Ведьма и князь - Симона Вилар

Мокей молчал. Ему нравились эти приятные его сердцу речи, так отличавшиеся от того, что говорили все остальные, что говорила мать. Видать, уважает его Малфрида, раз предпочитает другим. Предпочитает ли? Она приветлива с ним и мила, но ни разу не заметил он в ней той легкой игривости, с какой пригожего Мокея иные девки завлекали. Да и то, что вокруг знахарки молодые парни крутились, не вызывало у Мокея радости. Особенно озлился он, когда узнал, что один из сыновей Стогнана, Учко, со знахаркой по грибы ходил. А так как жена Учко, Цветомила, не несла роду детей и считалась словно бы подпорченной, этот сын старосты мог Малфриду и меньшицей[85] в дом ввести. Малфрида девка свободная, рано или поздно с кем-нибудь сойдется.

Эти мысли тревожили Мокея. Однако он знал и то, что о пришлой знахарке в селище говаривали. Та же обиженная бабка Горуха постаралась. И не потому, что Мокея у нее застала, просто любила плести языком всякое недоброе. Вот и болтала: мол, отчего это молодая знахарка людей сторонится? Человек не должен жить один, как ворон. Это только волхвам под силу, а не одинокой женщине. Да еще поселилась в недобром месте, ведет себя так, словно не она роду, а родовичи ей обязаны. Нежити лесной, о которой всякое сказывают, не боится – что тоже странно. Потому, не унималась Горуха, не мешает волхвов покликать, чтобы те определили, не знается ли Малфрида с нежитью или – упаси боги! – не ведьма ли она? И бабу глупую слушали, начинали говорить, что надобно в ночи на следы знахарки глянуть – не похожи ли они на копыта? Пусть бабы ее покличут с собой в баньке попариться – авось, и углядят у Малфриды хвост пониже спины, больше, чем надо, сосков или еще какие приметы, указывающие на то, что Малфрида к нежити близка.

Мокей думал об этом, поглядывая на сидевшую в челне знахарку. Горделивая осанка, независимое поведение, пренебрежение к родовым обычаям, столь не свойственное чужакам, которым позволили из милости поселиться... Кто она такая – эта странная женщина? И, когда они вышли из лодки на берег и, сложив улов в большие плетеные корзины, двинулись вдоль заводи назад, Мокей все же сказал:

– Ты поприветливее была бы с родовичами, Малфрида. Ну, это не значит, чтобы ты мужа Цветомилы в леса за собой уводила, а чтобы чаще в селище наведывалась да запросто общалась с людьми. А то они всякое про тебя болтают.

Малфрида никак не отреагировала на его слова. Шла впереди, легкая и стройная, ловко переступая через вздыбившиеся корни, словно видела их во тьме. Он же шагал следом, послушный, как теленок. И даже досада взяла. Такая, что в груди все переворачивалось. А тут еще Малфрида сказала, смеясь, когда они пришли к ее полуземлянке:

– Пойди, поклонись от меня родовичам, послушный Мокей-вдовий сын. И особый поклон передай от меня пригожему Учко.

Ну, и кто такое потерпит? И Мокей вдруг рассердился не на шутку. Бросил гневно о землю корзину с уловом и резко притянул к себе Малфриду. Стал целовать ее в теплые губы, так что зубы о зубы стукнулись, прижимал к себе, чтобы не вырвалась. Она и в самом деле поначалу сопротивлялась, а потом словно перемена в ней произошла. Мокей не сразу это ощутил. Но вдруг почувствовал, как обвились вокруг его шеи ее легкие руки, как уста раскрылись послушно и ее игривый язычок, лаская, скользнул к нему в рот. И поплыло, завертелось все вокруг, только кровь пульсировала в висках, только кружилась голова, только напрягалась мучительно плоть. Словно не веря в случившееся, словно желая убедиться, Мокей разомкнул уста, глянул на запрокинутое лицо Малфриды. Ее глаза были закрыты, белые зубы влажно блестели под приоткрытыми устами. А уста эти были такими горячими и сладкими, прильнувшее к нему тело Малфриды таким покорным, руки такими ласковыми...

Но одновременно Мокей уловил и кое-что странное. Показалось вдруг, будто ветром стылым на них повеяло. И свечение какое-то вокруг разлилось. Алое свечение, словно рядом кто-то костер разжигал. Мокей невольно оглянулся. И замер. Остолбенел. Ибо отчетливо увидел, как козьи черепа на шестах пялятся на него, а обычно пустые и темные их глазницы горят жутким красным светом, словно угли в печи. В лесу что-то ухнуло, завыло жутко, затрещало, будто ломился кто.

У Мокея вмиг весь пыл прошел. Отскочил от Малфриды, закричал:

– Бежим, Малфрида! Бежим!

И так и кинулся в чащу, понесся к спасительному селению Сладкого Источника, куда уже много времени никакая нежить заглянуть не смела.

Малфрида тоже бросилась прочь, но не за Мокеем, а заскочила в избу, дверь захлопнула и стала быстро шептать заговоры. И лишь через время, когда шум в лесу стих, осмелилась выглянуть наружу.

Глаза у рогатых черепов уже погасли, однако было светло от вышедшей полной луны. И Малфрида увидела, как перед ее избушкой сидят на земле лесные духи, глядят на дверь.

– Что, едва не отреклась от сил-то? – спросил маленький красноватый листин. И проворчал: – Еще немного – и прервалась бы твоя связь с нашим миром.

– Было дело, – вздохнула Малфрида. – Но ведь и Мокей мне мил. Отчего было не приласкать?

Они ворчали недовольно. Корявый пушевик даже взмахнул длинной сучковатой лапой, словно грозил кому-то. А тут из темных зарослей с тяжелым вздохом вышел огромный сутулый и лохматый леший.

– Мы тебя, чародейка, своей приняли, защиту и покровительство предложили. Так что решай уже, кто тебе дороже: мы или этот пахнущий овином Мокей-вдовий сын.

– Конечно, вы, – засмеялась ведьма. Глаза ее мерцали желтым светом. – Конечно, вы, милые мои. И чтобы поверили, я вас сейчас ушицей угощу.

Сказала заклятье, пустив с руки, струю огня на сложенный перед домом валежник, – и огонь враз вспыхнул. А русалки и бродницы[86] вмиг наполнили с рук поставленный на костер котелок ключевой водой. Больше всего старалась берегиня[87] сладкого источника, приговаривая, словно успокаивала прочую лесную нежить:

– Мокей, он ведь не самый плохой из селения будет. Никогда рыбьи кости и потроха в текучую воду не сбрасывает, а, возвращаясь с торгов, обычно сладкий кренделек моему источнику преподносит. Да и остальные жители балуют меня подношениями и дарами. Так что простим Малфриду, за то, что со смертным ласкалась.

Вскоре вода в котле забулькала, запахло разваренной рыбой. Лесные духи жадно вдыхали ее аромат. Только кто-то спросил:

– Ты пса своего заколдовала? Не кинется?

– Спит, – успокоила их Малфрида. – И чего вы моего Белолапого так невзлюбили?

– Это он, рожденное среди людей создание, нас невзлюбил. Да и вообще людские собаки с нами не ладят. Иное дело их дикий брат – волк. Вон, кстати, погляди, чародейка.