Особое задание - Владимир Возовиков

— Исполняйте. Проверю лично, — заключил он.

Вернувшись в кабинет, капитан прошелся из угла в угол, размышляя: «Что-то надо делать с водителями. Кое-кто из молодых „хромает“ на обе ноги. А как им помочь? С Кимом, что ли, посоветоваться?»

— О, лёгок на помине! — Родионов встряхнул головой, словно проснувшись: на пороге стоял капитан Ким, секретарь партбюро.

— Всё трудишься, ас штабной службы?

— Разве это труд?! — Родионов бросил ручку на ворох бумаг. — Это только предисловие к труду…

— Понимаю. — Ким закивал головой. — Планы, вводные, нервы… А команда с отправкой задерживается. Начальство гневается. Так?

Родионов только вздохнул.

— Прекрасно, прекрасно… — продолжал, присаживаясь к углу стола, Ким. — Сегодня партком. Я думаю, пора говорить начистоту кое о чём. Например, о подготовке водителей. Ведь из-за них срываются прекрасные наметки в наших планах. Так?

Родионов изумленно взглянул на товарища:

— Ты, Сергей, не из телепатов? Мысли мои читаешь!

Заседание парткома закончилось поздно вечером. Родионов, расставшись с товарищами, быстро направился домой. На душе было свободно и легко. Он прислушался, как щебетнула в этот поздний час какая-то птаха. Слабый ветерок донес обрывок разговора удаляющихся офицеров: «…молодец Родионов. В корень глядит… А вот в бывшей его роте всё пошло наперекосяк. Преемник пока не тянет… И то, что команду не подготовил — его упущение». Капитана словно кипятком ошпарило: он и сейчас любил «свою» роту и больно переживал каждый её «прокол». В своё время досталась она Владимиру Васильевичу далеко не в лучшем состоянии. Зато передал её другому отличной. «Что же не складывается у тебя, Виктор? — мысленно спрашивал он своего преемника, старшего лейтенанта Ивлева. — Кажешься ты мне офицером толковым и связистом классным. Видел тебя в деле не раз и не два…»

Вспомнилось, как однажды на учениях, когда Ивлев ещё командовал взводом, по вводной старшего начальника вышла из строя часть экипажей радиостанций. Прижало — хоть плачь… И Виктор, как заводной, летал от машины к машине. Волей своей, энергией возбуждал других. Интенсивность передач всё нарастала, а сбоя в связи не случилось ни одного!

Правда, водился за Ивлевым грешок — стремление делать всё самому. «Так вернее! Лучше меня пока никто не управится…» Он трудно сходился с людьми. Советов категорически не принимал. А чтобы поговорить с человеком по душам — увольте!

Разве забудется Родионову тот день, когда однажды, придя в родную роту, он услышал доносившийся через приоткрытую дверь канцелярии раздраженный голос: Ивлев, не особенно выбирая выражения, отчитывал подчиненных. На лице дежурного по роте — смятение и подавленность. Стараясь ободрить сержанта, он спросил: «Как служба-то идет?» А тот, словно не расслышав вопроса, ответил деревянным голосом: «Так точно!» — «Что „так точно“?» — переспросил капитан. «Никак нет…» — опять отвечал невпопад ошарашенный чем-то сержант. В канцелярии между тем набирал тон недостойный «концерт». Родионов распахнул дверь. По стойке «смирно» стояли два солдата.

Старший лейтенант Ивлев встал:

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Отпустите солдат! — спокойно сказал Родионов и, когда те ушли, спросил строже: — Вы всегда сидите, когда беседуете с подчиненными?

Ивлев переменился в лице и не ответил, насупился. Но начальник штаба ясно прочел в его глазах: «Я здесь командир». Это было безумное упрямство. Как сломить его? Родионов издали, стараясь быть тактичным, заговорил о том, как важно понимать солдата, задать добрый человеческий тон, даже когда на душе кошки скребут. Пытался приводить примеры из времен Великой Отечественной войны. Ивлев сидел, отрешенно перебирая металлический браслет снятых с руки часов. Родионов вдруг осекся. Молча подошел к окну. Сквозь редкую листву деревьев было видно, как солдаты подметали плац. Между ними, заложив руки в карманы, с сигаретой в зубах прохаживался сержант. Молчание становилось тягостным. Капитан обернулся к ротному и, кивнув в сторону окна, спросил:

— Ваши?

— Мои! — буркнул тот.

— Посмотрите на того сержанта! Он ведь только на лычках держится. Авторитета у него, увы, никакого.

— Откуда вы знаете?

Родионов понимал, что молодой ротный возражает автоматически, а в сущности, он обескуражен. «Разве сами не видите? Ведь он вас повторяет! Вам только и не хватало сегодня сигареты в зубах. Так что вы подумайте…» Капитан Родионов надел фуражку и вышел. А потом, остыв, понял, что не так он повел разговор. Не так! Нить он поймал, но недоговорил, сплеча рубанул. Чувство неприязни к методу Ивлева подавило в нем трезвый педагогический расчет.

