Анастасия (сборник) - Александр Бушков

И снова рев, и молодчики с гарпиями на медных бляхах вскидывают руки.

— Я ничего не имею против царя Тезея, — продолжал Менестей. — Он, безусловно, заслуживает уважения — герой войны с амазонками, победитель Минотавра и Прокруста, человек, создавший из жалкого селения вокруг жертвенника наши великолепные Афины. Но не устал ли наш царь от государственных забот и дел? Не постарел ли он? Не утратил ли разум и волю к деяниям, прославляющим Афины? В Троянской войне мы не участвовали, ограничившись посылкой одного корабля, что не прибавило нам чести и уважения. Разве хорошо, что одиннадцатый год на берегу гниет корабль, на котором когда–то вернулись из–под Трои наши храбрецы? Разве хорошо, что давно уже из наших оружейных мастерских не выходят новые боевые колесницы, доспехи для гоплитов и мечи? При всем моем уважении к царю Тезею, при всех его достоинствах и былых подвигах, не могу не сказать: его время прошло! Наступило время других, с горячей кровью и юной дерзостью. Да здравствует Великая Эллада и ее столица — Афины!

Засвистели флейты, и Менестей, спустившись по ступеням, пошел сквозь толпу, бурлившую вокруг него тяжело и густо, как смола в котле, и уже раздались первые крики придавленных. Стражники, кое–где торчавшие на площади, растерянно переминались с ноги на ногу, не в силах сообразить, как в такой ситуации поступать.

— Как видишь, все предельно просто, — сказал Майону Гомер. — Сначала нужно доказать, что мир вокруг насквозь изъеден недугом, а затем убедить, что ты оказался единственным, способным исцелить все немочи. Убедить, что только ты можешь открыть людям истину, и только они под твоим руководством перевернут мир.

— А потом? — буркнул Майон.

— В данную минуту никого не волнует, что будет потом, — сказал Гомер. Гораздо интереснее и привлекательнее возможность верить, что все изменится, если немедленно разнести — что угодно и все сразу. Голова болит наутро — если она вообще еще на плечах. Слов нет, до чего любопытный образчик демагогии и подлости…

Он стоял, небрежно опершись о балюстраду, высокий, загорелый, и эта нарочито ленивая поза, прищуренные глаза наводили на мысль о пантере, обманчиво расслабившейся перед прыжком. Майон промолчал. Когда–то они с непонятным им самим упорством соперничали во всем — сначала в школе, борясь за звание первого ученика, потом на стадионах и в гимнасиях — в кулачных боях, в метании диска, в гонках колесниц; и всюду успех был переменчив, переходя то к одному, то к другому. Странно, но после того, как появились их первые стихи, дух беззлобного, но рьяного соперничества как–то незаметно угас, о нем и не вспоминали. Был Гомер и был Майон. Соперничество исчезло, а вот непонимание, подумал Майон, непонимание в последнее время слишком часто тенью ложится на прокаленные солнцем плиты мостовой. Вот и сейчас я не понимаю этих прищуренных глаз, цепкого взгляда, равнодушного вроде бы лица, но на деле поглощающего разговоры и жесты, запахи и звуки, как поглощает листва солнечный луч. Конечно, такой всасывающий, словно Харибда, взгляд, такой слух и должен быть у поэта, но здесь примешивается еще и что–то другое.

— На месте нашего школьного приятеля Гилла я давно бросил бы на это сборище тяжелую конницу, — сказал Гомер.

— Шутишь?

— Ничуть, — сказал Гомер. — Как ты к нему относишься? Я о Менестее, понятно.

— Я его просто не понимаю, — пожал плечами Майон. — Промелькнет временами здравое суждение и тут же тонет в глупости и лжи.

— Лжи — не спорю. Глупости — никоим образом. Ум как раз и заключается в том, чтобы доказать глупцам, насколько они умны, насколько именно их образ мыслей и куцые ценности велики и светлы. Менестею это удается, и я на месте Тезея побеспокоился бы. Ах ты!..

Он отшвырнул ударом кулака зазевавшегося и налетевшего на него разносчика пирожков, и тот полетел кубарем, рассыпая свой немудреный товар, — толпа, провожавшая Менестея, докатилась и до них и задела краем. Их осторожно обходили — Майон подумал, что это уважение вызвано не столько невеликой пока славой поэтов, сколько их известностью как опытных кулачных бойцов.

Потом что–то изменилось — «гарпии» безжалостно разгоняли толпу, действуя рукоятками кинжалов и дубинками, и по образовавшемуся коридору с колышущимися живыми стенами прямо к ним прошел Менестей.

— Я рад видеть вас среди слушавших меня, — сказал Менестей отрывисто и властно. — Я очень уважаю вас, друзья. Вы — живое олицетворение новой аттической молодежи, гармонично сочетающей мощь тела и духа.

Майон поклонился. Гомер сказал:

— Не перехвали нас, иначе боги, узрев на земле столь совершенных молодых людей, заберут нас на Олимп.

Менестей улыбнулся в знак того, что понял иронию и оценил по достоинству. Столпившиеся вокруг «гарпии» смотрели на них подозрительно и тупо.

— Я равно опасаюсь перехвалить вас и не воздать должного, — сказал Менестей. — Человек я простой и склонен искренне хвалить то, что мне нравится. А мне нравится твой «Поход к амазонкам», Майон, и твои стихи о Геракле, Гомер. Есть и замечания, разумеется, но не буду о них сейчас упоминать. Сейчас я всего лишь хочу задать вопрос: чем вы нас порадуете вскоре?

— Пока — ничем, — сказал Гомер быстро.

— Я думал о Троянской войне… — сказал Майон.

— Это прекрасно! — Менестей взял его за локоть и ласково заглянул в глаза. — Как–никак в этом грандиозном предприятии принимали участие и афиняне. Это слава Эллады, и она до сих пор ожидает своих певцов. Кстати, на днях ваш друг скульптор Назер установит на этой площади статую монумент сражавшимся под Троей. Вдумайтесь, — он поднял палец, — впервые в мировой истории будет установлена статуя не бога, не титана — человека. Победителя Трои.

— И не менее важно, что это событие произойдет в Афинах? — усмехнулся Гомер.

— Ты уловил мою мысль, — кивнул Менестей. — Что же, оставляю вас, не смея мешать вольному полету поэтической мысли.

Он склонил голову и прошествовал прочь, следом заторопились «гарпии».

— А ведь это уже не шутки, — сказал Майон.

— Это я тебе и стараюсь доказать, — сказал Гомер. — Когда слабнут Тезеи, приходят Менестей. Ты действительно собираешься писать о Троянской войне?

— Почему бы и нет?

— Да, предприятие было грандиозное. Есть о чем поразмыслить. На твоем месте я прежде всего побеседовал бы с Тезеем. Как–никак он участвовал в том, первом похищении Елены, он ее украл, после чего на нас и навалилась Спарта. И пришлось отстраивать едва построенные Афины заново.

— Я об этом не знал, — сказал Майон.

— А это, между прочим, чистая правда. Тиндарей бросил спартанцев на Афины не по причине изначально присущего спартанцам коварства, как уверяли нас учителя, а после того, как Тезей украл Елену. Эта девчонка уже тогда была невыносимо соблазнительна. Прошло несколько лег, и из–за тех же прекрасных глаз запылала Троя.