Мир-Земле (сборник) - Артур Кларк

Начинается снегопад. Беззвучная тишина. Керосиновая лампа погасла, крохотные помещения наполняются сумраком. Ян засыпает, усталый от волнений, одурманенный коньком. Голову он уронил на руки и спит, сидя за кухонным столом. Эва расхаживает по кухне, прибирает, наводит порядок.

Якоби. Снег пошел.

Эва что-то отвечает, продолжая спокойно расхаживать туда-сюда. Якоби провожает ее взглядом.

Эва. Думаю, тебе пора домой.

Якоби. Чувствовал я, что погода переменится, недаром ноги ломило. Эва, поди-ка сюда на минутку. Я тебе кое-что дам.

Но Эва не идет. Она в соседней комнате (это квадратная каморка со старинной мебелью и зеркалом в золоченой раме на стене).

Эва прилегла на раздвижной софе, подложив локоть под голову и перебирая пальцами пряди волос. Она дремлет, сосредоточенная, неподвижная. Якоби подходит к столу у окна, выкладывает из кармана пачку банкнотов.

Якоби. Здесь двадцать три тысячи. Мне хочется, чтоб ты их взяла.

Эва. Не возьму я твоих денег.

Якоби. Ну не будь дурочкой. Ты просто моя наследница.

Он уходит за коньяком и рюмкой. Она глядит ему вслед, потом отворачивается к стене. Через несколько секунд он возвращается. Садится в низкое плетеное кресло.

Якоби. Третьего дня я навещал сына, он сейчас в отпуске. У них младенец, год семь месяцев. Мальчонке пора было спать, и отец кормил его перед сном из большущей чашки молочным супом, а он сидел, прижавшись к широкой отцовской груди, — ну точь-в-точь обезьяний детеныш! Как наелся, так сразу и уснул.

Эва поворачивает голову, смотрит на него.

Якоби. У моей жены случился выкидыш. Много лет назад. Вечером на троицу я забрал ее из больницы, и мы поехали пароходом к себе на дачу. Стоял теплый, солнечный майский день. Рука об руку шагали мы знакомыми лесными тропками. Тишина, птички поют-заливаются. Мы почти не разговаривали, но были так близки друг другу, как никогда — ни до, ни после.

Эва молчит, неотрывно глядя на него.

Якоби. Несколько лет назад у меня умерла мать. Старая была, и сердце больное. Однажды воскресным утром мне сообщили по телефону, что она тяжело захворала. Я сразу поехал к ней. Вхожу в гостиную, а навстречу мне врач. "Можно мне к маме?" спрашиваю. А врач отвечает: "Ваша матушка только что скончалась". Потом я целый час сидел возле нее, сидел и смотрел. На указательном пальце у матери белел кусочек пластыря. Иногда мне чудилось, будто она дышит.

Эва молчит, по-прежнему глядя на него.

Якоби. Н-да, в сознание проникает не столь уж и многое. Крики — вот что слышно. Если б это убеждало. Знаешь, почему я взялся за эту работу? У меня был выбор. А я боялся фронтовой службы.

Эва неотрывно глядит на него.

Якоби. Ты жалеешь?

Эва. Нет.

Он с мольбой протягивает руку. Но она будто и не замечает, садится, приглаживает волосы.

Эва. Подумаю об этом, и до того иной раз страшно станет. Вот и стараюсь не думать. Прежде я никогда не обманывала Яна.

Он хочет поцеловать ее, но она, низко наклонив голову, тихо говорит: "Не здесь", берет его за руку и ведет на улицу, через двор, где в сумраке серо-белыми пятнами отсвечивает пороша.

Они входят в теплицу, устраиваются, на куче старых мешков.

