Блудница - Екатерина Маркова

— Мы едем к нотариусу? — спросил Кристиан.

— Нет. Сначала мне необходимо повидать старого садовника Жака, задушевного дружбана тетушки Эдит. Мы способны осуществить это?

Кристиан притормозил у обочины, озадаченно потер лоб и произнес:

— Сейчас подумаем.

Старый садовник Жак сильно сдал после смерти своей хозяйки. Его начала мучить одышка, в глазах темнело, когда он наклонялся, чтобы подвязать куст или сорвать лиловых гиацинтов к портрету мадам, а однажды потерял сознание, работая с газонокосилкой, и Кристиан, несмотря на сопротивление старика, уложил его в клинику. Ничего утешительного обследование не показало — налицо был перенесенный на ногах микроинфаркт, запущенное заболевание почек и тяжелейшая гипертония. Всякая физическая работа была противопоказана.

Кристиан с детства обожал Жака. Высокий, широкоплечий, с большим, всегда улыбающимся ртом, полным крепких белоснежных зубов, яркими голубыми глазами, большим крючковатым носом и сильными огромными руками — он словно сошел с цветной иллюстрации сказок Перро.

«Правда, что наш Жак — добрый волшебник?» — спрашивал тетушку Кристиан, а она отвечала с улыбкой: «Насчет волшебника не уверена, а вот то, что очень добрый — это факт».

У Жака никогда не было семьи, и по наблюдениям Кристиана, он просто всю жизнь был влюблен в свою хозяйку и служил ей самозабвенно и преданно. Муж тетушки Эдит, наследник многомиллионного состояния и потомственный владелец крупнейших сталеплавильных заводов, погиб на охоте, став нечаянно мишенью для своего незадачливого партнера. Ему было всего сорок. Тетушка Эдит, оказавшись вдовой, обрушила всю любовь и нежность на Кристиана.

Сколько помнил себя Кристиан, столько помнил сильного, доброго Жака, «аристократа с крестьянскими корнями» — острого на язык, с живым юмором, поразительным чувством такта и удивительной восприимчивостью ко всем проделкам и авантюрам.

Эти два взрослых настоящих человека изо всех сил старались сделать Кристиана по-настоящему счастливым. И в этом не было даже оттенка жалости к ребенку, так рано оказавшемуся сиротой. Это была любовь.

«У меня было удивительно счастливое детство», — часто говорил Кристиан тетушке Эдит и целовал ее иссохшие к старости, но все равно красивые ухоженные руки с длинными пальцами и ярким маникюром.

Выписавшись из больницы, Жак ни за что не захотел оставаться в усадьбе.

«Ходить по этому саду и не работать в нем — это как страшный сон, в котором ты проживаешь собственную жизнь и не можешь в нее вмешаться», — с грустью признался он Кристиану.

Тетушка Эдит оставила своему другу немалое наследство, и старина Жак уехал к младшему брату, который занимался рыбным промыслом в маленьком поселке недалеко от Ниццы.

Кристиан частенько наведывался в рыбацкий поселок, снабжал Жака необходимыми лекарствами, несколько раз насильно укладывал в клинику для проведения лечения и в общем-то был доволен своим пациентом. Жизнь на берегу моря в переоборудованном на современный лад доме брата шла ему на пользу. И только в прошедшую зиму у Кристиана возникли серьезные опасения за его жизнь.

Предприняв абсолютно авантюрный выход в море в холодный промозглый день с ледяным ветром, старина Жак заболел воспалением легких и несколько дней пролежал в горячке, скрывая от брата, что ему плохо. Когда стало совсем невмоготу, пришлось позвонить Кристиану… Жака еле выходили. В больнице, лежа под капельницей, он смотрел из-под густых нависших бровей на взволнованного Кристиана и ободряюще улыбался своей по-прежнему белозубой улыбкой. «Не волнуйся за меня, сынок, — шептал он хриплым горячим шепотом. — Меня мадам уж совсем заждалась. Так и слышу ее голос — «где ты там замешкался, старый бездельник?» У Кристиана от этих слов падало сердце, горло перекрывал тугой жгучий комок, и он, как в детстве, грозил Жаку сжатым обессиленными пальцами кулаком…

…Кристиан какое-то время сидел молча, бросив на руль руки, и Алена не торопила его. Она понимала, что он сейчас думает не только о том, как скорей доставить ее к старому садовнику. Наверное, ей отказала всегдашняя проницательность, если она пропустила то обстоятельство, что Кристиан влюблен в гувернантку Марии. Впрочем, особенно наблюдать за их взаимоотношениями у нее и не было возможности. После смерти тетушки Эдит она только трижды была в их доме. Один раз, когда рожала Ксюша, но ни о какой гувернантке тогда и речи не было. Потом… Марии было два годика… в Париже были гастроли театра, но она жила вместе со всеми в гостинице и только забегала несколько раз…

Алена внезапно вспомнила, как именно в тот приезд она после дневной репетиции прибежала повидать Ксюшу, Кристиана и маленькую Марию (благо, театр был буквально на соседней улице) и консьержка сказала, что дома никого нет. Мадам и мсье рано утром уехали в Сорбонну, а няня с ребенком ушли гулять в парк. Алена выяснила, где расположен парк, и быстро отправилась туда. Несмотря на то что она не видела Марию с рождения, долго угадывать ее среди множества детей не пришлось. Надо было только представить себе, какой была в детстве Ксюша. С Алениным воображением это не составило большого труда. Подвижная как ртуть рыженькая девчонка орудовала в песочнице, и когда ее обнаружила Алена, она упорно пыталась водрузить на голову ревущему приятелю пластмассовое ведерко.

Няня, оказавшаяся добродушной разговорчивой толстушкой лет пятидесяти, буквально обрушила на Алену гроссирующий каскад восторженных рассказов о семье МакКинли, о подопечном ребенке, о своей любви к русским, и пообщаться с Марией удалось совсем немного.

И вот тогда Алена почувствовала на себе чей-то тяжелый пристальный взгляд. Она искоса, как бы невзначай, оглядела детскую площадку и на скамейке, расположенной в тенистой аллее, увидела устремленные на нее глаза. Этот взгляд был настороженным и решительным… В нем хорошо прочитывалась готовность к любому внезапному действию — к прыжку, к удару, к нападению. Алена умела читать лица — это, по сути, было неотъемлемой частью режиссерской профессии. Ей стало тогда здорово не по себе от такого мощного пристального внимания к своей особе. В голове закрутились десятки предполагаемых вариантов, но ни один из них не удовлетворил Алену. Прижимая к себе Марию, она еще раз исхитрилась внимательно посмотреть на женщину. В чертах ее лица притаилась трагедия… Репетируя сложные психологические сцены, Алена всегда просила актеров не играть несчастье, а преодолевать его. Та женщина на скамейке хорошо научилась прятать от любопытных глаз свою беду, но она все равно помимо ее воли жила во всем ее облике.