Атаман. Княжий суд - Юрий Корчевский

Боярин, как заслышал мои слова, оторопел слегка. Не ожидал, что я отвечу тем же. Развернулся круто, едва шуба с плеч не слетела, буркнул: «Прощай князь», и вышел вон.

М-да, вот повезло так повезло. И хоть не подчиненный я ему, по службе встречаться все равно придется. А не хочется что-то. Наверняка интриги плести будет, государю жалобы на меня строчить. Ну, это мы еще посмотрим, кто кого. Надо бы у Кучецкого разузнать, что за птица этот спесивый боярин?

С одной стороны, мне полегчало — отпали гражданские заботы, и я всецело отдался воинскому делу. Набирал ратников, назначал десятников, руководил бучением. Но жил в тревоге за безопасность города, город едва начал подниматься — даже стены защитной вокруг него пока нет, рать малочисленна и необучена, посадского люда мало и, случись нападение — аже тех же казанцев, город можно будет взять едва и не голыми руками. И пушек нет, как и огненного припаса, пушкарей нет тем более. Вот этим я и ре-шл заняться. Даже пара пушек с умелыми пушкарями может нанести серьезный урон врагу. И я бы предпочел иметь пару пушек крупного калибра, чем два Десятка ратников.

И я поехал в Москву. Дьяк Пушечного приказа встретил меня неприветливо.

— Ишь чего захотел, воевода. Пушки, вишь, ему подавай, — разошелся дьяк в ответ на мою просьбу. — Вот скажи — крепость в Коломне имеется ли?

— Нет еще, строится только.

— Вот! — дьяк назидательно поднял указательный палец. — Крепости нет, а пушки ему дай!

— Так потому и прошу, что крепости нет — даже тына вокруг города пока нет. Там и город-то — одно пепелище, люди избы только ставить начали. Случись нападение — голыми руками ведь город возьмут. У меня только полсотни ратников в дружине, и те — необученные.

Дьяк засмеялся.

— Дружинники, говоришь, необучены? А пушкари у тебя есть?

— Нету, — откровенно сознался я. — Надеюсь, ты дашь.

— Откель я их тебе возьму, ежели приказ сам немецких пушкарей на чужбине нанимает? Вот что, князь! Ищи пушкарей. Найдешь — пойду навстречу, дам пару пушек и огненных припасов выделю. А ранее — и не проси.

— Так все равно ведь в крепости пушки нужны будут!

— Вот когда кремль стоять будет, тогда и указ государев выйдет. После выхода оного — милости просим. Найдутся пушки. А пушкарей сам ищи или учи.

— Помилуй бог, как же мне их учить, коли пушек нет?

— В других крепостях есть, — резонно заметил дьяк. — Найди служилых людей при наряде, договорись с пищальниками казенными али пушкарями — да хоть в той же Рязани али Серпухове, и пусть на обучение возьмут. Вот тогда и приходи.

Вышел я из Пушечного приказа разочарованный. А может — в чем-то прав дьяк? Коли пушкарей нет, пушки — не более чем тяжелые железяки. К тому же для хранения пороха погреба нужны сухие, а где они в теперешней Коломне?

В удрученном состоянии я направился к Кучецкому, благо — вечер близился, и стряпчий уже дома должен быть. Так оно и оказалось.

Федор пребывал в хорошем настроении.

После взаимных приветствий я поинтересовался:

— Ты чего сияешь, как медный пятак?

— Есть с чего, — широко улыбался Федор, потирая руки. — Вот послушай. Государь с Литвою переговоры о мире ведет. Послы сигизмундовы в Москве уже давно приживаются. Все выжидал государь, чем набег крымских татар обернется. Теперь, похоже — сговорятся. Главное для нас было — Смоленск отстоять, чтобы по договору к Василию отошел. Королевские послы — Иван Горностай да Петр Станиславович уж куда как рядились, а только границей уговорились Днепр-реку считать. Вольность торговую установили. Однако же Сигизмунд уперся — пленников московит-ских нам не возвращает.

— И за выкуп?

— И за выкуп не согласны, и обмена не хотят. Что-то мудрит Сигизмунд, фигу в кармане держит. Хуже того, союзник наш ревностный, но слабый уже — орден Немецкий, приказал долго жить. Сигизмунд признал правителя его, Альбрехта, своим вассалом и дал Пруссии герб черного орла. А орден Ливонский, три столетия сопряженный с орденом Немецким, теперь между Московией и Польшей оказался, как между молотом и наковальней. Глава ихних рыцарей — Плеттенберг — мирный договор с нами возобновил, но, думаю, и его Польша под себя скоро подомнет.

— Любопытно! Непросто, вижу, тебе за европейцами углядеть, интерес государя отстоять! — посочувствовал я стряпчему.

— А то! Крепчает Польша, сильный враг на западе взрастает. Как будто мало нам крымчаков и Казани.

А ты чего приехал-то? — спохватился Федор. — А то я о своем все, наболевшем.

