Белая лебеда - Анатолий Занин

Да, у войны не женское лицо, но женщины по-разному вели себя там, и об этом нельзя забывать. Как-то я завел шутливый разговор с Лизой о разных разностях, и она спросила, есть ли у меня девушка дома. И, как ни странно, я рассказал ей все об Ине, о своей любви к ней и о том, что она любит моего друга Диму, и я бы хотел избавиться от мучительной тоски по этой девушке, а не могу. Даже рассказал, что переписываюсь с другой девушкой и пишу ей любовные письма так, как если бы писал их Ине…

Она выслушала меня с глубоким вниманием и тяжело вздохнула.

— У меня не было такой любви… Я девушкой попала на войну и столько насмотрелась… Мне так жалко всех вас… Особенно таких, как Петя Круглов… Он мне признавался, что до войны не успел даже поцеловаться с девушкой… Мне жалко его…

Она смахнула слезинку со щеки, резко повернулась и побежала прочь.

Но чаще всего мне вспоминается не эта веселая сестричка Лиза. Была в нашем полку красивая девушка, радистка Ирина Косиченко. Высокая, стройная, с роскошными черными косами и зеленоватыми ласковыми глазами. У нее был певучий грудной голос и стремительная походка. А как она смеялась! Ее негромкий и такой доверительный хохоток, я был уверен, мог хоть кого растревожить и покорить. Она держала связь с разведчиками полка, не раз ходила с ними в немецкий тыл и не дрогнула в трудную минуту. Разведчики ее боготворили.

Как-то я был в штабе полка, видел Ирину и слышал ее радостный смех, а потом она приснилась, и я несколько дней без конца улыбался.

Лабудин поведал мне, что Ирина влюблена в нашего командира полка, энергичного, двадцативосьмилетнего подполковника Каштанова. Но, как на грех, к Ирине привязался уже немолодой капитан, помощник начальника штаба. Проходу не давал и при каждом удобном случае напропалую за ней ухаживал.

Однажды ночью он пробрался к ней в землянку. Разведчица просила и умоляла капитана оставить ее в покое, даже пробовала его пристыдить, намекая на разницу в годах, но этот человек уже решил, что овладеет ею. Наконец он схватил ее за плечи и принялся целовать. Ирина выхватила маленький пистолетик, который ей подарили разведчики, и выстрелила в капитана. Она ранила его легко в руку, но капитан как-то сумел обвинить Ирину, и ее отправили в тыл до особого распоряжения. Несколько дней она жила у нас, ходила подавленная, глаз от земли не поднимала, подолгу лежала между штабелей и плакала, сжимая в руке тесак. Рубин носил еду, но она молча отворачивалась и утирала слезы.

Как-то вечером в артснабжение приехали командир полка и его заместитель майор Першин. Они вызвали Ирину к Кононову и долго с ней беседовали, а потом увезли с собой. Больше ничего о ней не было слышно.

После войны я случайно встретил Першина, уже подполковника, и спросил его про Ирину. Першин поинтересовался, откуда мне известна эта девушка, и, немного подумав, сказал:

— Она демобилизовалась и живет где-то на Украине.

— Но говорили, что она любила подполковника Каштанова. Он же, кажется, не был женат?

Подполковник улыбнулся и покачал головой.

— И вас, капитан, заинтересовала эта женщина? Она тогда попросила меня оставить ее вдвоем с Каштановым и сказала ему, что давно любит… И он ее любил и тоже хотел сказать об этом, но она опередила…

Жила она у его родителей и ждала его… Знаешь, капитан, мы часто мечтаем о прекрасной женщине… Так вот Ирина и есть…

Я привез на «газике» винтовочные патроны и стал разгружать их в роще. Помочь пришли Неминущий и Лабудин. Из деревни с криками прибежала испуганная Лиза и, заикаясь, попросила спрятать ее от пьяного Колесова. Она оглянулась, увидела бегущего сержанта и юркнула между штабелями ящиков.

Лабудин сказал, что не раз видел Колесова в такой «наряде» и не хочет больше с ним связываться, а потому поспешно удалился, а попросту бежал.

Я слышал, что сержант, как выпьет, сразу за пистолет и давай куражиться. Говорили, что Кононов дважды предупреждал артиллерийского мастера, и тот давал слово, клялся и божился, и вот опять. Звал, что за его золотые руки многое простится.

Он мог исправить часы любой марки, отремонтировать автомашину, наладить аккордеон. Еще недавно Колесов был водителем «тридцатьчетверки», но во время атаки подорвался на мине, и его обвинили в том, что он сам полез на минное поле — в том бою немцы сожгли много наших танков. Он попал в штрафроту, которая была придана нашему полку, а вскоре его ранило в ногу. Кононов увидел Колесова в санбате, ремонтирующего часы, и взял к себе в артснабжение.

