Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не врешь?
– Сичас в сельсовет прискакал участковый Гриша. Коня так взмылил, что ажник… Ух!
Старики сразу задвигались, заговорили:
– Вот тебе и Демид Филимонович!
– Давай, валяй все на Демида, – кинул Зырян, выпустив струйку едучего дыма из трубки. – Тайга горит – Демид, пчеловода убили – Демид. А хватит ли у него рук и ног, чтоб совершить подобное? Есть ли доказательства, что это работа Демида? Оно с первого взгляда кажется, что Демида как бы обошла судьба: крутанула сверх всякой возможности. А с другой стороны – мужик он прямого характера.
С Зыряном все согласились. Нельзя же, в самом деле, все таежные беды валить без всяких доказательств на Демида.
Санюха Вавилов поднялся, плюнул и, никому ничего не сказав, ушел. Настороженный взгляд среднего брата Васюхи пощупал его сутулую спину.
– Чо с Санькой? – спросил столетний отец Андреян Пахомович.
– Вроде Настасью вспомнил, – кинул Егор Андреянович. VI
Головешиха всегда поспевала на горячие блины. То ли у нее нюх был так устроен, то ли природа одарила ее особенным чутьем, но она никогда не опаздывала. Как где проглянет новинка – явится ли кто из района с важными делами, прогремит ли где семейная драма, излупит ли мужик бабу или баба мужика, – все ведомо Головешихе по первоисточникам.
Не успел майор Семичастный вынуть ногу из стремени, а участковый Гриша осмотреть левое копыто мерина, на которое он припадал всю дорогу, как Головешиха была уже тут как тут. Успела вовремя. И еще издали, не доходя до конторы колхоза, она просияла приветливой улыбочкой, а подойдя, поздоровалась с Семичастным.
– Засекся мерин-то? – обратилась она к участковому. – Если засекся – дай погляжу. В лошадях толк имею. – И, смело подойдя к лошади, оглаживая вислый зад ладонью, взялась за ногу. – Ногу, Карька! Ногу! – И конь покорно повиновался, дав Головешихе ногу. – Нет, не засекся, а хуже. Мокрость у него по венчику копыта. А подкова избилась.
Маленький Семичастный с бледным сухим лицом и горбатым носом, разминая ноги, сказал, что Авдотья Елизаровна, как видно, мастерица на все руки. Она ли не угощала майора в чайной свежими ватрушками из отбивной муки, пышными шаньгами, пельменями в пахучем бульоне? Не только майор Семичастный, но и многие приезжающие из района, не раз угощаемые Головешихой, нараспев хвалили ее, как совершенно необыкновенную женщину, хотя и знали, что она «с душком».
Вот почему, покуда Семичастный разговаривал с Головешихой, никто не вышел на крыльцо дома правления колхоза, хотя в конторе в этот час сидело немало мужиков. И Забелкин, и Вьюжников, и Павел Лалетин – предколхоза, и бухгалтер колхоза Игнат Вихров-Сухорукий, и оба брата Черновы – Митюха и Антон. Мужики смотрели в окно, видели, как Головешиха, отойдя с майором в сторону, о чем-то оживленно разговаривала.
– Сейчас Головешиха просветит начальника…
– А потом котлетками попотчует.
– Ну и житуха у ней! Как сыр в масле катается!
– Кому быть повешенному, тот до самой веревки катается как сыр в масле, – сказал Вихров-Сухорукий.
– Это ты правильно сказал. Токмо не всегда сбываются повешенья. Другая стерва до смерти катается в масле, и хоть бы хны!
– Всякое бывает, – поддакнул Павел Лалетин.
А разговор между майором Семичастным и Головешихой был не из тех, что говорят во весь голос.
– Вот он где, подлюга, выродок, прятался! – скрипнула Головешиха, скроив мину ненависти. – Дайте мне его. Дайте. Я из него по жиле всю жизнь вытяну! За всю тайгу, за все миллионы кубов леса!..
– Потише, Авдотья Елизаровна!
– Кипит! Внутри все кипит!.. Как она, голубушка, горела!..
По улице шли босоногие ребятишки, остановились, сгрудились в кучу, как табунок жеребят-стригунков, посмотрели на майора Семичастного, а потом на Головешиху и, завернув в проулок, закричали в разноголосье:
Головня горит, воняет,
Головней свиней гоняют,
Головня, Головня,
Головешиха свинья!..
Майору стало неудобно, что рядом с ним идет эта Головешиха, и он, поспешно смяв начатую беседу, скупо отмахнулся от участия Головешихи, сказал, что ужинать зайдет в чайную, и пошел в контору колхоза.
