен в жизни все делать сам..."

Когда возвращалось сознание, Миддендорф сквозь ледяные стены своего убежища слышал только завывание пурги и ветра. Прошел десятый день одиночества... пятнадцатый. Короткий день чередовался длинной ночью, мучил не голод, а постоянное ощущение холода, который пронизывал все тело, и, как он нп кутался в остатки одежды, согреться не удавалось...

Выдающийся русский ученый, академик Миддендорф родился 20 августа 1815 года в Петербурге в семье видного педагога, профессора латинской словесности Федора Ивановича Миддендорфа. С раннего возраста отец привил мальчику любовь к природе и страсть к путешествиям. Воспитывался Миддендорф в 3-й петербургской гимназии, которую организовал отец. Каникулы он проводил в Эстонии, в небольшом поместье отца в Хелленурме, неподалеку от города Тарту. Это было прекрасное время, заполненное походами, охотой и чтением любимых книг. Стремление к путешествиям все более завладевает им. "Уже в начальных латинских классах изредка встречаемые краткие изречения касательно далеких странствий, - напишет он позднее, - пробуждали во мне необыкновенное сочувствие".