Борис, шатаясь и пьяно улыбаясь, подошел к нам с отведенной в сторону рукой, в которой держал гранату.

— Смотри, Кондырь! — угрожающе зашипел Колесов и показал чеку, вынутую из взрывателя гранаты. — Вот сейчас разожму пальцы… Говори, где спряталась Лизка! Давно я к ней подбираюсь! Я ей ноги повыдергиваю, чтобы не путалась с кем попало! Каждый день новый!

— Не ври, Бориска! — раздался голос Лизы из-за ящиков. — Злишься, что не хочу с тобой… У-у-у! Бугай и есть бугай!..

— Вот ты где? Это я бугай? — заорал Колесов.

И засквозил холодок в груди. У меня всегда так в минуту опасности. Именно при ощущении этого холодка под сердцем я и принимал решение. Я медленно вытащил из кобуры пистолет.

— Сержант, бросай вон туда, в овражек, иначе…

Колесов резко вскинул голову и будто протрезвел.

— Так ты в меня стрелять?

— Бросай гранату!

— Стреляй!

Он бросил гранату мне под ноги. Неминущий прыгнул за штабель, а я каким-то чутьем угадал, что он хитрит. Еще раньше мне показалось подозрительным то, как он держит гранату. Я вложил пистолет в кобуру и поднял гранату. Это была мощная оборонительная осколочная граната, которую можно бросать только из-за укрытия. Осколки поражали на расстоянии до ста метров. Не мог, не мог бросить вот такую гранату сержант.

— Фокус не удался, Колесов. Я же видел, как ты закрыл чеку на гранате пальцами, а показывал другую.

— Ну ты силен, Кондырь! — воскликнул сержант. — Нервишки у тебя-а-а. А я думал, ты пальнешь, да уже завелся и не мог остановиться…

Он подошел ко мне и попытался обнять.

— Да ну тебя к шутам! — не дался я. — Еще целоваться полезешь. Ох, как не люблю, когда слюни распускают!

— Ну, младшой! — дурашливо засмеялся Борис, поглядывая на Неминущего, вылезающего из-за штабеля. — Силен мужик!

— Зря не попугал его, младшой, — с сожалением проговорил Фома. — Пальнул бы мимо уха, а мы бы поглядели, как он в штаны…

— Это я, да? — возмутился Борис. Он глянул в сторону, заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. По дороге в деревню стремглав бежала Лиза. — Вот дрянь ненасытная! Уже нашему кэптэну рога наставила.

— Где ты наклюкался? — завистливо спросил Колесова Фома Неминущий и невольно облизал губы.

Борис вытащил из-за пояса флягу в войлочном чехле.

— Хочешь шнапсу, младшой?

— Хочу, — я взял флягу и засунул за пояс. — Останется у меня, пока ты не проспишься.

— Ну что ты в самом деле, Микола? — совсем по-детски хныкал Борис — Мы так не договаривались…

— Так но-свински приставать к девушке! Где у тебя мужское достоинство? А если бы к твоей сестре вот так? На Лизу больше наговаривают.

— И откуда ты взялся вот такой ангелочек? — насупился Колесов и протянул руку, — Верни-ка…

— Я сейчас же вылью. Не веришь?

— Шут с тобой! — махнул рукой Колесов. — Пропала моя выпивка…

Ночью в Остроленке поднялась такая стрельба, что мы повыскакивали наружу. Небо над городом фантастически расцвечено лопающимися шарами красных, белых и зеленых ракету струями летящих пуль и так грохотало, что без конца надсадно звенькало стекло в нашем подслеповатом окошке.

Пришел капитан и приказал рыть щели и выставить пулеметы на складе, в роще, возле сарая и у домика. Звонили из штаба и сообщили, что немцы предприняли разведку боем и могут просочиться в тыл.

Окопчики вырыли у каждого пулемета. Даже капитан схватился за лопату. Приехали на бричке из хозроты за патронами и ручным пулеметом.

Утром позвонил начальник артиллерии полка майор Демов и сказал, что повреждены две полковушки. Пробиты противооткатные устройства. Он просил посмотреть. Можно ли что-нибудь сделать на месте? Немцы с танками прут.

Капитан послал нас с Борисом. Выходя из подвала, сержант сказал:

— Знаешь, Микола… Надо бы сразу антифриз прихватить. Бочка есть… И насос… Свинец у меня найдется. Ты вернись и все растолкуй капитану. Я не хочу. Злой на меня за вчерашнее. Кто-то накапал… Доберусь я до Фомы…

Через полчаса мы уже ехали с Борисом на бричке в Остроленку. Стояла теплая польская осень. На солнышке даже припекало. Высоко в белесом небе гукала «рама». Стрельба на передовой не уменьшалась. А тут еще начал бить шестиствольный миномет. Его мины летели с оглушительным завыванием.