Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица - Елена Раскина

Екатерина еще долго не могла прийти в себя и обрести душевное равновесие. Оно вернулось к ней только в Петербурге, когда странная, безумная особа из Ивановского монастыря стерлась из памяти императрицы, уступив свое место иным делам и заботам. Императрица постаралась забыть Досифею и преуспела в этом. Только два человека на протяжении долгих лет сохраняли память о той, что звалась некогда великой княжной Елизаветой – бывший гетман граф Разумовский, по-прежнему навещавший Досифею, и французский дворянин Жак д’Акевиль, которому после смерти государыни Екатерины Алексеевны наконец-то разрешили пересечь границу Российской империи…

Глава пятая

Прощание

Жак д’Акевиль ни на минуту не забывал о Лизе. Жак вернулся в родовое гнездо, похоронил отца, но ни на дипломатическое, ни на военное поприще так и не вступил и жил медведем, как уверяли соседи-дворянчики. Соседки, впрочем, думали иначе и сочли бы Жака очаровательным, если бы не русская красавица, с которой он, по слухам, был некогда близок и которую то и дело звал во сне.

Все эти годы д’Акевиль предпринимал отчаянные, безумные попытки вернуться в Россию и увидеть Лизу. Дальше русской границы его не пускали, и каждый раз бывший возлюбленный великой княжны Елизаветы вдребезги напивался в приграничном трактире какого-нибудь польского городка и проклинал императрицу Екатерину. Одно утешало Жака – время от времени он получал письма от графа Разумовского: витиеватые и запутанные, но вскоре д’Акевиль научился нелегкому искусству читать между строк. Вернее, читала его душа, и глаза едва поспевали за нею.

Граф Разумовский писал, что Лиза жива, но Екатерина заточила ее в московский Ивановский монастырь, где бедняжка должна будет принять постриг. Из дальнейших неясных и сбивчивых фраз д’Акевиль понял, что граф хочет вызволить племянницу, но ему это никак не удается. А потом русская путешественница из тайных друзей бывшего гетмана передала ему записочку от самой Лизы, окончательно смутившую д’Акевиля….

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова путешествовала по Европе. Ее путешествие началось в 1776-м, когда Екатерина Малая, которой Екатерина Великая была обязана короной, попросила у императрицы разрешения отправиться в Европу для завершения образования сына. Княгиня Екатерина Романовна принадлежала к числу тех былых друзей императрицы Екатерины, которые перестали восхищаться холодновато-отстраненной улыбкой государыни, ее безжалостным умом и редкой способностью считать людей шахматными фигурами, годными только на то, чтобы перемещаться по шахматной доске августейших капризов.

Екатерина Малая разочаровалась в Екатерине Великой, неосторожно высказала это разочарование и вынуждена была на долгие годы покинуть пределы Российской империи. Дашкова не удостоилась личного прощания с императрицей. Холодная улыбка во время дворцового приема – вот и все, что получила на прощание лучшая подруга государыни.

Когда же Екатерина Романовна рассеянно прогуливалась по парку – перед дальней дорогой ей хотелось в последний раз вдохнуть сладкий, будоражащий душу весенний воздух Царского села, – к ней подошла родственница братьев Разумовских фрейлина Софья Дараган, в замужестве – княгиня Хованская.

– Могу ли я надеяться, Екатерина Романовна, что наш разговор останется в тайне? – спросила Софья, и легкий малороссийский акцент, который до сих пор был слышен в ее речи, заставил Дашкову улыбнуться.

Княгиня Хованская не один год провела при императорском дворе, но так и не смогла избавиться от малороссийского выговора и малороссийской же эмоциональности. К тому же с ее кругленького личика не стерся южный румянец, который давно должен был смениться чахоточной петербургской бледностью, губы по-прежнему были сочными, как вишни, а глаза смущали озорным украинским блеском. Дашкова прекрасно понимала князя Хованского – он просто не мог обойти стороной такую красавицу.

– Бесспорно можете, княгиня, – ответила Дашкова, и ей захотелось тепло, по-матерински улыбнуться Хованской и назвать ее Сонечкой.

– Граф Кирилл Григорьевич Разумовский попросил меня поговорить с вами, – продолжала Софья, и Екатерина Романовна заметила, что Сонечка нервничает. – Насколько я знаю, вы испытываете самые теплые чувства по отношению к графу…

– Я высоко ценю графа Кирилла Григорьевича, – ответила Дашкова. – Он всегда был другом нашей семьи, и особенно дяди – Михаила Илларионовича. Что же он просил мне передать?

