Новое назначение - Александр Бек

«Нет. Вот чем еще займись: собирай, выстраивай рабочих, которые еще не эвакуировались. Уходи с ними. Веди в Донбасс пешей колонной».

Бывало, прислушиваясь к таким командам наркома, Челышев из-под нависших бровей невольно любовался им, уверялся: «Победим».

Головня-младший так и ушел из Кураковки пешком. И не в одиночку.

А потом, уже на Урале, потребовалось согласно непреложному приказу наркома не только комплектно собрать все, что было вывезено, но и представить подробнейший, оснащенный документами отчет об эвакуации — отчитываться в каждом израсходованном государственном рубле, в каждом механизме, каждом мотке кабеля, числившемся на балансе завода.

Пропавшие, отцепленные в пути вагоны были разысканы в станционных тупиках. Пришлось распутывать маркировку, просматривать в натуре каждую мету, сличать с документацией. Специальная комиссия с участием ревизоров наркомата подписывала всякие акты, инвентарные реестры, дефектные ведомости и так далее. После кропотливейшей работы Головня смог, наконец, явиться с отчетом к Онисимову.

Порасспросив, Александр Леонтьевич встал из-за стола, Прошелся, достал из кармана голубоватую картонку папирос «Беломор» (война прервала выпуск любимых его сигарет) и неожиданно протянул Головне:

— Тащи! В передрягах и ты, наверно, стал курящим?

Безмолвно взиравший Василий Данилович опять ощутил, что Онисимов необыкновенно возбужден. Не в правилах строгого наркома было угощать папиросой подчиненного.

— Не угадали, Александр Леонтьевич. Не курю. Спасибо.

Чиркнув спичкой, Онисимов глубоко вобрал и выпустил дымок. Челышев во второй раз услышал:

— Только что со мной говорил Хозяин.

Теперь эти слова были обращены к Головне-младшему. Не пряча счастливой взбудораженности — лишь слегка приторможенная, она пробивалась сквозь его всегдашний панцирь, — Онисимов опять пересказал: решено строить новые заводы, строить быстро, чтобы поскорее взять отдачу. Он, видимо, в точности повторял выражения Сталина. Большая, на коротковатой шее, голова повернулась к неизбежному портрету на стене:

— Понимаешь, какую он видит перспективу! Нарком присел, но тотчас поднялся, заходил.

— Ну, как же быть с тобой? Дело тебе найдется. Кстати, ты и приехал без портфеля.

Он засмеялся своей шутке. Или, говоря точней, будто вытолкнул из горла несколько отрывистых, глухо бухающих звуков. Смех не был ему свойствен. Во всяком случае, Челышев отметил тогда в своей тетради, что Александр Леонтьевич доселе еще никогда при нем не хохотал.

— Итак, товарищ экс-директор, или директор без портфеля, куда тебя назначить? Что ты хотел бы сам?

— Готов взять любую работу, где буду нужен.

— А если пошлю не директором завода?

— Что же, готов. Я бы не прочь пойти к большим печам, скажем, на Новоуралсталь.

— Нет, там полно. На Бакальский завод пойдешь?

— Какой?

— Бакальский. Там, собственно, еще ничего нет. Пока только площадка, нетронутый березнячок. Но проект имеется. Имеются и директор, и главный инженер. — Онисимов назвал фамилии. — Геодезисты, сколь знаю, кое-где вбили колышки, нанесли главные оси. Теперь развернем, погоним стройку. Дело интересное. Согласен идти туда начальником доменного цеха?

— Пойду.

— В таком разе приступай. Езжай сначала на площадку, потом в Челябинский филиал Гипромеза. Основательно изучи проект.

Продолжая пункт за пунктом конкретизировать задачи, что предстояли Головне-младшему, Онисимов нажал кнопку звонка. Незамедлительно вошел Серебрянников.

— Слушай, кажется, у нас на складе есть какое-то зимнее обмундирование. — Александр Леонтьевич вымолвил: «кажется», «какое-то», хотя превосходно знал, сколько полушубков, сколько валенок имелось в кладовой наркомата. — Сумеем одеть, обуть начальника доменного цеха, — движением головы он указал на Головню, — Бакальского завода?

Благообразное лицо секретарских дел мастера не выразило ничего, кроме внимания:

— Сумеем, Александр Леонтьевич.

— Так озаботься!

Серебрянников улетучился. Онисимов сказал Головне:

— Иди, обмундировывайся. Съездишь на Бакальскую площадку и в Челябинск, потом опять ко мне приедешь. Отчет оставь, сдай по команде. Рассмотрят без тебя.

48

Новоявленный начальник доменного цеха не поспешил, однако, выйти. Лицо еще горело, но уже не малиновым тоном. Краснота смягчилась и на пальцах, длинных и вместе с тем с широкими подушечками, как бы слегка расплющенными, над которыми живым блеском отсвечивали коротко стриженные, крепкие ногти.