Наутро он вновь направился в «свою»…

Перешагнув порог канцелярии, Родионов привычно бросил на крючок фуражку.

— Как дела, командир?

Ротный приподнялся:

— Никак, товарищ капитан!

Родионов не ожидал такого развязного ответа. И внутренне сжался, хотя и старался не подавать вида. Помолчали. У Ивлева было такое же безучастное лицо, как и тогда, когда капитан пытался читать ему «акафист» о любви к ближнему… «Что дальше? — быстро соображал про себя Родионов. — Признать себя неправым, как решил накануне? Или упрямство на упрямство?»

— Вы вот что, Ивлев, простите меня за прошлый разговор. Погорячился я.

Ротного так и подбросило на табуретке. Этого он никак не ожидал от начальника штаба. Смущенный и растерянный, он встал, быстро заходил по канцелярии:

— Что вы, товарищ капитан? Всё правильно… По делу вы…

Он вдруг представил себе, как бы он сам вот так запросто признал свою вину перед командиром взвода или, того хлеще, перед сержантом. «Фу, нелепость какая-то…»

А капитан без всякого смущения махнул рукой:

— Ну, да ладно! Не за этим я пришел. — Он придвинул стул ротному. — Давайте, Виктор (он впервые назвал его по имени), вместе прикинем, как нам поднять роту. Не худо бы пригласить и секретаря партийной организации прапорщика Лаврентьева. Надеюсь, теперь-то вы с ним нашли общий язык?

Ивлев отрицательно покачал головой:

— Никак не урву минутки… Своих дел хватает.

— Своих! — Родионов горько усмехнулся. — А вот у нас с секретарем партбюро все дела общие. Без него мне бы… — И он поведал, как капитан Ким помог ему с планированием.

Они говорили обстоятельно и долго.

Больше всего беспокоило Родионова то, что промахи Ивлева могут вылиться в срыв при первом же серьезном испытании. А не за горами уже было ответственное тактическое учение. Капитан, готовясь к нему, не выпускал из виду «свою» роту.

…Сигнал сбора. Привычный ход жизни сразу изменился. Из класса, где только-только начались занятия, бежали через плац солдаты. А в парке уже рокотали двигатели машин.

Родионову нравились такие внезапные перемены. Настороженное чувство дороги, «гонки с препятствиями», деловая суета, эфир, надрывающийся позывными, — словом, всё то, что наполняло и без того кипучую жизнь его новой энергией, инициативой, действием.

…Зуммер радиостанции звучал беспрерывно. Командир принимал и отдавал всё новые команды. Радиотелеграфисты сосредоточенно выстукивали на ключах.

Родионов, закусив губу, настроился на нужную волну. Одна из раций молчала. Попытки вступить с ней в связь не удавались. А голос командира в наушниках требовал:

— «Астра», «Астра», дайте «Тюльпан»!

Начальник штаба в сердцах сбросил наушники. Черт бы побрал этот «Тюльпан». Всё тот же Ивлев!

Родионов схватил фуражку. В нем боролись противоречивые чувства: раздражение и жалость к этому совсем ещё молодому человеку, которого так подводит самонадеянность (опять он нарушил инструкцию по обслуживанию). Он выпрыгнул из кабины радиостанции. Вскоре командирский «УАЗик» помчал его так быстро, как это только было можно по разбитой полигонной дороге. Машину подбрасывало на ухабах. Лишь только водитель притормаживал, серая пыль, густо клубящаяся за колесами, обдавала удушливой волной. В такт этой гонке метались мысли Родионова. «УАЗик» резко дернулся. Фуражка кувыркнулась с головы на заднее сиденье. «Ну, Ивлев, держись!» — пыль скрипнула на стиснутых зубах капитана.

Нырнув под маскировочную сеть, Родионов проник в кабину. Склонившись над блоком рации, растерянный и перевозбужденный, Ивлев лихорадочно искал неисправность. Родионов открыл было рот, но все припасённые им для этого случая слова вдруг застряли в горле. Он только глубоко вздохнул и резко вытолкнул воздух:

— Ну что у тебя?! А где мастер?

Ивлев от неожиданности вздрогнул, хотел было выпрямиться:

— Зачем мастер?.. Я сам…

Но капитан не слушал сбивчивых объяснений, быстро опустился на корточки перед блоком и нетерпеливо защелкал переключателями:

— Отвертку! Быстро!

Разложив на полу белоснежный носовой платок, Родионов бережно складывал на него мелкие детали. И, как в былые времена, когда сам был ротным командиром, ощутил вдруг нехватку собственных рук, обернулся. Позади стоял Василий Ильич Лаврентьев.