Сонечка замялась, покраснела, как будто не знала, продолжать ей или нет, а потом все-таки продолжила:

– Вы едете в Европу, без всякого сомнения, будете во Франции… Не могли бы вы передать письмо одному французскому дворянину, другу Кирилла Григорьевича. Его зовут Жак д’Акевиль, у него есть чудесное поместье в окрестностях Парижа, возле городка Мелен. Граф Разумовский был бы вам бесконечно признателен.

– Извольте, княгиня, я передам письмо, – согласилась Дашкова.

Сонечка просила о сущем пустяке, и Екатерина Романовна не понимала, почему так смутилась и покраснела княгиня Хованская. Очевидно, в просьбе Сонечки имелся какой-то непонятный Дашковой тайный смысл. Но этот подтекст разъяснился только во Франции.

Дашкова нашла Жака д’Акевиля не сразу. Франция была отнюдь не первым этапом ее путешествия, да и в самом Париже обнаружились неотложные дела, заставившие княгиню на время забыть о пустяковой просьбе Софьи Хованской. Решив свои проблемы, Екатерина Романовна все же разыскала пригородную резиденцию д’Акевиля, которая оказалась изящным каменным дворцом в духе эпохи Марии Медичи, как будто парившим в воздухе. По всей видимости, этот французский дворянин обладал немалым состоянием…

Екатерина Романовна прошлась по ухоженному парку с мраморными статуями, фонтанами и прудами с жирными, раскормленными карпами. Этот парк должен был принадлежать не дворянину средней руки, каким и был д’Акевиль, а по меньшей мере князю. Оставалось только недоумевать по поводу того, откуда у мсье д’Акевиля такое состояние и поистине русский размах в дворцовом строительстве…

Хозяин всего этого великолепия сидел на скамейке в парке, читал какую-то книгу, время от времени рассеянно поднимал глаза и безучастно наблюдал за тем, как медленно падают к его ногам пожелтевшие листья. Его лицо, довольно красивое, показалось энергичной Екатерине Романовне ленивым, сонным и маловыразительным. Мало того, д’Акевиль не поспешил навстречу княгине и даже не поднялся со скамейки – этот медведь, как про себя назвала его Екатерина Романовна, лишь смерил гостью недоуменным взглядом, как будто никак не мог понять, почему она нарушила его покой.

Тогда княгиня решила не тратить времени на объяснения и любезности и без всяких церемоний протянула французскому увальню письмо, которое передала ей Софья Хованская.

– Я здесь по просьбе графа Разумовского, – добавила она, и полусонный француз мгновенно изменился в лице, вскочил со скамейки, к которой как будто прирос, рассыпался в извинениях и предложил Екатерине Романовне пройти в дом.

Во внутреннем убранстве комнат, обставленных с французским изяществом, было что-то неуловимо русское. Екатерине Романовне на мгновение показалось, что она на родине, в доме дяди Михаила Илларионовича Воронцова. Когда же заметно повеселевший хозяин провел гостью в библиотеку, а сам удалился в кабинет, чтобы в одиночестве прочитать письмо, княгиня заметила на полках немало русских книг, и даже совсем свежих – Державина, Фонвизина, Сумарокова. В простенке висел портрет покойной императрицы Елизаветы Петровны, крестной матери Екатерины Романовны – работы Каравакка, как показалось княгине.

Словом, все было как дома, и на душе у Екатерины Романовны потеплело. Она простила этому медведю д’Акевилю его небрежный прием и намеревалась пролистать «Досуги» шевалье д’Эона, которые заметила на полке, как в библиотеку вернулся взволнованный и удрученный хозяин.

– Скажите, княгиня, вы видели ее? – воскликнул этот французский невежа, и Дашкова, не понимавшая, о ком идет речь, удивленно переспросила:

– Кого ее, сударь?

– Лизу, – выпалил д’Акевиль, как будто княгиня могла знать, кто такая эта Лиза.

– О ком вы говорите, шевалье? – Изумление Екатерины Романовны росло.

– О великой княжне Елизавете, дочери покойной государыни и графа Алексея Разумовского, – уверенно ответил д’Акевиль.

– У императрицы Елизаветы Петровны и графа Разумовского не было детей! – вне себя от удивления воскликнула Екатерина Романовна.

– Так вы ничего не знаете, княгиня? Граф Кирилл Григорьевич не посвятил вас в эту историю?

– Я не виделась с графом Кириллом Григорьевичем, сударь, – еле сдерживаясь, объяснила Екатерина Романовна, – и не знаю, о чем идет речь в этом письме. Мне передала его княгиня Хованская, урожденная Софья Дараган.