Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

V дивизионы проходили мористее Эзеля. В офицерской ванной, куда поместили пленного моряка, чтобы он поскорее согрелся, пахло озоном, мылом, полотенцами и еловым экстрактом. Пленный офицер с «Норбурга» сидел на срезе кадушки, уже получив первое в плену угощение — тарелку горячего супа, который он жадно схлебывал через край, а под ногами его гуляла да качке из угла в угол отброшенная ложка.

— Я… один? — спросил он у Артеньева.

— Из офицеров — да. Но мы спасли еще семнадцать матросов.

— Боже, вот уж никак не ожидали вас у Виндавы!

— Вы согрелись? — любезно осведомился старлейт. — Да. Благодарю. Еще бы папиросу… русскую.

Он получил от Артеньева папиросу и был искренне удивлен.

— Вы обязательно проиграете эту войну, — сказал немец.

— Но… почему? — удивился Артеньев.

— Главное в этой войне — планирование и экономика. А у вас? Смотрите на эту папиросу: половина табак, а дальше… мундштук из плотной бумаги. К чему он, этот мундштук? Так можно разорить страну. Зато у нас, — сказал пленный, чиркая спичку, — делают вот так… Обгорелую спичку он спрятал в коробок. — Видите? Потом все использованные черенки от спичек мы сдаем обратно на фабрики. Там к ним приделают новые серные головки, и ею можно пользоваться снова… Я вас рассмешил?

— Русских к этому не приучить. Экономия всегда хороша, но, экономя на спичках, Германии не спастись от разгрома.

— Вы развалитесь раньше нас, — ответил Артеньеву немец. — У нас есть порядок и убежденность. А у вас… революция!

— Неправда. У нас нет революции, — посуровел Артеньев.

— Нет сегодня, так она будет завтра.

Старлейт присел рядом с пленным на край ванной кадушки:

— А вы, немцы, должны бояться нашей революции. Ибо все революционные народы, как доказала история, дерутся еще храбрее…

Немецкий офицер спросил, куда шпарит сейчас русский эсминец.

— Если угодно знать, мы проходим к весту от Эзеля.

— Ой, — сказал немец, закрывая лицо руками. — Неужели мне в эту ночь суждено еще раз окунуться в эту балтийскую купель? Не скрою от вас, что мой «Норбург» при торпедировании радировал…

— Куда и кому?

— Три наших крейсера с самолетами на катапультах — «Любек», «Аугсбург» и «Бремен» — вышли с миноносцами на поиск вашего броненосца «Слава», чтобы уничтожить его… Сейчас они изменят курс и возьмутся за вас. Наверное, я поступил нехорошо?

Сергей Николаевич успокоил его, все поняв как надо:

— Вам тоже ведь купаться второй раз ни к чему. Я оставляю вам папиросы с длинными мундштуками и спички, которые вы можете не экономить… Вы в России, и война для вас закончилась!

Дивизионы сразу же изменили генеральный курс. Мощные дубины пушек германских крейсеров уже не могли наказать дерзких. Море опустело, и начинался затяжной шторм с обильным снегопадом. Через несколько дней «Новик» поставил минную банку, на которой погибли крейсера «Бремен» и «Любек», подорвались два миноносца и потонул сторожевик «Фрей». В зимнем море долго болтало сотни обледенелых трупов. В далеком Берлине, экономя на спичках, сухорукий Гогенцоллерн подсчитывал потери за минувшую кампанию.

— Балтика, — говорил кайзер, — это русская гидра, глотающая мои корабли. Мы очень богаты потерями, но мы очень бедны успехами. Гинденбург — бравый солдат, а фон Тирпиц — старая шляпа!

* * *

Колчак рвался к славе — широкой, всеобъемлющей, всероссийской… Начдив даже похудел, сделался сух и костист, как марафонский бегун, летал с эсминца на эсминец, всюду резкий, нервный и требовательный. Колчак двигался стремительно, словно разрубая перед собой ветер длинным и плоским колуном своего носа. Белая лайка его перчаток позеленела, истертая медью траловых поручней. Мерлушка походной шапки — седая от соли, а каблуки на сапогах, никогда не просыхающих от воды, разбились вдрызг, скособочены, словно Колчак служил курьером на побегушках.

Минная дивизия творила чудеса, и этим укреплялась популярность Колчака, особенно среди офицерства и буржуазии. На флоте еще не догадывались, что Колчака выдвигает не только пресса столичных газет. Сейчас им управляла сильная рука из кулуаров Государственной думы. Давняя дружба начдива с Гучковым никому не бросалась в глаза, но эта связь издавна существовала, и Колчак сам понимал, что его взлет состоится… Скоро он взлетит высоко!

Кажется, сейчас он хотел заработать себе второго «Георгия», чтобы этим торжеством закончить навигацию перед ледоставом. В самый сочельник, когда всем на дивизии хочется посидеть за столом с выпивкой, помянуть родных и просто подзабыться, Колчак сорвал от стенок к походу три эсминца — «Новик», «Забияку» и «Победителя». Начдив был краток и возражений не терпел.

— Ночь как ночь, — объявил Колчак. — Сочельник встретим с минами на борту возле Либавы. Пойдем к черту на рога, уповая на божью милость. Мины брать, со швартов сниматься по готовности.

Первым отошел «Победитель», за ним отдавал гаванские концы «Новик». Случайно в машинах неверно поняли сигнал с телеграфа, и «Новик» с хряском насел на причал кормою. А там сияла монархическая эмблема, вся в тусклом золоте. Раздался треск бревен гнилого причала, от двухглавого орла пробками отскочили две императорские короны.

— Ах, какое несчастье! — воскликнул Грапф. — Примета дурная, как бы беды не вышло… Что делать? Пойдем некоронованы.

Мимо них, сотрясая вокруг себя воздух работой машинных отсеков, уже вытягивался «Забияка», и над эсминцем пластами ходил воздух — то горячий, то холодный, отчего лица людей на мостике «Забияки» расслаивались. Косинский окликнул их через мегафон:

— Эй, на «Новике»! Что посеяли с кормушки?

— Корону! — гаркнул в ответ фон Грапф.

— Хорошо, что не голову, — отвечал Бароша, и его «Забияка» медленно растворился в густеющем тесте близкой ночи…

Пошли. К черту на рога, уповая на божью милость.

Колчак держал флаг на «Новике». Офицерам эсминца он сообщил, прячась за козырьком от