Цербер - Николай Полунин

Только представить, что ничего этого не будет. Что знакомое, привычное и любимое заменит нечто иное. Навсегда. Без возврата.

«Другие», сказала она. Может быть. Скорее всего. Почти точно. Но разве это о нем?

Михаил посмотрел в чашку и отставил ее.

«Кто учинил погром?» — впервые за эти сутки позволил себе подумать.

Жулье, хамье, залетные хмыри — отпадает сразу. Из квартиры ничего не пропало, а испорчено с толком. «Кроме унитаза», — подумал он и прошел в туалет.

Далее: та же братва, но вполне целенаправленно, с чувством, толком, расстановкой. Прислали «моталку» за какие-то прежние Михайловы прегрешения. Хотя бы за те, за которые «Турбо» сгорел, Алик попал в больницу, а его шалашовка Надька, что на Михаила с первой же встречи кидалась в открытую, — на теплые моря. Хоть и в гипсе. Наиболее вероятный вариант.

Спустив воду, Михаил вышел.

И наконец, последнее, самое худшее: это Службы. Не имеет значения, как они в действительности назывались раньше и называются теперь. Службы. Для них не существует правил игры, писаных или неписаных, но с точки зрения закона они всегда правы. Они, может быть, перестали быть единственной силой, но это не значит, что они ослабели, сдали позиции. Они опережают на несколько ходов, потому что начали раньше.

«Нет, чушь, я просто слишком много о них думаю в последнее время. Зачем им? Сымитировать «моталку», чтобы сделать обыск? Чего проще, сделать его, и все. Пылинки на своих местах останутся, что-что, а это Службы умеют. Поставить аппаратуру? Тем более громить совершенно ни к чему… Лена. Что я должен сделать, чтобы понять твою загадку, Лена?»

И все же что-то у него не сходится. Что-то лишнее или не хватает.

Михаил прислушался к голосам из комнаты. Павел травил анекдоты, Елена Евгеньевна вежливо посмеивалась.

Он погладил Мурзика, свернувшегося на останках гарнитура «Сортавала». Кот спал, как в своем кошачьем детстве, когда наедался до состояния барабана с лапками — на спине. Кроме как из безобразной кучи раздавленного съестного, наесться он ниоткуда не мог.

«Что ж ты, брат? Домашний помоечник? Я тебя за порядочного держал. Смешно».

Михаилу не было смешно. Ситуация выходила из-под контроля, уплывала куда-то в сторону. Эти двое устроили милые домашние посиделки. До них никак не дойдет. Послушали страшную сказку, согласились поиграть в новый ужастик. И довольно. Делу время, потехе час. Еще коньячку не угодно-с?..

«Значит, ты плохо убеждал их. Кажется, они послушали. Кажется, согласились. Кажется. Только этого тебе и надо — чтобы казалось правдоподобным… Ревную я, что ли?» — подумал он.

— Паша, ну что вы мне говорите! — доносилось до него. — Соловьи — это весна, черемуха, цветение…

— Дак он у меня ученый! Я его всю зиму в клетке держал, картинки про весну показывал. Вот он от настоящей свободы башней-то своей заклинился маленько и — поет… э-э, коньячок-то у нас тю-тю. Хозяин! Где тут ваш всепогодный, вечнооткрытый? Я сам сгоняю, мне без денег дают…

Глава 3

— Вот что, — сказал он, появляясь. — Люди… — Выдержал паузу. — Я ведь вас ни к чему не призываю. Хотите — живите… сколько вам осталось. Пусть это будет подольше. Я, — опять солгал он, — лицо в принципе незаинтересованное. Плевать в конце концов, что я там чувствую. Ты, Лена, вообще человек свободный. И охраняемый, — усмехнулся. — С Батей тоже что-нибудь придумаем, не пропадет в волчьем оскале нашего правосудия…

Его перебил звонок в дверь. Павел, миг назад сидевший в расслабленной позе человека сильно, но не непристойно пьяного, оказался плечом к плечу с Михаилом.

— Ты? — спросил он трезво. — Или лучше мне?

— Погоди, — сказал Михаил. — Лена, быстро отойди вон туда. Батя, погоди, это, может…

В дверь опять позвонили — россыпью коротких и длинных. Та-та-та, ти-ти-ти, та-та-та. Та-та-та, ти-ти-ти…

— До инфаркта он меня доведет, собака! — ругнулся Михаил.

Тезка-Мишка входить не пожелал. Он только поздоровался кивком с порога с Павлом и, заглянув поглубже, вежливо сказал: «А также дамы», — хотя комнату увидеть из прихожей никак не мог.

— Шеф, — сказал тезка-Мишка с дурацкой улыбкой, — вы мне новое задание давали?

— Какое задание? — Он все забыл.

— Ну, как же? «Пятьдесят граммчиков». И-Ка-Че-Пе «Инвалиды России». Когда мы на озеро, вон, ехали?

