Коралловый город - Евгений Наумов

— Клянусь, я этого не думал! — воскликнул Капелька. — Я ничего не знал. Поверь мне!

Но Смешинка, не слушая его оправданий, выскочила из-за стола и убежала. Царевич грустно смотрел ей вслед. Потом сорвал с себя салфетку и бросил в толстого Судака:

— Какого морского черта! Что за дурацкое блюдо «смеющийся Палтус», я спрашиваю?

Судак упал ниц.

— Я думал… я видел, как приятно царевичу, что все вокруг смеются, вот и решил сделать сюрприз… — бормотал он испуганно.

— Я люблю, чтобы смеялись вокруг, а не на моем столе! — закричал в ярости царевич, и Судак мгновенно исчез.

— Что же делать? — царевич в волнении ходил по залу, ломая пальцы. — Как мне теперь вернуть радость девочке Смешинке?

А Смешинка опять горько плакала в своей комнате.

— Ах, зачем я научила жителей города смеяться? — жаловалась она Мичману-в-отставке, сидевшему в своем кресле. — Прав был Храбрый Ерш: я хуже, хуже Лупибея, его стражников. Я научила всех смеяться, а они по-прежнему страдают. Что сказал бы Храбрый Ерш, если бы узнал, как все получилось? Что бы он сказал?

— Зачем гадать? — усмехнулся мудрый старец. — Надо спросить его самого.

Девочка с недоумением посмотрела на друга.

— Но ведь он сидит в темнице!

— Да, и в самой неприступной — темнице Тридакне. Никто не в силах открыть ее, кроме Лупибея…

Смешинка опустила голову и надолго задумалась. В двери показался Спрут. Он осторожно нес в щупальцах платье из ресничек медузы.

— Вот… прислал светлейший царевич. Просит надеть его и прийти на бал.

Девочка гневно махнула рукой на Спрута.

— Нет! Неси прочь! Не нужно мне это платье. Не пойду на бал!

Спрут топтался на месте, недоуменно хлопая глазами.

— Но царевич приказал вручить платье… — жалобно пробормотал он. Видно было, что он боялся возвращаться, не выполнив приказания.

— Не хочу платья! — повторяла девочка. Тут подал голос Мичман-в-отставке.

— Чудесный наряд! — сказал он, осматривая платье. — Будет неразумно его вернуть. Подожди за дверью, спрут, а девочка в это время подумает.

Спрут обрадованно шмыгнул за дверь. Смешинка с недоумением посмотрела на своего друга.

— Почему ты решил, что я подумаю? — спросила она запальчиво.

— А ты разве совсем отказываешься думать? — удивился Мичман-в-отставке.

— Я буду думать, только не о бале и нарядах!

— Верно. Именно это я и имел в виду. Давай подумаем, например, о Храбром Ерше и его друзьях. О том, как их спасти. Ты согласна подумать об этом?

— Конечно, согласна! — обрадовалась Смешинка. — Но как их спасти? Ты же сказал, что из Тридакны никто не может вырваться. Ее нельзя открыть!

— А мы и не будем стараться ее открывать, — возразил старец. — Мы взломаем ее.

— Тридакну?

— Точнее, не мы, а вот эта маленькая ракушка, — и он показал Смешинке овальный камешек.

— Маленькая, слабенькая ракушка взломает громадную Тридакну? — воскликнула в изумлении девочка. — Каким образом?

— Ракушка называется «морской финик», — пояснил Мичман-в-отставке. — Перед ней не устоит и гранит. Она легко просверлит дырочку в самой крепкой Тридакне.

— Но она просверлит маленькую дырочку! — покачала головой Смешинка. — В нее не пролезет даже Бекасик!

— Один финик просверлит маленькую дырочку. А сто фиников?

Девочка захлопала в ладоши:

— Сто фиников просверлят сто маленьких дырочек или одну большую дыру! — Она вдруг посерьезнела. — А зачем все-таки ты велел Спруту остаться? При чем здесь платье?

— Ох, маленькая глупая девочка, — покачал головой Мичман-в-отставке. — Задачу с финиками ты решила, а вот о другой задаче даже не думаешь.

— О какой?

— Как нам потихоньку выбраться из дворца. Позови Спрута и скажи, что берешь платье и будешь переодеваться, а он пусть встанет у двери и никого не впускает, да еще кликнет на подмогу других стражей. Мы выберемся в окно, спустимся вниз и незаметно выскользнем за ворота. Поняла?

Узники Тридакны свободны

Упорно размышляя над новыми порядками в городе, Лупибей не забывал и о своих пленниках. Каждый из них сидел в одиночной узкой пещере в скале, которую Спруты завалили тяжелыми камнями. Лупибей таскал пленников к себе на допрос, чтобы узнать, какое восстание в городе они готовили, кто из жителей дружил с бунтарями. Но пленники держались стойко и ничего ему не говорили.

