Alma Matrix или Служение игумена Траяна - Александр Кукушкин

– Из числа траяновых осведомителей, я думаю. И хоть убейте меня, но я не понимаю, почему эти люди помогают моим людям. Но они помогают, и именно они так завели публику! Что это все значит, а? И что делать? Впрочем, я уже ничего поделать не могу. Зал как будто ваш, отцы, но он неуправляем. Даже не знаю, что вам посоветовать. Что-то странное происходит.

Вторая часть публичного отчисления начиналась со второй речи защиты, ее готовился говорить Настоящий, но теперь он не знал, как быть. Проректор почему-то поддерживал их. Не говорить же теперь против Егора? Времени на обдумывание не было и Настоящий аккуратно начал заранее подготовленное выступление, посвященное уже не отвлеченным понятиям греха и исправления, а конкретному делу Егора Утлова – его проповеди. Зал немного остыл, Настоящий старался говорить не эмоционально. Без особых всплесков студенческого волнения он смог добраться до тезиса своей речи: «В проповеди Егора нет нарушения семинарских устоев, а есть тяжело давшееся преодоление обстоятельств, подталкивающих к этому нарушению». Обрадовавшись тишине в зале, Настоящий решил, что студенты стали вслушиваться и думать, вместо того, чтобы кричать. Он понял, что выбрал правильную слегка деловую интонацию, хотя ему было очень сложно сдерживаться. Настоящий набрал воздуха в легкие, чтобы продолжать дальше, как кто-то из средних рядов выкрикнул: «Верно!», и зал забился в истерике.

Настоящий повернулся к Гайде, тот показывал руками: «Сокращай, сокращай!» Если студенты уже находятся в таком состоянии, к какому они хотели их подвести, чтобы ректор не мог на виду у всех отчислить треклятого Утлова, то незачем говорить много. Главным своим аргументом Гайда с Настоящим считали эмоции зала, а не логические построения в своих выступлениях. Эмоции зала бьют через край, значит, можно сокращать. Настоящий продолжил:

– Все мы знаем о «синдроме третьекурсника» (одобрительные выкрики из зала), когда спустя два года обучения в духовной школе, студента посещает искушение оставить семинарию, поскольку ему все в ней приелось (многочисленные выкрики и смех). Иногда это настроение выливается в прямой протест по отношению к инспекции (овация), но лучше, когда студент борется с искушением молитвой и покаянием. Именно покаянием, публичным покаянием была речь Егора (аплодисменты), и именно молитвой о семинарии он закончил свою проповедь (продолжительные аплодисменты). Проповедь Егора Утлова – это поступок искреннего христианина, которым мы все должны гордиться.

Восторг зала достиг экстатических значений, совершенно несоответствующих тому плоскому пафосу, с которым пытался говорил Настоящий.

Он вернулся столу и сел. «Молодчина», – крикнул на ухо товарищу Гайда, пытаясь перекричать зал. «А толку? – ответил Настоящий. – Все равно они буйствуют, как ненормальные, а какая отличная речь пропала». «Речь твою мы выпустим отдельной книжкой, – возразил Гайда, – а сейчас зато поглядим, как против такой дикой толпы выступит Траян». Они повернули головы к проректору, тот, кажется, вовсе и не собирался говорить, спокойно сидя за столом.

«Как грустно побеждать, – думал игумен Траян, – как, оказывается, грустно побеждать». И как грустно обманываться в силе своего противника. Игумен долго ждал достойного соперника, много лет, и этот соперник, как ему казалось, благодаря поддержке Владыки наконец-то появился. Ректор воспитывал в студентах свободу, и они почти стали свободными, научились не бояться, научились уважать себя, с нынешними студентами почти удавалось общаться на равных. Почти. Но сегодня они опять превратились в обычное мычащее стадо, послушное воле проректора. И не важно, что уже завтра они поймут, как их обвели вокруг пальца – тот, кто вместе со всеми однажды мычал, никогда больше не сможет гордо держать голову. Он не сможет уважать себя, а проректор не сможет уважать его. И снова придется ждать, когда народится новая порода семинариста. «Я устал побеждать, – думал Траян. – Но эти не достойны ничего другого, кроме как быть побежденными. Жаль».

Зал шумел долго и прекращать не собирался.

Траян резко встал и стремительно вышел на авансцену. Семинаристы от неожиданности притихли.

– Посмотрите на себя! – начал проректор. – Посмотрите на себя! «Дайте нам возможность покаяться, и мы сделаем это», – говорила защита. Где те люди, которые готовы к покаянию? Я не вижу их в этом зале! Ну же, посмотрите вокруг себя, оглянитесь, кто тут просил предоставить ему возможность покаяться? Это просто смешно! О чем вы говорили? Был ли хоть один аргумент в защитительных речах? Нет! Общие места и подъемный пафос не заменят здравых рассуждений, но зато смогут завести толпу. И это произошло с вами! Вас превратили в толпу!

