Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Едва Роджер разложил все необходимое для работы на кровати, как выяснилось, что сквозь тонкий пол ему прекрасно слышно журчание беседы внизу. Неожиданно ему стало интересно, о чем же они так оживленно разговаривают? Он пытался погрузиться в работу, но никак не мог сосредоточиться и несколько раз вставал и нервно шагал по комнате из угла в угол.

Кровать была плохо приспособлена для работы. Бумага все время соскальзывала на пол, и острый карандаш прокалывал в листах дырки. Сегодня вечером все шло наперекосяк. Буквы и фигуры сливались у него в глазах, а в качестве аккомпанемента к пульсации крови в висках выступало доносившееся снизу приглушенное настойчивое бормотание.

Около десяти он неожиданно осознал, что за последний час не сделал фактически ничего; с резким восклицанием он собрал свои бумаги, засунул их в портфель и спустился вниз.

– О, привет! – воскликнула Гретхен. «Подозрительно приветливо», – подумал он. – А мы как раз говорили о тебе.

– Благодарствую, – с иронией произнес он. – И какая же конкретно часть меня оказалась под скальпелем?

– Твое здоровье, – весело ответил Томпкинс.

– С ним все в порядке, – сказал Роджер.

– Старина, ты смотришь на вопрос исключительно со своей колокольни, – воскликнул Томпкинс. – Ты выглядишь как абсолютный эгоист. Не кажется ли тебе, что у Гретхен тоже есть кое-какие права на тебя? Если бы ты не щадя себя трудился над прекрасным сонетом, или над портретом какой-нибудь Мадонны, или чем-нибудь в таком роде, – и он бросил быстрый взгляд на тициановские волосы Гретхен, – то никто не сказал бы тебе и слова поперек. Но ведь ты надрываешься из-за какой-то ничтожной рекламки какого-то дурацкого шампуня – и поверь мне, если весь этот шампунь в одно прекрасное утро исчезнет, никто в мире не станет сильно горевать.

– Минуточку, – рассердился Роджер, – я вовсе не обманываюсь насчет важности своей работы – для Вселенной она так же бесполезна и не нужна, как и те пустяки, которыми занимаешься ты! Но для нас с Гретхен это важнейшее дело – по крайней мере, на сегодня.

– Ты хочешь сказать, что мой труд никому не нужен? – недоверчиво переспросил Томпкинс.

– Нет; я не могу так сказать, ведь он все-таки приносит счастье одному бедному потомку джинсового магната, который совершенно не представляет, куда еще можно потратить деньги.

Томпкинс и Гретхен обменялись быстрыми взглядами.

– Увы мне! – с иронией воскликнул Томпкинс. – Все эти годы я не понимал, что я трачу свое время впустую!

– Ты праздный трутень, – грубо ответил Роджер.

– Я? – не на шутку разозлился Томпкинс. – Ты назвал меня трутнем лишь потому, что я живу уравновешенной жизнью и умею находить время не только на работу, но и на всякие более интересные вещи? Лишь потому, что я работаю не меньше твоего, но не позволяю себе при этом стать унылым и скучным работягой?

Оба мужчины разозлились; голоса звучали все громче, хотя на лице Томпкинса по-прежнему сохранялось некое подобие улыбки.

– Я хотел сказать лишь о том, – твердо сказал Роджер, – что на протяжении последних шести недель ты, как мне кажется, действительно напряженно поработал, укрепляя связь с моей женой!

– Роджер! – воскликнула Гретхен. – Что ты имеешь в виду?

– Только то, что я уже сказал.

– Держи себя в руках!

Томпкинс нарочито холодно закурил:

– Ты так измучен своей работой, что даже не можешь отвечать за свои слова. Ты же почти на грани нервного срыва…

– Пошел вон отсюда! – яростно завопил Роджер. – Иди отсюда, пока я не вышвырнул тебя!

Томпкинс поднялся:

– Ты… ты вышвырнешь меня?

Он не мог поверить своим ушам.

И как только они стали сближаться, Гретхен встала между ними, схватила Томпкинса за руку и потащила его по направлению к двери:

– Он ведет себя как сумасшедший, Джордж, так что лучше уходи. – Она всхлипнула и стала в темноте искать его шляпу.

– Он оскорбил меня! – орал Томпкинс. – Он угрожал мне! Он хотел вышвырнуть меня из дома!