Тогда он приказал перевести друзей в одну большую темницу — раковину Тридакну и приставить к ней самого чуткого Дракончика-шпиончика 13–13, чтобы слушал не переставая днем и ночью. «Наверняка при встрече они разговорятся и назовут хоть одно имя, — думал Лупибей. — И тогда я уж разделаюсь с ними!»

Но Храбрый Ерш разгадал хитрость Спрута. И как только друзья встретились в темнице, он сделал им знак: «Тс-с!» И глазами указал наверх, на потолок раковины. Друзья все поняли и замолчали. Слабое фосфоресцирующее сияние от стенок Тридакны едва освещало их.

Так сидели они долго-долго, тесно прижавшись друг к другу.

Вдруг они услышали где-то вдалеке непонятный глухой шум. Он все нарастал, приближался. Храбрый Ерш напряженно прислушивался, закипая от ярости. Колючки на его спине встали дыбом.

— Что с тобой? — не выдержала Барабулька.

— Вы слышите? — возмутился бунтарь. — Они смеются! Хохочут во все горло, как будто нет ни Спрутов, ни Пузанков, Ротанов и Горлачей! Как будто их не отправляют в пещеры! Как будто им живется лучше некуда!

Он выкрикивал это, не обращая внимания на то, что Дракончик-шпиончик наверху слушает и запоминает каждое его слово. Пусть! Все равно сегодня последняя ночь…

— Значит, Смешинка все-таки научила их смеяться, — тихо сказала Барабулька.

Раздались шаги — осторожные, крадущиеся.

— Кто бы это мог быть? — Храбрый Ерш напряг слух. — Стражники так не ходят, топают изо всей силы. Шпиончики ползают…

Жужжание продолжалось. То один, то другой узник прислонялся к стенке Тридакны и чувствовал едва заметное дрожание, но понять, откуда оно и зачем, не мог.

Вдруг на голову Бычка-цуцика посыпались легкие крошки. Он поднял глаза и увидел светлую точку.

— Что это? — он приник к точке и почувствовал свежую струю. — Братцы, кажется, кто-то продырявил Тридакну!

Толкая друг друга, узники рассматривали маленькую дырочку, сквозь которую струился слабый свет морских Звезд.

— О, еще одна появилась! — завопил Бекасик. — Смотрите!

— И здесь! И здесь! — наперебой кричали узники. Дырочки возникали одна за другой, как будто кто-то невидимый нанизывал жемчужное ожерелье. Все новые и новые жемчужины укладывались одна возле другой. Они образовали большой кружок. Снаружи кто-то изо всех сил топнул, кусок раковины, обсверленный со всех сторон точками-дырочками, легко отвалился и упал на дно темницы, а в образовавшееся отверстие хлынул свет.

— Выходите, друзья! — воскликнул звонкий голос, и узники увидели склонившуюся над отверстием Смешинку. — Быстрее, пока не пришли Спруты!

Барабулька, Бекасик и Бычок-цуцик кинулись к девочке и принялись нежно благодарить ее. Она, смеясь, отбивалась:

— Это не я вас спасла, я только помогала… Это он! — и Смешинка указала на Мичмана-в-отставке, который заботливо собирал свои финики. — Он придумал, как спасти вас!

— А где Шпиончик? — Храбрый Ерш, сердито встопорщив колючки, рыскал вокруг, и глаза его горели яростным огнем. — Сейчас я расправлюсь с ним!

— Увидев нас, он бросился улепетывать к дворцу, — улыбнулась девочка.

— Давайте и мы, братцы, разбегаться, — мрачно сказал Храбрый Ерш. — Дракончик поднял уже, наверное, всех на ноги.

Он кивнул на прощание своим друзьям и исчез во мраке. Смешинка и Мичман-в-отставке направились в другую сторону.

— Свободны! Свободны! — крикнула Барабулька и поспешила вслед за Бекасиком.

Но для Храброго Ерша эта радостная ночь освобождения оказалась тяжелой и мрачной. Когда беглецы разделились, чтобы легче было идти через город, кишащий Спрутами и Каракатицами, к старым развалинам, где они обычно прятались, Храбрый Ерш направился к дворцу, куда двигались все жители города. Они смеялись и шутили на ходу, плясали и радовались. С горечью смотрел бунтарь на непонятное веселье.

На площади перед Голубым дворцом бурлила громадная толпа. Все перемешалось здесь: крупные Чавычи и Белухи двигались степенно, юрко сновали Гольцы, Ласточки, Сайры, Кильки, Караси. Рядом с плоскими неповоротливыми Камбалами мелькала быстрая Корюшка.

Морская толпа — это была стихия Храброго Ерша. Он сразу же нырнул в нее, но — странное дело! — не почувствовал здесь прежнего яростного напряжения. Раньше повсюду он видел только озлобленные, мрачные глаза, и стоило ему, проплывая мимо, бросить какое-нибудь едкое слово о дворцовых прихвостнях или жестоких стражниках, как глаза вспыхивали гневом и вся толпа устремлялась за ним. А сейчас, как он ни изощрялся, как ни подстрекал, шепча жителям города разные призывы к бунту, никто не слышал его.