— Александр Леонтьевич, у меня к вам просьба.

— Выкладывай.

— Разрешите мне на одной печи ввести в проект мое устройство.

— Опять ты за свое… Не намеревался я в такой день ссориться с тобой, но куда денешься? Читал твою статью в «Сталеплавильщике». И влепил выговор редактору. Зачем помещает эту, — Онисимов, видимо, поискал мягкое словцо, но привычная резкость, острота взяла свое, — эту твою блажь?!

Головня все же попытался убедить наркома, сказал, что затраты будут совсем невелики, почти незаметны в масштабе крупного строительства.

— Не надо! — отрезал Онисимов. — Не забивай голову ни себе, ни мне этими затеями. Никаких отклонений от чертежей Гипромеза не позволю. Это лучшие американские стандарты. Они отобраны не с кондачка. Василий Данилович тут спуску не давал.

Челышев буркнул:

— Ежели распустить публику, косточек не соберем.

— Ну, подвели черту, — заключил Онисимов. Отбросив раздражение, он снова привлекательно, открыто улыбнулся. — Обмундировывайся и выезжай! Приказ о назначении пошлем тебе вдогонку.

…Примерно через час, идя коридором от Онисимова, Челышев опять увидел Головню-младшего. Тот был уже обряжен в новехонький, еще словно в белой пыльце, нагольный полушубок до колен, в необмявшиеся серые валенки. Меховую ушанку, тоже ему выданную, он держал в руке, на которую уже натянул толстую шерстяную рукавичку. Шагая навстречу академику, Головня, в отца сутуловатый, неожиданно развернул плечи и, как бы отдавая честь, поднес свободную руку к рыжеватому зачесу.

Оба остановились. Маленькие глазки Василия Даниловича приветливо оглядели Головню.

— Не хотелось, — проговорил Челышев, — высказываться при Онисимове о вашей статье. Я с ней познакомился.

Челышев разумел все ту же публикацию Петра в научном журнале «Сталеплавильщик», где автор обстоятельно, с чертежами и расчетами, описал свой способ фарсировки хода доменных печей.

— Познакомились и…?

— Скажу дружески и чистосердечно: ничего у вас, молодой человек, не выйдет.

К удивлению, Головня словно ничуть не огорчился. Сдернув варежки, сунув их под мышки, он быстро добыл из-под полушубка записную книжку, карандаш и с усмешкой, над которой был, видимо, не волен, объявил:

— Василий Данилович, с вашего разрешения зафиксирую. «Дружески и чистосердечно: ничего у вас, молодой человек, не выйдет». Так? Не возражаете?

— Хм… Пожалуйста.

— Теперь обозначу дату: седьмое ноября 1941 года. Когда-нибудь, Василий Данилович, напомню вам об этом.

Головня поднял голову от записной книжки. Челышеву снова предстали васильковые, нимало не подернутые утомлением глаза, дерзновенная усмешечка, косо пролегший на лбу шрам.

Именно в этот миг Василий Данилович вдруг совсем распростился с душевным смятением, так долго его мучившим, бесповоротно поверил: победим! Такова была она, некая последняя капля, которой он жаждал. Ею еще не стал телефонный звонок из Москвы, пересказанный неузнаваемым в тот вечер Онисимовым.

А тут въяве, воочию… Пожалуй, лишь в следующую минуту ощущение претворилось в отчетливую мысль. Да, если этот молодой Головня, чего только не навидавшийся, ведший эвакуацию под огнем, пешком выбравшийся из опустелой Кураковки, проехавший в теплушке через пол-России, если уж он преспокойно говорит:

«Когда-нибудь, Василий Данилович, напомню вам», значит… Значит, различает впереди неоглядное время, ему принадлежащее. Ему и нам!

Волнение, подъем были такими, что даже грудную клетку заломило. Переведя дух — вот он, наконец, глубокий полный вздох, — Василий Данилович ничего не сказал, пошел к себе.

…Потом случилось вот что.

В 1945 году, уже после того, как была отпразднована Великая Победа, Челышев во главе группы металлургов съездил или, верней, слетал за океан.

И среди прочих новостей привез такую: на нескольких доменных печах Америки применен способ, а также и конструкторские решения, впервые введенные в Кураковке Головней-младшим. Производительность печей действительно повысилась. По-видимому, вся доменная Америка постепенно усвоит этот способ.

— Я тут промазал, — откровенно признался Василий Данилович.

Онисимов невозмутимо отнесся к этой новости, обошелся без покаянных восклицаний. Однако к Петру Головне, который опять директорствовал на старом месте, в возрожденной Кураковке, стал относиться лучше. И дал команду опробовать на двух-трех заводах его устройство.