Очерки становления свободы - Джон Актон

результате супружества Фердинанда и Изабеллы и последовавшего за ним покорения Гранады; в результате того, что во власти царственной четы оказалось вновь открытое полушарие, – Испания впервые выдвинулась в число великих держав; с другой стороны, Франция, изгнав со своей территории Англию, заведя у себя постоянную армию, захватила обширные пограничные провинции, сокрушила центробежные силы феодализма – и явилась на исторической сцене в качестве значительно более устрашающей и воинственной силы, чем прежде. Эти вновь образовавшиеся державы предвещали опасность, и вот в каком направлении: их подъем ощущался не столько в сравнении с Англией или Португалией, сколько с Италией. Англия при Тюдорах достигла внутреннего успокоения; что касается Португалии, то она уже опережала все европейские страны по части океанской торговли. Но Италия была страной раздробленной, миролюбивой и бедной гражданскими доблестями (сделавшими неприступной и неуязвимой Швейцарию); сверх того, она изобиловала вожделенными роскошествами цивилизации, была неистощимой сокровищницей большинства тех вещей, которые столь остро требовались в соседних странах и которых больше взять было негде. Лучшие писатели, ученые и учителя, самые совершенные художники, талантливейшие военачальники, сухопутные и морские, наиболее прозорливые исследователи таинства государственной власти из числа известных до той поры и с тех пор не превзойденные, весь ошеломляющий блеск Возрождения, все плоды целого столетия прогресса были представлены в этой стране, готовые стать добычей мощной державы, способной поставить их себе на службу ради своей выгоды.

Было очевидно, что эти недавно усилившиеся страны, продолжавшие подвигаться вперед как в единении, так и в сосредоточении своих бьющих через край сил, не могут не посягнуть на страны в политическом отношении упадочные и ослабленные. Вмешательство в итальянские дела не вытекало из государственных интересов и не должно было быть политикой Франции, границы которой всюду, кроме северо-востока, положены самой природой. Здесь страна была открыта; отсюда неприятельская территория подступала к столице, – поэтому естественной представлялась экспансия в направлении Антверпена, Льежа или Страсбурга. Но Франция была приглашена в Италию; там ей был обещан теплый прием, ибо после поражения 1462 года притязания анжуйской династии на Неаполь перешли к французскому королю. Арагонская династия, хоть она и сумела успешно отразить натиск претендента, не была законной на неаполитанском престоле, да сверх того оказалась перед необходимостью бороться за свое существование против восставших баронов. Восстание было подавлено, недовольные неаполитанцы отправились в изгнание и оказались во Франции; здесь они уверяли Карла VIII, что его ожидает легкий триумф, пожелай он только протянуть руку за знаками величия, по праву принадлежащими наследнику дома Анжу. С изгнанниками оказался делла Ровере, наиболее влиятельный из итальянских кардиналов, племянник бывшего папы и сам впоследствии на столетия прославившийся понтифик[74]. Во всеоружии тайн конклава, он настаивал на том, что Александр VI должен быть смещен, поскольку заплатил за свое избрание деньгами и ценностями, причем известно, сколько; и что приобретенная таким образом духовная должность ipso facto[75] вакантна.

Вмешательство Франции, предвозвещенное страстным красноречием Савонаролы, приветствовала и Флоренция, уставшая, ко времени перехода власти из рук прославленного Лоренцо к его менее способному сыну, от правления Медичи. Правитель Милана Лодовико Сфорца также был в числе тех, кто побуждал Францию к вмешательству: с Неаполем у него были семейные счеты. Его отец, удачливейший из кондотьеров, который получил власть над Миланом благодаря женитьбе на представительнице семейства Висконти, известен своим высказыванием: «Боже, убереги меня от друзей, а от врагов я и сам уберегусь». Поскольку герцоги Орлеанские тоже происходили из семьи Висконти, Лодовико надеялся привлечь Францию заманчивой перспективой овладеть Неаполем.

В сентябре 1494 года Карл VIII, во главе армии, отвечавшей его непосредственной задаче, вторгся в Италию через альпийское поселение Мон-Женевр. Его солдат, все еще облаченных в средневековые латы, можно видеть на картинах мастеров Ренессанса. За ними следовала артиллерия, новейший вид оружия, которому в следующем поколении предстояло смести прочь закованное в броню рыцарство. Репутация французской пехоты была не слишком высока. Однако швейцарцы приобрели в своих войнах с Бургундией славу лучших в Европе пехотинцев. Боевые порядки их копейщиков, атаковавшие сплоченной массой, отличались слабой маневренностью, но неизменно побеждали во многих итальянских сражениях; в целом швейцарцы считались превосходнейшими солдатами, пока не выяснилось, что они готовы за вознаграждение служить любой стране, но отказываются сражаться против своих соотечественников. Под Павией, однако, они потерпели жестокое поражение от испанцев, и их слава пошла на убыль. Это были немцы, ненавидевшие Австрию; их верность золотым лилиям – один из постоянных факторов французской истории. Швейцарская гвардия исчезла из Франции вместе с белым знаменем в июле 1830 года.

В начале 1495 года Карл достиг Неаполя, не встретив сопротивления, но и ничего не завершив – даже не возвестив по пути, во Флоренции и в Риме, хозяином которых он на некоторое время сделался, истинной цели своего похода. Освобождение Константинополя неизбежно приходило на ум каждому предприимчивому властителю южной Италии. Эта страна была аванпостом Европы против Востока, христианства против ислама, естественным местом встречи крестоносцев, базой снабжения армии, наконец, тылом для отрядов нуждающихся в перевооружении и пополнении рядов. Царствовавший султан не был, подобно своему отцу, непобедимым воином; в отличие от своего преемника Селима, он не господствовал над всем Востоком; ему, кроме того, связывал руки самый факт существования его брата, которого Карл, покидая Рим, взял с собою для какой-то невыясненной последующей службы, но которого вскоре утратил.

Карл VIII не был взращен опытом великих дел – и принял титул короля иерусалимского в знак взятой на себя миссии крестоносца. Но он назвался еще и королем Сицилии на правах представителя дома Анжу; между тем Сицилия отнюдь не была заброшенной и никому не нужной территорией: остров принадлежал королю Арагона, самому ловкому, осмотрительному и способному из европейских монархов. Перед отправлением в Италию Карл вошел с ним в сношения, и Фердинанд, в благодарность за уступки в исправлении границы, обязался по Барселонскому договору не предпринимать против Франции враждебных действий, пользуясь отсутствием соседа. Быстрый, неожиданный и полный успех французского оружия в Италии подорвал самую основу этого соглашения. Укрепившемуся на юге Карлу было теперь совсем не трудно стать полновластным хозяином Рима, Флоренции и всей Италии до ее северной оконечности, откуда уже виден лев Святого Марка. Столь громадное и внезапное превосходство представляло серьезную опасность. На протяжении всего похода успехам французов сопутствовала скрытая ревность Испании. Владения католических королей расширялись; их империя с не вполне очерченными границами, на деле уже превосходившая площадью Римскую, вздымалась из-за Атлантики. Простой учет развития событий подводил к мысли, что от Фердинанда можно было ожидать притязаний на Неаполь. И вот теперь, когда беспомощность неаполитанцев обнаружилась,