Роман-трилогия «Остров Русь» - Сергей Лукьяненко

Дурак привычно схватился за булаву, но передумал. Приятно, все-таки, когда о тебе поют, пусть даже не очень складно. В руки ему сунули крынку с медовухой, мир стал уютен и бояны симпатичны. Рядом сидел хитрый мужичок, которого все звали Кудряшкиным, и вполголоса подпевал бояну Вохе. Униженный Куланьяннен бродил среди молодежи и напрашивался на комплименты. Его жалостливо хвалили. Временами забегал директор ВБО, делал пару глотков из бутыли, стрелял у кого-нибудь табачку и возвращался к профессиональным боянам. В последнем набеге он взял в полон гитариста Воху и увел его увеселять маститых. Молодежь тут же взялась за гусли, разбилась попарно и принялась петь друг другу. Кое-кто, прежде чем петь, хвалился, дескать, эту былину он уже пустил в народ, и ее поют в деревне Тугоуховке, где народу — целых двадцать душ.

Потом заглянул боян Фискалкин, снисходительно посмотрел на молодежь и похвалился недавним приобретением — заморскими гуслями-самогудами. С их помощью Фискалкин добился небывалой плодовитости, сочиняя по две былины в день. Гусли сами ему подыгрывали и даже запоминали текст былины. Молодые бояны после ухода Фискалкина стали уверять друг друга, что мотив на гуслях-самогудах однообразный, а голоса у Фискалкина отродясь не имелось. Но было видно, что они ужасно завидуют.

Решив нарушить тягостное настроение молодежи, Иван-дурак крякнул и спросил:

— А не сыграете ли вы критику чего-нибудь новенького, свеженького, интересного?

Втайне дурак надеялся, что кто-нибудь продолжит былину бояна Вохи о нем. Но вышло по другому. Гусли взял Кудряшкин, откашлялся и запел:

Как напилися в трактире нонче три богатыря,Зелено вино хлебали, времени не тратя зря.Как решили они подвиг богатырский совершить,Как пошли к собаке-князю позволения просить...

Молодежь захихикала, Иван потер затылок.

А у князя гость незванный — старый дядька Черномор,На Илюху, на Алеху, на Добрынюшку попер:Мол, ругали, слышал, князя, повели ты их казнить,Ясны головы хмельные с плеч широких отрубить.

А Илюшка был поддатый, а Добрыня пьяный был,А Алешка улыбался, ни хрена не говорил.Нету силы богатырской, всю пропили в этот день,И Гапон, коварный попик, на плетень набросил тень.

Посадили их в подвалы, заковали в кандалы,Может, головы отрубят, пока силы их малы.Не видать им больше света и хмельна вина не пить,Вы не ссорьтесь лучше с князем, все равно не победить!..

Кудряшкин откашлялся еще раз и смущенно объяснил:

— В последней строчке — это мораль. А когда богатырям головы отрубят, я еще немножко напишу.

Опрометью выбежал Иван-дурак из избы-читальни. Оттолкнул зеленоволосого, объясняющего Гнедку различия между галопом и рысью, и вскочил на коня. Выручать надо братьев-богатырей!

Глава шестая, в которой Иван торгуется за полцарства

Догадлив был поп Гапон. Действительно, не прошло и часа после тайного визита Черномора к Владимиру, как в палаты княжеские ввалились три богатыря. Покачиваясь и помогая друг другу не упасть, встали они пред ясны очи переодевшегося в полосатую пижаму Красна Солнышка.

Добрыня Никитич сделал шаг вперед и, галантно поклонившись, обратился ко владыке земли русской:

— Дело в следующем, княже. Хотим в твою честь подвиг совершить. — Однако поклон не прошел ему даром: произнеся эту фразу, он оступился и рухнул на пол.

— Да ты, брат, пьян! — вскричал князь, якобы удивленно.

— Князь! — вопреки очевидности оскорбился за друга Илья, — как ты мог подумать?! Добрыня ранен! То есть, тьфу! Добрыня ранен. В бою с гвардейцами Гапона.

— С какими гвардейцами?! — изумился Гапон. — Нет у меня никаких гвардейцев!

