Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

Внутри кораблей нефть брызнула на форсунки, быстро сгорая.

«Новик», «Победитель» и «Гром» рывком набирали скорость.

На мостиках, где люди скользят на мокрых решетках, где они запутываются, словно в ночных кустах, среди фалов и телефонных шнуров, таились сейчас напряжение, бодрость, сосредоточенность.

Артиллерист Петряев нащупал в потемках плечо Артеньева.

— А штрафованный гальванер с «Гангута» совсем неплох.

— Вы с Мазепой заметьте его в бою и, если окажется хорош, представьте к кресту…

— Вижу огни! Много огней, — доложил старшина Жуков.

Но с огнями могли идти и шведы. Быстро совещались:

— Придется пожертвовать внезапностью атаки и прежде выяснить национальность каравана…

— Впереди крейсер неизвестного типа! — выкрикивали с вахты.

Колчак велел сделать один сознательный «промах» под нос концевого корабля. Этим выстрелом эсминцы спровоцировали караван на ответные действия. Крейсер и конвойные суда развернулись на русский дивизион, открыв судорожный беглый огонь, а рудовозы бросились искать спасения возле берегов Швеции.

— Теперь все ясно — немцы! Начинаем бой…

Первый залп.

— Хорошо, но недолет.

— Второй залп — накрытие! Раньше за такое давали водку!

— Дадим и сейчас. Огонь по крейсеру! — приказал Колчак.

Немцы побежали за своими рудовозами. Четыре орудия крейсера — на отходе — молотили пространство перед эсминцами. Высокие всплески заливали палубы эсминцев — узкие, как тропинки.

— Нужна соль на хвост, иначе они уйдут в зону!

— О чем тут думать? Торпедные аппараты — то-о-овсь…

Откачнувшись бортами на залпах, дивизион выбросил торпеды. Одна из них, вырвавшись из труб «Победителя», резко отвернула и пошла, целя в борт «Новику». Но точные гироскопы, почуяв неладное, сработали внутри ее хищного тела, и торпеда, вильнув хвостом под водой, взяла направление на крейсер. В наушниках фон Грапфа был слышен стон — это стонал Мазепа от напряжения: ответственный момент в жизни каждого минера — попадут или нет?

— Башку оторву, — закричал он гальванерам, — если расчеты дали неверные!..

Германский крейсер взорвался.

— Мелочь добить огнем, — распорядился Колчак. На черной плоскости бухты догорали скелеты кораблей. При повороте на обратный курс три эсминца оказались рядом и Колчак прогорланил мостикам «Победителя» и «Грома»:

— Прекрасно! Молодцы!

Рев машин и откосной ветер скомкали и разорвали его слова. По сигналу отбоя закончив работу, с верхних площадок спрыгивали гальванеры и дальномерщики. Мокрые, усталые, возбужденные. Приборы ПУАО работали на славу. Под градом осколков, укрытый от них только бескозыркой, Семенчук проявил в бою ловкость, бесстрашие, великолепно повелевая техникой. Его представили к «Георгию».

— Штрафной, знаешь ли, за что тебя награждают?

— Догадываюсь. Приборы не подгадили.

— Ты тоже, — сказали ему. — Служи, брат, дальше…

Семенчук понимал, что «Новик» — это тебе не «Гангут». Здесь люди обожжены свирепым огнем войны, и они поверят большевику лишь тогда, когда он будет смелым в бою. Только заслужив уважение воинское, можно говорить о делах партийных…

Вечером, когда пришли в Моонзунд, матросы собрались курить у «обреза». Сюда же приволокся и Дейчман со своим портсигаром:

— Папиросочку, товарищи… Кому папиросочку?

Матросы загребали из портсигара офицерские папиросы (одну в рот, другую за ухо), а потом говорили с пренебрежением:

— Липнет к нам этот Ленька, словно смола худая. Вы с ним поосторожней, ребята… Может, он, глиста, шпионит за нами?

Семенчук пока больше помалкивал. Присматривался.

— А вот старшой? — выведывал осторожно. — Каков он?

— Этот прессует. Не до крови, так до поту. Однако греха на душу не возьмем: он справедлив… С ним жить можно!

На Минной дивизии никто не догадывался, что этот поход с Колчаком был последним и больше они Колчака не увидят. Да и сам Колчак не подозревал, что его судьба уже решена в глубинах офицерского «подполья» Балтики…

Грапф спросил с присущей ему любезностью:

— Сергей Николаич, что вы за грудь держитесь?

— Ключица у меня была разбита… не залечил. Опять побаливает. Да и нервы — словно мочалки.

— Надо бы вам дома побывать. Сейчас с готовностью эсминцев не поймешь, что творится. То первая, то последняя, хоть котлы остужай, По слухам, германские крейсера отходят с нашего театра. В верхах поговаривают о возможной встрече германского флота с английским. Давно пора! Может, и отпустим вас в Питер…

— Благодарю, Гарольд Карлович, это не помешало бы.

За эти годы Питер стал далек, как мир неразгаданных галактик. Сестра, правда, писала ему, но… глупо писала! Душевный мир девицы-курсистки был несравним с его миром острых ощущений. Кажется, они перестали понимать друг друга. Когда он был гардемарином, а Ирина гимназисткой — тогда все казалось проще и понятней. Вот кому бы он сам написал с удовольствием, так это Кларе… в Либаву!

Общение со старым русским искусством давало ему сладостное отдохновение от тревог. Портрет прошлого утешал и нежил загрубевшее сердце. Казань ему ответила, что в связи с нехваткой бумаги в стране путеводитель по выставке «Сокровища Казани» выйдет нескоро. Жаль! Что там, в Казани? Наверное, пропасть неизвестных портретов. От нечего делать раскрыл каталог антикварной торговли господина Н. В. Соловьева, стал проглядывать. Совсем неожиданно попался какой-то Дейчман…

Заглянул в каюту инженер-механика, заинтересованный:

— Леон Александрович, какой-то Дейчман продается в лавке Соловьева… Гравюра пунктиром. Подскажи, кто бы это мог быть?

— Прошу вас, — ответил механик, — впредь обращаться ко мне только по служебным делам. Я не желаю поддерживать далее отношения с такими черносотенцами, как вы.

— Благодарю, — ответил Артеньев и трахнул