Аметистовый венец - Мэгги Дэвис

Она подняла голову. В прорезях демонической маски ярко сверкнули голубые глаза. На какой-то миг они задержались на Фицджилберте, который по-прежнему сжимал ее руку. Затем рождественский шут быстро кинулся к разгульной толпе, которая внесла его в зал.

– Да здравствует король! – прокричал он, поднял жезл Дурацкого Правления и несколько раз им махнул. – Да здравствует Цезарь!

Зал снова громко заревел. Рыцарь, телохранитель короля, протиснувшись сквозь толпу, бросил шуту небольшой кожаный мешочек. Пока толпа поднимала рождественского шута на плечи, чтобы вынести наружу, он размахивал этим мешочком и своим жезлом.

Констанс смотрела ему вслед, не в силах поверить, что он в самом деле ушел. Все это произошло как в кошмарном сне. Она все еще дрожала. Оглядывая расплывающиеся лица окружающих, она поняла, что выпила лишнего. И уже предчувствовала, что ей будет дурно.

Как только толпа оказалась на улице, Сенред спрыгнул на землю и бросился бежать. Толпа, состоявшая из винчестерских подмастерьев и трактирных гуляк, отнюдь не склонна была так быстро отпустить своего рождественского шута. Она погналась за ним с криками и улюлюканьем.

Пробежав через рыночную площадь, он сорвал маску и нырнул в грязный переулок. Прижавшись к стене дома, тяжело переводя дух, Сенред ждал, пока эти люди – кто с ругательствами, кто с угрозами, а кто-то даже со льстивыми увещеваниями – закончат свои поиски. Разумеется, они не хотели ему зла, просто хотели побывать с ним еще на кое-каких пиршествах.

Он кисло усмехнулся. Играть роль рождественского шута на улицах любого города было рискованно, но игра стоила свеч. Чем бесстрашнее он играл, тем больше денег оказывалось в его карманах, но нередко дело кончалось сломанной рукой или ребром.

До сих пор, думал шут, бросая жезл и маску во тьму, он неплохо справлялся с этой ролью. Идея ворваться в зал, где пировал король Генрих, принадлежала не ему, но подвыпившая толпа решила, что это будет замечательным розыгрышем в старом духе. К счастью, Генрих был в хорошем настроении и наградил его увесистым мешочком.

Услышав шум приближающейся толпы, Сенред вскарабкался на забор и спрыгнул с другой стороны во двор, посреди которого высилась зловонная мусорная куча. Вокруг залаяли собаки, и он юркнул в другой переулок. Он знал, что находится где-то поблизости от квартала мясников. Здесь он остановился, чтобы отдышаться и вытереть лицо.

Черт побери, он просто не поверил своим глазам, когда увидел за королевским столом эту морлейскую суку. И она была просто дьявольски хороша собой, даже не подумаешь, что трижды была замужем, и каждый раз по воле короля, который распоряжался ею как своей собственностью.

Когда он увидел ее рядом с этим хлыщом Фицджилбертом, такую холодно надменную, с золотыми украшениями в волосах и в отороченном мехом платье, Сенред сразу представил себе леди Констанс такой, какой она была в ту ночь, когда он пробрался в ее шатер. Как хороши были ее полные груди, как обжигали они его ладони. Как стройны были длинные ноги под задранной юбкой, как соблазнительно открывалось то, что так манило его глаза. Как она трепетала, как стонала в его руках, отдаваясь ему против своей воли и в то же время пылая жгучим желанием.

А каким томным удивлением светились ее глаза, когда она достигла высшей точки наслаждения.

Милостивый Иисусе! Даже дрожа от холода в темном глухом переулке, он чувствовал, как в нем разгорается жар вожделения. Эта женщина – огонь и лед, мед и уксус, она, казалось, олицетворяет все, что он ненавидит. И в то же время притягивает его как магнит. Никогда еще не встречал он такой женщины.

И уж конечно, она слишком хороша для этого безмозглого племянничка Клеров, который явно набивается ей в мужья.

Сенред сунул мешочек с деньгами за пазуху и направился к рыночной площади. Праздничный вечер не окончен, он еще продолжается в домах знатных людей на Хай-стрит.

На рыночной площади было пустынно. Пустынно и почти темно. Луна пряталась за холодными облаками, и ее свет почти не достигал земли. Он уже был в самом конце площади, которая, сужаясь, переходила в улицу, когда услышал приближающийся стук копыт.

С быстротой молнии Сенред спрятался в ближайшем темном подъезде.

Всадников было десятеро. Все в белых туниках, которые носят рыцари германского императора. И на копье у каждого – белый флажок. От резкого стука копыт каким-то странным, гулким звуком звенела вся мостовая.

Когда они проезжали мимо подъезда, где прятался Сенред, случайный луч света высветил голову и плечи их предводителя. Он был в большом, в форме бочонка, шлеме с белыми перьями. Чтобы узнать его, Сенреду не надо было видеть его лица. Достаточно было видеть могучее туловище и характерную манеру посадки на могучем швабском коне.

«Стало быть, они послали самых лучших», – подумал он. Императорскими рыцарями командовал Зигурд Глессенский, прославленный крестоносец. К седельной луке его коня была приторочена кожаная сумка размером точно с человеческую голову. О ее предназначении нетрудно было догадаться.

Они проехали по узкой улочке совсем близко, при желании Сенред мог бы коснуться их рукой. Затаившись в подъезде, он молча наблюдал за ними.

Увидев их, Сенред понял, что должен оставить Винчестер еще до рассвета. Но не прежде чем он совершит одно дело.

И он направился в темноте в сторону Хай-стрит.

15

Эверард, как ни старался, никак не мог разлепить свои отяжелевшие веки. Однако слышал он хорошо.

До него донеслись какие-то шорохи, стук и звуки голосов. Одни голоса спрашивали, другие отвечали.

Он медленно приходил в себя. Эверард осознал, что не может двигать ни губами, ни челюстью. На нижней части его лица лежала тугая повязка. Когда он хотел было притронуться к этой повязке, то оказалось, что его руки связаны. Он тихо застонал в отчаянии.

– Шш-ш, – тут же сказал чей-то голос ему на ухо. И добавил еще что-то непонятное по-сакски.

Что за чертовщина, где он? Он сразу понял, что крепко связан и совершенно беспомощен. Не может пошевелить ни руками, ни ногами. Даже век разлепить не может.

Но главное – он жив. Расслабившись, он внимательно прислушивался, старался определить, где находится.

Он помнил, как его избили до полусмерти, привязали к лошади, отвезли в поселок ткачей и там бросили посреди улицы. Это было последнее, что сохранилось в его памяти.

И все же он жив. Хотя его тело переполняет пульсирующая боль, он все еще не утратил желания жить.

Постепенно он сознавал, что его голова покоится на чем-то мягком и теплом. И что-то мягкое и теплое поддерживало ему спину и плечи.