Медный кувшин старика Хоттабыча - Сергей Обломов

— Ты это брось свое «не успею». Найди время — зайди и получи. Всем некогда, но все успевают — дело важное. Ты думаешь, я меньше тебя. занят, — и то нахожу время. С трудом, но нахожу. А тебе и в прошлом году дважды напоминали, ты думаешь, такие вещи незамеченными проходят?

— Добро, заскочу сегодня.

— Ты уж постарайся.

Краткое содержание двадцатой главы

Родина встречает Гену с распростертыми объятиями органов государственной безопасности и невольно убеждает его в мысли, что ее, родину, — как мать самостоятельного человека — лучше любить на расстоянии. Для Гены, в отличие от читателя, остается за кадром открывающийся факт, что лихие люди, покушавшиеся на него, были неотъемлемой частью государства, владеющего родиной, а значит, имеют общую судьбу и финал.

Глава двадцать первая,

Утро следующего дня застало Гену в нехлопотливых сборах.

Накануне он до поздней ночи посещал родительскую дачу, где объяснил предкам, что нашел хорошую работу недалеко за границей и будет звонить. И что у него новая дверь, но вторые ключи он оставит у приятеля, и дал телефон писателя. Родители были рады, хотя мама и всплакнула, а папа сказал: «Ты там это, короче, давай. Чтобы, в общем, как надо».

Он вернулся очень поздно, но, несмотря на это, проснулся в шесть утра и так и не смог заснуть — время совершенно перепуталось из-за джет-лэга смены временных поясов. Самолет был вечером, и, основательно намаявшись к двум часам. Гена поболтал по Аське с Дайвой, пока не прервалась связь.

У Дайвы в компьютере сел аккумулятор — в этот момент она пила утренний кофе на Староместской площади, разместив купленные накануне ноутбук и подключенный к нему сотовый телефон на столике открытого кафе «Kavama u Тупа» и наблюдая, как на противоположной стороне площади, освещенной из-за ее затылка солнцем, толпы соотечественников, и не только, громко и радостно галдели, ожидая момента, когда из окошек ратуши выйдут к странным старинным часам куклы святых и ожившая механическая смерть будет им кланяться и звонить в свой золотой колокольчик. Прошли куклы, откланялась смерть, откричал скрипучий заводной петух, вызывая неизменный радостный смех, и соотечественники двинулись за другими сувенирами впечатлений, а Дайва оставалась сидеть и думать о том, что ждет ее в этой гостеприимной стране, когда она останется здесь жить.

Она посмотрела на свои часы, которые еще не переводила на Европейское время, и улыбнулась. Через шесть часов в Калифорнии будет десять утра, и эти уроды обнаружат вместо нее бабушкину куколку, подарившую ей три дня свободы, за которые она успела встретиться с Геной, забрать из нескольких фондов дедушкины акции и открыть привилегированный номерной счет в Люксембурге, — пусть теперь ищут ее по всей единой Европе!

Параллельно Гена, чтобы убить время, начал убирать квартиру. Под тахтой, в том месте, куда он затолкал медный кувшин, никакого кувшина не оказалось. Вместо этого Гена напоролся на выброшенный в порыве отчаянья хоттабычевский драгоценный булыжник, который почему-то не исчез вместе со всеми сокровищами. Гена не стал искать кувшин; даже булыжник, несмотря на свою вероятную ценность, показался Гене совершенно лишним в его жизни нынешней, нормальной и объяснимой, в отличие от той, волшебной, предыдущей. Он сначала хотел его даже выбросить, но потом решил взять с собой. На память. Он подумать не подумал о возможных неприятностях на таможенных воротах Российской Федерации — наличие булыжника и отсутствие кувшина настраивали его на совершенно другие мысли: был ли Хоттабыч сам по себе или плодом его компьютерных галлюцинаций.

Он вернулся к компьютеру и нашел сайт Хоттабыча.

— Введите ваши предложения для перевода на другие языки, — предложил Хоттабыч-сайт. — И укажите язык для перевода.

Гена долго пялился в монитор, не в силах ничего придумать. Ему казалось, что вот сейчас он должен изречь какую-то очень важную фразу, которая могла бы поставить аккордную точку этой невероятной истории, но точка никак не выходила. То ли потому, что для точки было еще рано, то ли потому, что точка эта не была в компетенции Гены. Так никакой точки и не поставив, Гена выключил компьютер и решил, что в следующий раз он посетит в сети Хоттабыча, когда ему будет что сказать. Сказать просто «спасибо» почему-то даже не пришло ему в голову.

