Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

Гельсингфорс, — волна речей нахлынула на базу линейных сил и разбилась, откатившись назад, вся в черных помойных брызгах.

Ревель, — лавина клеветы опрокинулась на минно-крейсерскую базу, разлилась над причалами и улицами, мутно вскипая и пузырясь, и отошла с шипением — обессиленная.

Кронштадт… Ну, тут просто кричали Баткину:

— Где ты «Георгия» отхватил? Пройдись-ка по трапу…

По трапу Баткин спускался задом, а не лицом к крутизне, как делают все моряки. Он был фальшив насквозь и погубил себя окончательно, когда благородный морской гальюн назвал… уборной. Черноморцам-колчаковцам в Кронштадте кричали в лицо:

— А тебе все мало? Или больше других Босфору с Дырданеллами захотелось? Могим по блату устроить… и в бумажку завернем!

Кончилась «агитация» потасовкой — на кулаках…

Резолюция Балтфлота: «Обратиться к матросам Черноморского флота с просьбой расследовать действия своей делегации и те пути, по которым она идет в своей агитации…»

Колчак потерпел от большевиков свое первое поражение.

Павел Дыбенко рассуждал в эти дни:

— А теперь мы отправим свою делегацию на Черное море. Матрос с матросом всегда столкуются, самое же главное — Колчака надо разрушить! Ох и хитер адмирал… Голыми руками печку горящую по флотам таскает, и даже не обжегся ни разу.

Россию трясло, било и мотало, как корабль, работающий машинами «враздрай» (левая машина — вперед, правая машина — назад).

Финал к побудке

В середине мая дредноуты еще раскалывали в Финском заливе глыбы битого пузырчатого льда — лето выдалось запоздалое. Потом как навалилось над Балтикой солнце, плавя серые льдины, расквашивая смолу в пазах корабельных палуб, — и началось жаркое лето, лето 1917 года…

Через Галерную на Английскую набережную вышли матросы. Хорошо они шли и красиво. Мотало клеши врасхлёст, ветер взвивал над шеями косицы ленточек, в ладонях — крепких и сильных — покойно, как в люльках, лежали приклады винтовок. И гудела мостовая от их дружного шага, — Нева текла мимо, дома мимо, прохожие мимо.

— Ать-два… ать-два!

И вдруг, раскинув руки, перед колонной встала женщина:

— Стой, матросы… стойте! Выслушайте меня…

Брякнули приклады на торцы мостовой, и стало тихо. Женщина умоляюще протягивала к матросам руки.

— Спасите, — просила она, — только вы… одни вы можете!

На улице говорить о своей беде она стыдилась. Матросы привели женщину на корабль. Собрались всей командой в жилой палубе, сверху были откинуты люки, и невские чайки кричали в синеве.

Женщина сказала им, рыдая:

— На вас моя последняя надежда! Сколько я ходила, сколько слез выплакала, была и в синоде святейшем — отказывают. Измучилась я со своим извергом-мужем… не люблю его! — выкрикнула она с лютостью. — Терпеть его не могу… ненавижу, слюнявого!

Председатель ревкома корабля поднялся над столом:

— Товарищи, тонкая деликатность вопроса вне всяких революционных сомнений. А впрочем, мадам… что вам от нас нужно?

И женщина ответила, глотая слезы:

— Только вы, матросы, способны развести меня с мужем!

Никто не удивился — к просьбе этой отнеслись серьезно.

— И только-то? Вот чепуха… Это мы вмиг обтяпаем.

— Эй, рассыльный! — позвал председатель. — Тащи сюда из писарской корабельный бланк, чтобы по всей форме…

Женщина с благоговением наблюдала, как ползет перо по бумаге, вырисовывая на ней, коряво и неказисто, но искренне, долгожданные слова:

СПРАВКА.

Дана в том, что гражданка… разводится с мужем, которого она терпеть не может. В дни назревшей лучезарной свободы не потерпим издевательства над свободою личности, тем более — женщины. И заверяем этой справкой все российское население, включая сюда и родственников пострадавшей, что тиран-муж может быть вполне спокоен. Ему жены не видать как своих ушей. Жена его вполне уже созрела для свободной любви нового мира. Да здравствует революция! Смерть угнетателям и поработителям!

— У кого печать комитета? — спросил председатель. Бац — печатью по справке: готово!

— Держи, гражданка. Ты тока не пугайся, отныне ты от постылой любви избавлена. Посмотри на нас, красавцев, и выбирай любого.

Она плакала от радости, а матросы ее утешали:

— В случае, если он снова к тебе под борт причалит, ты его к нам присылай. Мы твоего паразита навек от любви отучим!

— Чего уж там! Мы ему, гражданка, так по шее накостыляем, что он своих не узнает. Будь спокойна — мы не трепачи какие-нибудь.

И верили, что способны быть справедливы и мудры:

— Мы все можем!

По солнечной набережной уходила женщина, прижимая к своей груди бумажку с ярко-синей корабельной печатью. Ветер был чист и прохладен. Пьянило. Дурманило…

Буржуазная революция — вещь легкая, ненадежная.

Как и та справка, которую выдали этой несчастной женщине.

Часть V

Прелюдия к кризису

Кронштадт… он был какой-то новенький, совсем не такой, как раньше, в дореволюционное время, словно ему надо было пролить кровь нескольких сот человек, чтобы обновиться, помолодеть, расцветиться радужными надеждами.