«Неправда!» – послышалось из зала и он моментом ожил. Только несколько минут в креслах сидели отдельные семинаристы, но теперь зал снова стал единым целым и начал волноваться.

– Неправда?! – отреагировал Траян. – «Синдром третьекурсника» – это всего лишь опыт церковного взросления. Семинария тут не при чем! Любой человек, если хочет жить в Церкви, должен пройти через подобное. И вам, если не пережили это состояние еще до семинарии, лучше пережить его сейчас, чем после рукоположения. А если нет сил, то лучше уйти из духовной школы и стать мирянином, чем сидя за партой превращаться в хладнокровного циника, требующего возможностей для покаяния!

Зал оскорблено взвыл. Гайда нарисовал на листке Настоящего огромный знак вопроса, тот в ответ растерянно пожал плечами.

– Вы даже не дали слова Егору Утлову! – продолжал проректор. – Вы не дали возможности высказаться человеку, которого защищаете. Знаете, почему? Потому что вам наплевать на него! Он для вас всего лишь способ отстаивать собственные интересы. Удобный предлог покритиковать администрацию, покричать в лицо ректора. Егор! посмотрите в зал, вы этого ожидали от своих братьев, такой реакции, такой защиты?!

Семинаристы стали наперебой выкрикивать что-то, но что именно, было понять невозможно, поскольку все слилось в единый сумасшедший шум.

– Мы работаем на вас четвертое столетие! – каким-то образом заглушил всех голос Траяна. – Преподаватели и инспекция создали для вас этот учебный центр, но что сделали вы? Вы только считаете себя умнее нас?! Вы только считаете нас глупцами? Вам предоставили отличные условия для жизни и учебы! Какой еще вуз предлагает бесплатное жилье, одежду, еду и лечение? Какой еще вуз в России предлагает классическое гуманитарное образование? Какая еще семинария предлагает возможность каждодневно бывать у преподобного Сергия? Вы беситесь с жиру, господа! Хватит!

Зал свирепствовал.

Настоящий кричал на ухо Гайде: «Он же провоцирует их! Зачем?!»

Отец Траян подошел к кафедре и взял в руки микрофон, только так он смог продолжить говорить в диком гаме актового зала.

– Научитесь наконец-то быть взрослыми! Вы словно дети жалуетесь, что не виноваты в своей ненависти к инспекции, что это она сделала вас такими! Во всем виновата инспекция! И если она сделала вас такими, то давайте уничтожим ее, да?! Побойтесь Бога, если не слышите голоса собственной совести!!

Ни голос совести, ни чей-нибудь другой голос расслышать стало невозможно. Задние ряды повскакивали с мест и начали размахивать руками. Шум был такой, что слышен был, наверное, даже за пределами Лавры. Отец Траян опустил микрофон и неподвижно стоял на сцене, будто готовясь к тому, что семинаристы кинутся и разорвут его в клочья. Настоящий заткнул уши, Гайда написал ему на листке: «Мы будем говорить третью речь?», и получил ответ: «Не думаю». Гайда стал открывать бутылку минералки, замер, пихнул Настоящего в бок и кивнул в сторону Владыки.

Владыка печально вздыхал, сидя за столом и грустными глазами смотрел на безумствующую толпу семинаристов, которые махали руками, топали ногами, кричали и шумели. Это было море, неконтролируемое море низменных инстинктов, море ненависти к инспекции, темное коллективное бессознательное, желающее уничтожить всё высокое и даже всё живое. «Тоска, – думал ректор. – Опять отец Траян оказался прав. Не получилось из моих студентов вольных людей. Свобода им не по плечу, они скатываются в революцию… Ловко же их подставил Траян с этим публичным отчислением! Наверное, президент студенческого Совета уже завтра прибежит и будет извиняться за поведение своих собратьев, а толку? Из-за сегодняшнего бедлама демократические начала, как ни крути, придется свернуть. И Студсовет заодно… Какой позор».

«Он натренировал своих осведомителей, – быстро писал на листке Гайда, поскольку говорить не было никакой возможности, – чтобы они поддерживали Пушко. Ему не важен был Утлов. Он играл по-крупному, он играл на Владыку. И Владыка теперь поддержит все его репрессивные меры». «Но мы, – ответил ему Настоящий, – по крайней мере отстояли Утлова, не отчислит же его ректор?» «Нет, не отчислит. Мы выиграли битву, но проиграли войну». «Нельзя проиграть не играя. Это была не наша игра. Мы готовились к битве и мы победили! Тост! – написал Настоящий. – За выигранную битву!» – и поднял бутылку с минералкой. «И пусть погибнет семинарский мир!!!» – прокричал во всю глотку Гайда и поднял свою бутылку.