VII
А на Санюху Вавилова снова напала хандра. Черной лапой сдавила глотку – не продыхнуть. Как узнал, что Демида арестовали, места себе не находил. Тыкался по надворью из угла в угол, а все без толку. Принялся было доклепывать кадку под солонину Настасье – обруч лопнул, пнул ее ногой, развалил совсем. Полез на крышу, хотел зашить дыру в сенцах – давно протекают, и тут беда: угодил молотком по большому пальцу. В сердцах, что все из рук валится, бросил молоток с крыши и полез в погреб за самогонкой.
Пил всю ночь, а чуть свет заявил Настасье Ивановне:
– Теперь, Настя, простимся, стал быть. Честь по комедии.
– Куда же ты собрался? – испугалась Настасья Ивановна.
– К властям потопаю. С повинной. Статья такая подошла. Уф, как запетлялся, якри ее, а!
– Да ты чо, ополоумел или как?! Это братаны все твои тебя с ума сводят. Мало ли чо они не наговорят! Собака лает – ветер носит. Ежлив тайги не поджигал, бандитов не укрывал – в чем же твоя вина? Образумься, говорю!
Но Санюха уже вполне образумился.
– Стал быть, про то и говорю, что своим умом пришел в полную чувствительность. Не объявил гада одного, теперь невинный человек должен за это страдать, вот оно какие дела!.. Им что! А на мой шиворот давит. Михайла был прав.
И больше Санюха ничего не сказал. Ушел с повинною.
Шила в мешке не утаишь. Обязательно наружу вылезет. В деревне все на виду. Ни одно событие не укроется от зорких глаз досужих сплетниц, пока не закружится от дома к дому стрижиными петлями.
Погнула Агния свою гордую голову, когда узнала, что Демид открыто схлестнулся с Анисьей. Везде их видели вместе. И сама Анисья будто улетела в Каратуз. Ишь, заступница какая нашлась!.. Почему Анисья, а не она, Агния?
Обидно и горько до слез Агнии! Не она ли ждала его? Сколько слез под тополем вылила?! Несчастливая она, несчастливая!.. И Полька… Как сдурела опять. Совсем выпряглась, ничего по дому делать не хочет. Днюет и ночует у Боровиковых ворот. Анфиса Семеновна согрешила с нею, никакого сладу!
Ну нет! Этому не бывать! Она еще покажет Демиду Филимоновичу! Он еще узнает, какая бывает Агния!..
Прямая, полногрудая, в нарядном платье, простоволосая, пышущая злобой, она летела по улице, ничего не видя перед собой. Красные круги расплывались у нее перед глазами. Ну будто бык в ярме! Доколе везти этот воз?! А не лучше ли разметать все в пыль и прах, раскопытить в порошок! К чертовой матери такую жизнь, не давшую ей счастья!..
Поравнявшись с домом Боровиковых, еще от ворот она кинула, как булыжником, что-то делающей на крыльце Марии Филимоновне:
– Проходимцы!
Марию так и подбросило, будто под ней взорвалась бомба. На голову выше полнеющей Агнии, она молча уставилась на нее непонимающими глазами.
– Агния! Ты что?…
– Не Агния я тебе, слышишь? Никто! И сейчас же, сию минуту подавай мне мою Польку! Чтоб ноги ее с этого часу в вашем доме не было! Слышишь, Маруська! Проходимцы несчастные!.. Ишь чего удумали! Отобрать у меня мою Полюшку!..
– Тю! Сдурела. Да ее и не было сегодня у нас.
– Я вам покажу еще, как измываться над Агнией! Не выйдет! И откуда он свалился в деревню? Лучше бы подох там, в Германии!
– Агния! Опомнись! И не стыдно тебе? Давай поговорим по-хорошему…
– По-хорошему? С вами по-хорошему?! – Ноздри тонкого носа Агнии раздулись. – Пусть теперь с ним прокурор говорит по-хорошему. Или вот доченька Головешихи… Ишь чего задумали! Обмануть меня! Отобрать у меня дочь! Какие у него особенные на то достоинства? Может, те, что там, на фронте, когда другие кровь проливали, он показал спину со страху?!
– Ополоумела баба!
– А, не нравится?…
Агния еще что-то кричала сумбурное, торопливое, не обращая внимания на собирающийся народ. Единственное, чего она хотела, так это навсегда оторвать от Демида Полюшку, чтоб он к ней и пальцем не прикасался. Выкинуть Демида из памяти, как горькую полынь-траву.
– Глядите, разошлась как холодный самовар! – вдруг раздался голос подошедшей Груни Гордеевой. Она гнала по дороге телят на водопой и не могла удержаться, чтобы не узнать, в чем дело. Рука Груни, как гиря, легла на плечо, а карие, с черными бисеринками возле