В рюкзаке, неплотно набитом почти всеми Гениными вещами (немногочисленные крупные стационарные предметы не в счет), легко нашлось удобное место для булыжника, и Гена проверил паспорт, билет, оставшиеся деньги, газ-свет, одиноко посидел на дорожку и, окинув недолгим прощальным взглядом свою бабушкину квартиру, набросил на плечи рюкзак и оставил дом прочь.

Краткое содержание двадцать первой главы

Гена собирается в аэропорт. Прибираясь перед уходом, он обнаруживает булыжник-жемчужину, оставшийся от Хоттабыча, и берет ее собой. Он посещает Хоттабыча в Интернете, но не знает, что ему сказать, и, главное, — как.

Глава 00,

Гена шел к писателю — прощаться.

Писатель переехал в свою прежнюю квартиру на Лесной и утверждал, что Гене добраться до писателя гораздо проще, чем писателю до Гены, — две минуты от метро. Тем более, что он — писатель — все время дома: пишет. А Гене будет по пути в аэропорт: от дома писателя до Шереметьева-2 — пять долларов на любой тачке.

В подъезде дома, отстроенного из откровенно номенклатурного кирпича. Гена набрал на панели домофона номер квартиры писателя, и ему сразу открыли, не используя переговорные возможности устройства. Он поднялся на лифте на тринадцатый этаж и, войдя в открытую дверь квартиры, обнаружил писателя в немеблированной гостиной сидящим на полу перед телевизором.

— Тихо, — сказал писатель. — Подожди, уже конец. В телевизоре происходило вот что:

— Если хотите, я вам расскажу, — улыбнулась черно-белая Алиса.

— Конечно, рассказывай, — отозвались ребята на фоне крупного плана маленькой Наташи Гусевой.

— Боря… — Алиса выдержала драматическую паузу, — станет… знаменитым художником.

— «Быть знаменитым некрасиво…» — отозвался кто-то из ребят цитатой из Пастернака на фоне общего восхищенного гур-гура и панорамы, закончившейся на улыбающемся пионере.

— Его выставки, — продолжала медленно Алиса, — будут проходить не только на Земле, но и на Марсе. И на Венере. — Она сделала паузу, переводя взгляд как бы на следующего собеседника. — Мила… станет детским врачом… к ней будут прилетать со всей Галактики. Катя Михайлова… выиграет Уимблдонский турнир. А поможет ей в этом Марта Эрастовна. Садовский станет обыкновенным инженером. И изобретет самую обыкновенную машину времени: Лена Домбазова… станет… киноактрисой. О ней будут писать стихи. А стихи будет писать…

— Это что? — спросил Гена, кивая на телевизор.

— Детство, разве не видишь? Ты можешь секунду помолчать?..

Гена увидел рядом со стеклянным столиком, на котором стоял телевизор, картонную коробку из-под видеокассет с разноцветными кадрами из фильма, и еще увидел, что счетчик видеомагнитофона отсчитывает секунды ленты, и спросил писателя:

— А почему все черно-белое? Фильм же цветной. У тебя что, декодер барахлит?

— Ничего у меня не барахлит! Просто пятнадцать лет назад, в детстве, у меня не было цветного телевизора! Ты можешь потерпеть две минуты? Вот! Ключевой момент!

— Мне пора, — сказала Алиса серьезно и грустно, отступая в глубь экрана, чтобы уходить назад, в будущее.

— Алиса! — позвал за кадром голос Фимы Королева. — А обо мне ты забыла?

— Ты… хочешь быть известным путешественником?

— Конечно, — ответил Фима, пожимая плечами, — что за вопрос?!

— Значит, будешь им…

— Вот! — заорал писатель. — Вот!

— Но к сожалению, — продолжала Алиса, — в твоих книгах о путешествиях будут ошибки, от желания… — она как бы подбирала слова, — приукрасить.

— Согласен, — вздохнул Фима.

— А если не верите, — грустно сказала Алиса, — убедитесь сами, когда попадете к нам.

— А как мы туда попадем, если нас не пускают? — недоумевал Фима, указывая на закрытую в будущее дверь.

— Своим ходом. Год за годом. И доберешься, — отозвался Садовский.

Тишину, сменившую их голоса, съела песня о далеко прекрасном, и маленькая девочка в черно-белом коричневом школьном платье с пионерским значком на черном фартуке и с черно-белым красным галстуком вокруг кружевного воротника повернулась, чтобы навсегда уйти из прошлого писателя в свое гостеприимное будущее, но вдруг остановилась и улыбнулась, как бы уже издалека. Пропал, силой вещего кинематографического наезда, и пионерский галстук, и школьная форма, и только ее улыбка и глаза остались недолгим зовом, пока их не разделила со зрителем кирпичная стена, закрывшаяся дверь и титры.