— Стой, стой, это было…

Михаил вызвал огненные строчки. Вместо строк складывались картинки. Ну да, это же была «визия»… «Эй, кто поспорит с Гошей? По пятьдесят граммчиков, пятьдесят граммчиков, ребята…»

— Да. Помню. Может быть, ты все-таки войдешь?

— Вот, — сказал тезка-Мишка и вынул из-за стены длинного унылого субъекта почему-то в плаще, худого и взъерошенного. Нос в прожилках и запухшие глазки субъекта выдавали до потрохов. Тезка-Мишка любовно огладил на субъекте жеваный серый плащ, не забывая при этом цепко придерживать.

— Егор Кузьмич, — сияя, представил он, — бомж, пьянь ларечная. А это самое «Инвалиды России» — так вообще у вас, шеф, на углу. Лавчонка такая неприметная. В глубине только малость.

— Заходите, Егор Кузьмич, будьте, как дома. Все в порядке, Батя, это — третий.

— Гоша, — важно сказал субъект.

Он прошел в квартиру, озираясь с самым непринужденным видом. Раскланялся с Еленой Евгеньевной, вышедшей из своего укрытия за остатком «стенки». Именно раскланялся, а не просто: «Здрассь…», и создалось впечатление, что, если бы ему позволили, Гоша приложился бы и к ручке. Такое он совершил небольшое движение.

— Где ленточка? — спросил Михаил тезку-Мишку. Он не испытывал никакой радости, хотя, черт возьми, должен был.

— Какая ленточка?

— Ты же мне их теперь упакованными будешь доставлять. Положена ленточка с красивым бантом.

— Вот вы все шутите, шеф, а поглядели бы, чего он вытворяет. Я его на этом и взял. Там целая толпа собралась.

Сегодня Гошин день не заладился. С утра тетя Неля обнаружила остатки тары, которую, конечно же, никакой знакомый не захватывал, потому что его попросту не было, а Гоша ликвидировать забыл. На правах хозяйки тетя Неля реквизировала бутылку бренди, в которой еще оставалась добрая половина.

Ладно бы так, Гошу теперь эти вопросы не волновали, но, употребив по назначению свою репарацию там же, на месте, тетя Неля сделалась излишне шумной и разбудила Гошу при помощи рук и даже ног. Ее интересовали источники Гошиного изобилия. Конкретней: что именно из дома Гоша загнал. Пьяная тетя Неля становилась нестерпимой. Гоша, отойдя в туалет, прислал себе утренние граммчики и решил, что пора претворять в жизнь намеченные вчера на трезвую голову планы.

Он прожевал присланный себе же огурчик, а всю банку поставил на стол на кухне, не обращая внимания на возмущение тети Нели, которое все никак не перерастало в благодарность.

«Больше я к тебе не вернусь, — сказал Гоша гордо. — Прощай, тетя Неля, и спасибо за все. Может быть, когда-нибудь тебе будет стыдно, и ты еще пожалеешь».

Он сказал так, не совсем понятно, и ушел.

Он мог бы оставить тете Неле несравнимо более ценную память по себе, чем восемьсотграммовая банка итальянских маринованных корнишонов и свой неизвестно где заныканный паспорт, но Гоша не терпел, когда на него кричали. Он этого просто не переносил.

— Да, не переношу, — сказал Гоша, встав, как нескладная жердь, посреди этой странной квартиры со странными людьми, куда привел его, бесцеремонно ухватив за рукав, не менее странный рыжий человек в каскетке.

Тезка-Мишка вынул субъекта Гошу из кучки обычных вьющихся на его любимом месте таких же субъектов. По дороге от тети Нели Гоша то ли с горя, то ли от обуявшей лихости дважды вызывал себе «граммчики». Поэтому, прибыв, не вспомнил свои разумные намерения, а с ходу предложил какому-то смутно знакомому пари, что запросто доставит вот сюда, прямо на этот пятачок часовую стрелку с Кремлевских курантов.

Мишка угадал в момент, когда к Гоше, оравшему:

«Теперь веришь?!», вылетел парень из ларька, содержимое чьей витрины частью стояло на одноногом столе между Гошей и обомлевшим собеседником, а частью валялось вокруг.

Остальные субъекты еще стояли с разинутыми ртами, когда все испарилось — на ту же свалку, — а Мишка, распознав в гомоне «граммчики», засовывал Гошу в свои «Жигули» тринадцатой модели, которые были у него запасные. Гоша удивлялся, но не протестовал. Ему требовалась родственная душа, все равно какая.

— Что же он такое вытворяет?

— Точно не скажу, шеф, но «граммчики» — это он, можете не сомневаться.

— С чего ты взял, что он — третий? — спросил Павел, разглядывая Гошу, как редкую птицу, на которую Гоша, кстати, смахивал. Запросто уселся за их стол и даже сам себе налил кофе. По случайности попал в бокал Павла, и, когда попробовал, брови на его худом и унылом лице поползли вверх.