Ян, пьяный, сонный, бродит по дому. Зовет Эву, негромко, несчастным голосом. У него болит зуб. Разыскав какие-то порошки от головной боли, он проглатывает один, запивает коньяком. Тревога все больше завладевает им. На столе в комнате он обнаруживает деньги. Минуту-другую стоит с пачкой банкнотов в руке, изнывая от беспокойства. Потом, запихнув деньги в карман, выходит на крыльцо и видит на снегу следы. Не зная, что предпринять, он возвращается в дом, садится на кухне за стол, допивает коньяк, временами поскуливая, точно побитый пес, потом идет наверх, ополаскивает лицо холодной водой, зябко ежится, натягивает еще одну фуфайку, бросает взгляд в окно. Ложится на кровать, стуча зубами от озноба, укрывается одеялом. Жалобно шепчет: "Эва, Эва, Эва…" Бормочет: "Сволочь Якоби… Я сам виноват".

Ему становится жарко, в лихорадке он скидывает одеяло, встает. Смотрит на часы: половина пятого.

Подперев голову руками, Ян садится на ступеньку лестницы. Надавливает пальцем на щеку: проклятый зуб — сил нет как больно!

Посветлело, снегопад сменился дождем. Эва еще с порога замечает Яна. Он поспешно оборачиватеся, испуганно глядит на нее. Остановив Якоби, она просит его задержаться в передней.

Ян. Как же теперь быть? Я с самого начала все знал. Но вы, черт бы вас побрал, совсем обнаглели… буквально под носом… Ну, раз уж так вышло, пускай Эва перебирается к тебе. Так, что ли?

Эва. Помолчи, а?

Ян. Вы любите друг друга?

Эва. Помолчи, пожалуйста. Ян, милый, помолчи.

Ян. Я сам виноват. С утра об этом думаю. Поделом мне, что Эва уходит.

Он стоит в дверях, заложив руки за спину, прислонясь к косяку. Эва снимает пальто. Полная тишина. Якоби у входной двери смотрит в лестничное окошко.

Якоби. Любопытно, куда девалась моя машина.

Якоби выходит на крыльцо, закуривает сигарету. Ян качает головой. Эва наливает в кастрюльку воды, ставит ее на огонь. Якоби прощается, чуть сконфуженно кивает. Ян на него не глядит. Эва тихо говорит "до свидания". Якоби, ссутулясь из-за дождя, идет через посыпанный гравием двор. Ян сидит в кухне на стуле, такса жмется к его ногам.

Ян. Что это за деньги?

Эва. Он хочет, чтобы мы припрятали их для него.

Она достает чашки, масло, хлеб, варенье.

Ян. Надо было и ему хлебнуть горячего на дорожку.

Эва идет за кастрюлькой и вдруг застывает как вкопанная. Ян тоже переводит взгляд на окно. За оградой у дороги стоит Якоби, разговаривает с какими-то людьми (их человек восемь, один или двое средних лет, остальные — юнцы не старше семнадцати; некоторые в дождевиках, как рыбаки, другие в кожаных куртках, третьи в овчинных полушубках, у всех оружие). Якоби все время обращается к одному из них, спокойно попыхивая сигаретой. Его собеседник глядит на дом. Это Филип. Затем весь отряд вваливается во двор. Филип и Якоби проходят в переднюю, а затем в комнату, остальные располагаются снаружи.

Коротко поздоровавшись с Эвой и Яном, Филип закрывает дверь. Несколько минут ожидания. Ян пытается выйти на крыльцо, но его тотчас же вталкивают обратно.

Снова ожидание. Идет дождь. В печке гудит огонь. Где-то тикают часы. Филип открывает дверь, зовет Эву и Яна в комнату. Якоби, не сняв дождевика, сидит на софе и курит. Лицо у него худое, изможденное, плечи сгорблены и вообще он выглядит ничтожным и жалким. Откашливается. Начинает говорить, бесцветным сиплым голосом.

Якоби. Мы тут кой о чем потолковали. Филип говорит, что я могу купить себе свободу, поскольку организации нужны наличные деньги. Идеализм, верно, не так уж и силен, если даже противник требует платы. А потому, дорогая Эва, будь добра, верни деньги, которые я дал тебе сегодня вечером. Неловко забирать их назад, но другого выхода нет. Пожалуйста, передай их Филипу.