– Забудь об этом, Джордж, – взмолилась Гретхен. – Он сам не знает, что говорит. Пожалуйста, уходи! Встретимся завтра, в десять.

Она открыла дверь.

– Ты не увидишь его завтра в десять, – твердо заявил Роджер. – Он больше никогда не переступит порог этого дома.

Томпкинс повернулся к Гретхен.

– Да, это его дом. Но мы с тобой можем встретиться в моем, – предложил он.

Затем он ушел, и Гретхен закрыла за ним дверь. У нее в глазах стояли гневные слезы.

– Что ты наделал! – всхлипывала она. – Мой единственный друг, единственный человек в мире, который меня понимал! А мой муж, в моем собственном доме, нанес ему ужасное оскорбление!

Она бросилась на диван и принялась горько плакать в подушки.

– Он сам напросился, – упрямо сказал Роджер. – Я старался сдерживаться, пока мое терпение не лопнуло. Я хочу, чтобы ты с ним больше не встречалась.

– Я буду с ним встречаться! – крикнула Гретхен. – Я буду встречаться с ним столько, сколько захочу! Неужели ты думаешь, что жить взаперти с тобой безумно интересно?

– Гретхен, – холодно сказал он, – вставай, одевайся, уходи – и больше никогда не возвращайся!

Ее губы дрогнули.

– Но я не хочу уходить, – ошеломленно сказала она.

– Ну вот. Тогда веди себя хорошо. – Его голос смягчился. – Мне кажется, что ты собиралась проспать все эти сорок дней?

– О, да, – горько заплакала она, – тебе легко говорить! А я уже устала спать! – Она встала и дерзко посмотрела ему в глаза. – Кроме того, завтра я собираюсь кататься на пони с Джорджем Томпкинсом!

– Ты не поедешь завтра ни на каких пони, даже если мне придется взять тебя с собой в Нью-Йорк и запереть в конторе, пока я не закончу работу!

Она посмотрела на него. В глазах ее была настоящая ярость.

– Я ненавижу тебя, – медленно проговорила она. – И все, чего я хочу, – это взять все твои рисунки, разорвать их на мелкие клочки и бросить в огонь. И чтобы у тебя было о чем подумать завтра, знай, что меня не будет дома, когда ты вернешься с работы!

Она встала с дивана и стала обеспокоенно рассматривать в зеркале свое покрасневшее, заплаканное лицо. Затем побежала наверх и, громко хлопнув дверью, скрылась в спальне.

По привычке Роджер разложил работу на столе в гостиной. Рисунки были яркими, живописные дамы – для одной из них позировала Гретхен – пили оранжевый эль, демонстрируя блестящие шелковые чулки… Все это погрузило его в некое подобие комы. Его неутомимые карандаши быстро перемещались по бумаге, то чуть-чуть меняя высоту букв, то добавляя новые оттенки синего к нарисованным платьям, то выделяя слово, делавшее слоган анемичным и бледным. Прошло полчаса – и он полностью погрузился в работу; в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь бархатным скрипом карандаша по бумаге.

О времени он вспомнил лишь около трех утра. Снаружи в дом проник ветер, носившийся по углам дома и бившийся о стены с громкими тревожными ударами, напоминавшими звуки падения тяжелого тела. Роджер прервал работу и прислушался. Он вовсе не чувствовал себя уставшим – лишь его голова, казалось, была полностью покрыта разбухшими венами, как на тех картинках, что висят в медицинских кабинетах и изображают лишенные кожи мускулы человеческих тел. Он обхватил голову руками и почувствовал, что все прошло. Ему показалось, что вены на висках превратились в узлы коросты вокруг старых шрамов.

Неожиданно в душу закрался страх. Сотни слышанных им предостережений вновь всплыли в памяти. Люди разрушали себя непосильным трудом – и он тоже был создан из уязвимой и бренной плоти. Впервые он позавидовал крепким нервам и здравомыслию Джорджа Томпкинса. Он встал и в панике стал мерить шагами комнату.

– Мне нужно выспаться, – с напряжением шептал он себе под нос. – Иначе я сойду с ума.

Он потер руками глаза и вернулся к столу, чтобы продолжить работу, но руки дрожали, и он никак не мог ухватить лист бумаги. Покачивание черного сука за окном испугало его, он закричал. Затем сел на диван и постарался сконцентрироваться.