— Нет, так будут, — уверенно заявил Алеша, — ты давно о своей гвардии тайно мечтаешь.

— Откуда знаешь? — удивился Гапон.

— Телепатия, — объяснил Алеша.

— Телепатия! — взъярился князь, — телепатия, говоришь?! У нас, между прочим, тоже телепатия! Вот она-то мне и подсказывает, что только что вы меня в кабаке собакой кликали!

— У тебя, князь, телепатия неправильная, — предположил Алеша.

— Да хрен с ней, с телепатией, — махнул рукой Владимир, — у меня тридцать три богатыря в свидетелях.

— И как же мы теперь, княже? — не очень вразумительно, но до крайности горестно спросил Добрыня, пытаясь подняться на четвереньки.

— Как, как, — столь же горестно ответил Владимир, — головы будем рубить, вот как.

— Головы рубить, эт хорошо, эт по-нашему, — встрепенулся уснувший было стоя Илья Муромец, — кому рубить?

— А вам, кому же еще, — радостно сообщил Гапон. — Тебе первому.

Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:

— Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.

— А если кого другого попросить? — все с той же радостью в голосе осведомился Гапон.

— Другому не позволю, — подумав, ответил Илья, — а сам не могу. Несподручно.

— Не позволишь?! — с внезапной свирепостью взвизгнул Гапон. — А вот сейчас проверим! Эй, стража, взять их!

Стражники двинулись было опасливо к богатырям, но остановились, услышав обращенные к попу слова князя:

— А ты че это тут раскомандовался?! Мантию, жулик, выиграл, и все уже?! Вот заведешь свою гвардию, тогда и командуй! Понял? — И, повернувшись к стражникам, скомандовал сам:

— Эй, стража, взять их!

Стражники искательно посмотрели на Гапона. Тот незаметно махнул им рукой, мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную к богатырям.

— Только тронь! — рявкнул Илья, выставляя перед собой меч булатный. Но меч перевесил, и Илья упал лицом в направлении вытянутой руки. И упал он прямо на все пытавшегося подняться Добрыню. Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через мгновение, обнявшись, они сладко посапывали на полу.

— Эх, ребята, — укоризненно протянул Алеша Попович и сел на пол рядом с ними.

Без сопротивления, как дрова, стража поволокла троицу прочь из тронного зала.

Гапон хотел что-то крикнуть вслед, но удержался и шепнул несколько слов князю. Князь согласно кивнул и крикнул вдогонку стражникам:

— В погреб их! И свяжите хорошенько! — А затем добавил, обращаясь к Гапону: — Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже русских богатырей во хмелю казнить.

— Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, — преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.

— Спасибо, Гопа, — жеманно поправил воротник пижамы князь.

— Вовка, — проникновенно продолжил поп, дружески положив руку князю на плечо, — а давай их все-таки прям сейчас казним. Куй, как говориться, пока горячо.

— Не, княжеское слово менять не могу.

— Даже для меня?

— Даже для тебя.

— Жаль, жаль, — сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел:

— Знаешь, — сказал он, — не люблю я эти зрелища, честное слово. Можно, вы их без меня казните, а?

— А чего ж, конечно. Отдыхай.

— А точно казните?

— Ну я ж сказал!

— На рассвете?

— Обязательно.

Гапон благодарно пожал князю руку:

— Вот это я понимаю! Сказано, сделано! А я тогда пойду, посплю, устал я чего-то от трудов государственных. Потом в баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня... К обеду только появлюсь, ладно?

— А чего ж, ступай, — разрешил князь, — Алена у тебя — ух! — князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. — Славная! Привет передавай от свата.

— Непременно, Вова, непременно, — заверил поп, — адью! — И, весело посвистывая, вышел вон.

...Влетев в свою поповскую избу, Гапон еще в сенях закричал призывно:

— Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!

Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях...

— Ну? — спросила она грозно.

— Аленушка, — с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, — собираться надо. Уезжаем мы.

— Куда это вдруг? — от презрительного прищура глаза Алены превратились в две синие щелки.

— Слушай меня, Аленушка, — зашептал Гапон, — наконец-то пришло за батюшку твоего Соловушку отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!

Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец, взорвалась:

— Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянная! Россию-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. — И она выдернула из под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.