— За пушками в Пушечный приказ приезжал, да от дьяка отворот получил. Дескать, крепости нет еще в Коломне да пушкарей обученных.

— Так учи!

— Тоже так думаю. Еще скажи, Федор. Ты тут, при дворе, обретаешься, все знаешь. Наместника в Коломну государь прислал, некоего боярина Шклядина Гаврилу. Что-то не нравится он мне, заносчив больно да спесив.

— Как же, знаю! Мерзостный человечишко, однако заступника сильного имеет. Слышал когда-нибудь о князе Иване Телепневе-Оболенском?

Я аж присвистнул.

— Не только слышал и видел, но даже одно время в дружине его служил.

— Вот это — сродственничек его дальний. Но оба друг друга стоят. Однако же Телепнев государю нашему Василию Иоанновичу немалые услуги оказывает. Сам понимаешь — не всегда все можно в открытую делать, многое тайно вершится. Вот в таких делах Телепневу равных нет. Потому и привечает его государь. Не связывался бы ты с боярином, обходил его подальше.

— В одном городе живем, по службе приходится встречаться.

— Понимаю, но совета моего послушай. Боярин твой — ничтожество полное. Лишится покровителя — и его вмиг затопчут, уж больно многим и Телепнев насолил, и его родня паскудная.

Примерно что-то в этом духе я и ожидал услышать, кабы не имечко Телепнева. Вот уж с кем бы мне не хотелось пересекаться. И что сегодня мне так не везет? Сначала в Пушечном приказе отказ получил, потом Кучецкой «обрадовал» высоким покровительством коломенского наместника в лице моего давнего знакомого, князя Телепнева.

Князя я знал по службе у него дружинником. Человек он, несомненно, умный, хитрый и беспощадный. Быть с таким во вражде — себе дороже. Малая или особая дружина у него из знатоков воинского искусства собрана, все язык за зубами держать умеют. И прикрытие для тайных дел отличное. Случись накладка какая или утечка информации — так князь к государю вхож, всегда подозрение отвести сможет, а то и на другого стрелки перевести.

А с другой стороны, бывшая служба у князя давала мне определенные преимущества. Я знал, где он живет, знал его привычки, возможности его дружины. А коли обладаешь знаниями о противнике, с ним всегда легче справиться. В том же, что Телепнев мне не друг, а довольно опасный противник, я не сомневался. По приезду домой надо обдумать все и поискать, где у Телепнева слабые места.

Сам я никаких упреждающих действий предпринимать не хотел, но понимал, что подготовиться к ним следует серьезно. Начнет боярин Шклядин гадить мне по службе — отвечу, дам отпор. А уж коли сам Телепнев решит вмешаться, тоже сидеть не буду. Ведь лучшая защита — это нападение. Раньше я вынужден был держаться от него подальше — уж слишком у нас неравные весовые категории были. Он — князь, я же — бывший дружинник его, потом — Рядовой горожанин, мещанин. Это уж после я боярином стал, князем и воеводой. И дружина у меня своя есть, коли дело в столкновении наших интересов до применения силы дойдет. Во всяком случае, сейчас я чувствовал себя уверенно. Теперь я и сам князь, и прав у меня не меньше, чем у Телепнева. А то, что он во дворец вхож — так и у меня побратим Кучецкой есть. И о нем Телепнев еще не знает, а это — тоже положительный момент. Вроде — на равных пока. Только вот равновесие это хрупкое, в любой момент любая случайность может склонить чашу весов в сторону любого из нас.

Однако же события начали разворачиваться быстрее, чем я полагал.

Я сидел в воеводском доме, занимаясь своими делами. Постучав, ко мне в комнату, пригнувшись под косяком двери, вошел рослый парень. Я взглянул на него с любопытством: плотно сложен и из тех, о ком говорят «косая сажень в плечах»; по виду похоже — силы недюжинной. В двадцать первом веке таких называли «качками».

Он с поклоном сдернул шапку, и… рука его с зажатой шапкой застыла в воздухе. Парень воззрился на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Однако изумление его длилось лишь мгновение. Справившись с охватившим его волнением, причина которого мне была пока неясна, он бодро сказал, улыбаясь:

— Боярин, я в ратной службе разумею. Возьмешь ли меня в воинство свое?

Я смотрел на парня с интересом. Был он молод, лет двадцати пяти, ладен собой, с небольшой русой бородкой, на ладонях — набитые оружием мозоли. Одно странно — что его так смутило? Я терялся в догадках. Неужели мое княжеское одеяние? Хотя что же здесь необычного? В боевых походах рядом со мной было множество воинов, знавших меня сначала как боярина малой дружины, потом — как воеводу Сводного полка, воеводу яртаула, Сторожевого полка. Видно, этот воин знавал меня прежде в ином качестве, а тут — княжеское корзно! Тогда все понятно, и удивление его вполне естественно. А такие молодцы мне нужны! «Надо будет расспросить поподробнее, — решил я. — Боевое прошлое сближает, и это обстоятельство пойдет на пользу службе».